Что-то странное происходило с доктором Штраусом. Как тогда показалось Арсению Владимировичу, Герхард Штраус не столько хотел что-то показать, сколько убедиться в чем-то очень важном, может быть, в том, что те заветные места, о которых он «все-все знает», русскими не тронуты. И вот странность: его все время тянуло в район медицинских клиник университета, многие из которых — массивные красные здания — сохранились. В задумчивости бродил он по Друммерштрассе, Коперникштрассе, по улице Вагнера, разглядывал руины новой Росгартенской кирхи и вновь выходил на Ланге Райе, где как бы оживлялся, все чаще и чаще останавливался, напряженно вглядывался в сохранившиеся дома, заглядывал в подворотни и дворики. Вот тут находилась знаменитая коллекция янтаря. Но вот, кажется, Штраус на что-то решился: на перекрестке двух узеньких улочек (Ланге Райе и Вагнерштрассе, видимо. — Ю. И.) показал перстом на хорошо сохранившуюся коробку с бетонными перекрытиями и сказал: «Вот в этом доме был Геологический музей». «Я в свою очередь отлично знал, где были все музеи и другие общественные здания города у немцев, — вспоминает о том дне Арсений Владимирович Максимов в своих записках. — А также знал, что угловой разрушенный дом-сосед и был „Янтарный музей“ самого Роде, о чем почему-то Штраус промолчал. Я спросил: „А этот дом на углу был Янтарный музей?“ Штрауса от этого моего вопроса даже передернуло как-то, он сразу не нашел что сказать, а потом как бы засмеялся и ответил: „Нет“. Как — „нет“? А я в свою очередь настойчиво повторил, что именно этот дом и был Янтарным музеем. Штраус злобно, с раздражением обернулся к Кролевскому и сказал: „Кто лучше знает Кенигсберг, я или ваш русский архитектор?“ Вечером, когда все члены комиссии собрались у Кролевского, я представил два плана города немецкого издания, где ясно и наглядно были показаны все городские общественные и административные здания под своими названиями. В том числе и Янтарный и Геологический музеи». Значит, Штраус соврал? Доктор, ученый, человек с именем? Значит, так надо было? Но кому это надо было?
Вскоре Штраус уехал. Ответственное поручение вождя выполнено не было. Некоторое время комиссия, и в особенности ее председатель, пребывали в смятении: ведь Янтарная комната не была доставлена «по назначению». Но, к счастью, в Кремле об этом не вспомнили, у вождя было много других забот: поднималась новая волна ожесточенной борьбы с «вредителями», «шпионами», «диверсантами», а лагеря были переполнены «русскими иностранцами» — солдатами и офицерами, воевавшими в бельгийских, французских, итальянских и норвежских отрядах Сопротивления. До Янтарной ли тут комнаты?
— «Здесь уместно напомнить, что двор Геологического и Янтарного музеев хотя и был расположен среди города, но полностью изолирован от постороннего взгляда, — читает Овсянов „Версию“ Максимова. — Так что во дворе можно было легко и скрытно работать. И еще одна особенность двора: она заключается в том, что тут находился гестаповский гараж, был глубокий подвал, в который по пандусам въезжали грузовые машины». — Закрывает папку. — Тут можно было свободно вести земляные работы, вывозя землю на грузовиках. Кстати, перед тем как покинуть Кенигсберг, гестаповцы загнали в гараж несколько грузовиков, груженных бочками с бензином, и подожгли. Может, тоже для маскировки каких-то ведшихся там тайных земляных, с подкопом под гараж и музеи, работ?
— Где же ты, Янтарная ящерка? — говорю я, глядя на Елену Евгеньевну. Та улыбается, пожимает плечами, потом будто что-то хочет сказать, но сдерживает себя. — Однако нам пора ехать. Может, в тайнике в Тарау если уж не Янтарная комната, то коллекции янтаря с Ланге Райе, 4?
— «В муках, в тоске, средь тревог и утрат Сила любви возрастет во сто крат, — глядя в окно, декламирует Василий Митрофанович. — Выдержав натиск несметных ветров, Крепнет деревьев зеленый покров». Интересно, а где она похоронена, Анке из Тарау? В Тарау? И, знаете, я слышал, будто бы ей где-то был памятник поставлен. Ей и Симону Даху, но где?
— Памятник был поставлен в Клайпеде. Разрушен как «не представляющий художественной и исторической ценности» сразу после войны. Друзья, едем. Что-то обнаружится в тайнике?
… До Владимирово, бывшего Тарау, по бывшему Фридляндскому тракту всего полчаса езды. Миновав линию внешнего оборонительного обвода Кенигсберга с его огромными фортами, плотно, навеки вросшими в поля и перелески, сворачиваем на проселочную, ухабистую дорогу и вскоре видим зеленый, с вековыми деревьями холм, на котором возвышается красная башня кирхи Тарау. Пытаюсь представить себе, как триста с лишним лет назад пылила по этой дороге к тракту, чтобы дальше следовать в Кенигсберг, на встречу с поэтом, юная деревенская красавица. Известно, что Аннушка из Тарау несколько раз навещала Симона Даха в его древнем Кнайпхофе.
Песню, сразу сделавшую поэта и саму Аннушку знаменитыми, в Германии поют и сегодня на всех свадьбах.
«…Крепнет деревьев зеленый покров. Так и любовь, закаленная злом, Нас неразрывным связует узлом».
Но вот мы и приехали. Справа от кирхи виднеются палатки, и возле них молодые, среднего и пожилого возраста люди: жажда приключений, поиска объединяет всех. Машины, бульдозер, буровая установка. Милиция в легкой летней форме, с желтыми символами поисковой экспедиции на рубашках, рижане и милицию свою привезли — как оказалось впоследствии, не напрасно. Напротив кирхи, на другом холме виднеется группка руководителей поисковой экспедиции, среди которых я вижу энергичного Виктора Александровича Парамонова, начальника всей этой шумной компании, и Володю. Шулакова, сотрудника рижской газеты «Советская молодежь», представителей рижских промышленных организаций — спонсоров поиска. Шум, рык двигателей, голос, усиленный мегафоном: «Прошу всех посторонних не подходить к месту работ!», лай собак, мальчишеский крик: «Нашли! Нашли чегой-то!»
— Неожиданно натолкнулись на захоронение, — говорит Володя, когда мы поднимаемся на холм. — Никаких примет захоронения не было. Вернее, были разрытые могилы. Тут ведь уже все вычищено местными… а сейчас, прежде чем начнем вскрывать тайник, краткая информация о находках. Виктор, пожалуйста.
— Находок довольно много, и весьма интересных, — несколько возбужденно говорит Парамонов, крепкий, спортивного вида мужчина, майор милиции, между прочим. Потирает руки, прохаживается взад-вперед, то и дело бросая взгляды на кирху. — На чердаке одного из соседних с кирхой домов найдены письма к некоему Роде, присланные из Гамбурга, из города, где жили Альфред и Эльза Роде, знакомцы наши… Перевели? Да, перевели. И выяснили, что тарауские Роде были горными мастерами, понимаете?
— Если это и не родственники «нашего» Роде, то ведь именно они могли пригодиться ему при строительстве тут, под кирхой, бункера! — добавляет Володя Шулаков. — Разве это не логично? Далее: все более подозрительной и интересной становится фигура Пауля Болдта, кантора кирхи Тарау. Во-первых, найдена его сберегательная книжка с весьма внушительной суммой в марках, которая поступила на его счет в самом конце сорок четвертого года. Что это? Откуда такие деньги? Может быть, за какие-то очень важные услуги, за выполнение важного задания? Известно, например, что, когда из деревни выселили буквально всех, лишь только несколько человек были оставлены: кантор, староста и еще одно, пока неизвестное нам лицо. Какие услуги он оказал и кому? Представил, может быть, имевшиеся у него планы кирхи? И, далее, появляются подтверждения тому, что этот Пауль Болдт был связан родственными нитями с фамилией Роде. И вот еще один важный, наводящий на некоторые думы штришок: в справочнике 1942 года по Кенигсбергу, в разделе «Церковные объединения», мы обнаруживаем… доктора Альфреда Роде как председателя городского объединения религиозной организации «Густав Адольф Штифтунг: Организация умиротворения». И это не все. Появились и другие невероятно интересные штришки, о которых я сообщу чуть позже, так как для этого надо кое на что взглянуть.
