— Никуда не поедете. Не для того копили мы добро, чтобы единственная дочка мыкалась где-то на чужбине…

— Вот, вот, так ты ее и испортила, а он, твой любимый зятек, совсем доконал. Вдобавок и меня поставил под удар…

После постных недель и месяцев Булат уничтожал выставленные на столе блюда с волчьим аппетитом. От выпитого немного осмелел и заговорил с Ибраханом не как виновник его невзгод, а как равный с равным, как пострадавший от капризов фортуны.

— Я для вас на все был готов… Хотел, чтобы вы как можно скорее вернулись на номенклатурную орбиту… не моя вина, что нас не поняли, что попался Родис — проходимец и жулик, на котором пробы негде ставить…

— Да что там прошлое ворошить. Недаром говорится: кто прошлое помянет, тому глаз вон, — опять вмешалась Ямбика.

— А кто забудет прошлое, тому оба глаза! — не унимался Ибрахан. — Прошлого забывать нельзя. Жизнь — великий учитель. Нам с тобой, зятек, она поставила двойки. Скажи-ка, милый, как жить-то будем?

— Мудрые слова вы сказали, дорогой тесть! — захныкал Булат. — Жизнь — она мучит, но она и учит…

— Где работать собираешься?

Булат, еще не так давно блестяще игравший роль рыкающего льва, мгновенно преобразился в покорного ягненка, послушного, робкого, едва только начавшего ходить со стадом. Он не стремится к высоким должностям. Ему бы скромное, тихое местечко, будет вести себя тише воды, ниже травы. Ему многого не надо. Был бы честно заработанный кусок хлеба, да любимая жена рядом, и любимые родители…

— Ну что ж, желаю тебе удачи! — прикрывая ладонью зевок, произнес Ибрахан и, на ходу раздеваясь, направился в спальню.

Ему хотелось поскорее забыться и исцеляющим сном заглушить острые впечатления дня.

Но сон не принес Ибрахану избавления от терзавших его дум.

Как быть с Булатом? Уговорить его уехать в другой город? Тогда с ним уедет и Минира. А этого не допустит Ямбика, она не переживет разлуки с любимой доченькой. Да и сам Ибрахан только на словах мог посоветовать дочери поехать на новостройку?

Как отпустить от себя единственную дочь?

Устроить Булата куда-либо в Яшкале? Но кто примет его с подмоченной репутацией? Взять его к себе в промкомбинат на техническую должность? Это значит — дать недругам и злопыхателям повод для досужих разговоров и сплетен. Навешают собак, не отобьешься потом ни за что.

Ибрахан долго ломал голову над этой казавшейся ему неразрешимой проблемой и не мог прийти ни к какому определенному выводу. Кто бы мог дать ему дельный совет? Прежде всего, разумеется, сам Булат. И Булат посоветовал.

— В моих поступках даже генеральный прокурор не найдет состава преступления. Меня могут упрекнуть в том, что я, дорогой тесть, будто бы пожелал погреться около вас в лучах славы. Допустим на одну минуту, что это так. Найдите мне в уголовном кодексе, который я знаю наизусть, параграф или примечание к нему, карающее за славолюбие. Ставлю тысячу рублей, которых у меня пока нет, что такого пункта в уголовном кодексе не найдете! У нас с вами, если вы себя уважаете и если вы мне хоть чуточку верите, есть один выход — пойти к Аксакалу и как на духу поговорить с ним о моем возвращении, рассказать, что я искренне раскаиваюсь, что мое сокровенное желание — честным и добросовестным трудом на пользу общества загладить свою невольную вину.

Ибрахан внимательно выслушал зятя и сказал:

— Ой, Булат, Булат! Почему твоя пока еще не совсем седая, но уже многодумная голова не всегда повернута в нужную для нас сторону? У тебя не голова, а настоящая сберегательная касса всяких ценных идей и начинаний.

— Спасибо, дорогой папаша, за теплые слова в мой адрес.

Ибрахан побывал у Аксакала и выложил откровенно все обстоятельства, связанные с возвращением Булата в Яшкалу.

Ибрахан собрал у себя в кабинете управленческий аппарат и инженерно-технических работников и поставил на повестку дня один вопрос: «Заявление Булата Барыева о приеме на работу в промкомбинат».

— Я мог бы, — заявил Ибрахан, — своей властью отдать приказ о зачислении товарища Барыева на работу. Но тут есть два обстоятельства. Фамилия Барыева упоминалась в фельетоне «Пузыри славы», который многие из вас, наверное, читали. К слову, в фельетоне товарищу Барыеву ничего незаконного не инкриминировалось. Его поступки не подсудны. Вместе с тем я не могу единолично оформить его прием на работу, поскольку он приходится мне родичем. И чтобы потом не обвинили меня в семейственности, я выношу этот вопрос на совещание нашего актива. Как мы решим, примем или нет?

Слово взял Факай.

— У нас каждый гражданин имеет право на труд. Булат Барыев не лишен этого права. Паспорт, трудовая книжка у него в порядке. Если мы примем его к себе в комбинат, то коллектив берет его как бы на поруки, то есть обязуется его перевоспитать, поможет освободиться от недостатков, за которые он подвергся критике в известном фельетоне. — И, обращаясь к Булату, спросил: — кем хотите у нас работать?

— Кем угодно. Согласен на любой участок. Самый трудный. Даю слово работать честно, по-ударному, перевыполнять норму.

Поскольку желающих выступать больше не было, тут же в кабинете Ибрахана главный инженер Альмухаметов подписал приказ о зачислении Б. Барыева в производственный цех формовщиком кирпича. Так начался новый этап в жизни Булата — неистощимого фантазера и комбинатора.

Добровольной явкой в Яшкалу, в дом Ибрахана, он сам приговорил себя к бессрочным исправительно-трудовым работам…

Труд облагораживает человека, труд перевоспитывает человека, свернувшего с правильного пути. Все, кто знал Булата по комбинату бытового обслуживания, по ИДБС, диву давались: такая разительная перемена произошла с ним.

Он буквально горел на производстве, приходил раньше всех, уходил последним. Он весь отдавался работе с какой-то неистовой яростью, азартом. Он не знал, что такое перекур, что такое минуту просидеть без дела. Иногда это походило на самоистязание. В любую погоду — в дождь и слякоть, в пыль и снежную пургу — Булат всегда был на трудовом посту, служа примером для всех окружающих. Буквально за два-три дня он овладел профессией формовщика. Главный инженер не мог нахвалиться Булатом.

Долго держать Булата на таком, по существу, примитивном процессе Альмухаметов счел нецелесообразным и перевел его на обжиг. Тут он быстро овладел искусством обжига кирпича.

Тот же Альмухаметов доверил Булату заменить заболевшего мастера. Из кирпичного цеха Булат был переведен в столярку. И здесь за короткий срок показал себя с лучшей стороны. Оно как будто нехитрая штука — сколотить стол или стул, но и на этом участке Булат проявил сноровку и художественное чутье.

Столярка стала выпускать мебель по эскизам Булата.

В торговых точках мебель эта пользовалась усиленным спросом:

— Нам бы столы новой модели…

Альмухаметов пытался остудить производственный пыл Булата: человек не семижильный, не автомат — таких темпов долго не выдержит, свалится. Кому от этого будет прок!

И Минира с Ямбикой ругали, увещевали его: пожалей себя, не доведи до изнурения. На все следовал короткий категорический ответ: «Так надо!»

Сообщения о подвижничестве Булата ласкали слух Ибрахана. Он отлично понимал, что держать его на низовой работе нецелесообразно и просто несправедливо.

Человек самоотверженным трудом замолил грехи, оправдал себя во всех отношениях. По трудовым заслугам ему и честь, и место.

Пора передвинуть зятя куда-нибудь повыше, хотя бы на одну ступенечку. Но как бы это провернуть, чтобы не видна была его, ибрахановская рука? Инициатива должна исходить от постороннего человека, иначе директора обвинят в кумовстве. Кто же мог бы сказать тут веское слово? Конечно, Альмухаметов — непосредственный начальник Булата.

Хвалить на всех перекрестках Булата он хвалит, но дальше похвал что-то не идет. Значит, надо подсказать, намекнуть, сделать дипломатический ход.

При очередной встрече с Альмухэмстовым Ибрахан завел разговор.

— Не щадите вы себя, товарищ главный инженер! И кирпичное производство на вас, и столярка с широким ассортиментом. Вам не мешало бы заиметь парочку помощников. Ну, парочку нам, пожалуй, не утвердят, но об одном я почти уже договорился.