— Эта вещь — подлинная драгоценность. Но она никогда вам не принадлежала, — раздался спокойный голос сэра Уоми. — Она была украдена; и вы отлично знаете, где, кем и когда. Это вас не остановило, и вы отдали её одному из надувающих вас шарлатанов, чтобы он сделал из неё любовный приворот. Судя по настроению обладательницы прекрасной руки, на которую он надет, вы сами, думаю, можете убедиться, пользуетесь ли вы симпатией и каковы ваши шансы сделаться мужем Анны, — всё так же спокойно продолжал сэр Уоми.

Браццано так отвратительно заскрежетал зубами, что я невольно закрыл уши руками.

— Кто же это донёс вам на меня? И почему меня не арестовали, если я подбираю похищенные вещи? — дерзко выкрикнул он, весь багровый от злости.

— О том, что вы похитили эту вещь, сказал мне её владелец. А что касается ареста, то большая часть вашей бесчестной шайки сейчас уже изловлена и главари её бегут из Константинополя. Самый же главный из них — вы — не только ногами передвигать, но и разогнуться не может как следует.

Браццано из багрового сделался белым, потом снова то багровел, то белел от видимых усилий встать, но всё равно сидел, как приклеенный, наклонившись к столу и дико вращая головой, которая одна ему ещё повиновалась.

— Вот финал вашей преступной жизни, — продолжал сэр Уоми. — Вы втёрлись в прекрасную, дружную, честную семью. Чудесной чистоты женщину, Елену Дмитриевну, вы погружали день за днём в подлый гипноз. Пользуясь её робостью и добротой, вы превратили её в сварливое, отравляющее жизнь всей семье, капризное существо. Вы развратили её младшего сына, заманив его в сети дружбы, и сделали из них обоих себе прислужников.

Вам было дано Анандой три дня на размышления. Вы ещё могли выбраться из ада своих страстей, а иначе и нельзя назвать вашу разнузданную жизнь.

Вы пленились красотой женщины и решили заманить её в любовные сети, вызвав на бой всё чистое и светлое, что защищает её. Мы пришли сюда по вашему призыву. И теперь доказываем вам, чего стоит власть, приносимая злом, обманом, воровством, убийством, которой вы так добивались.

Вам сказали правду. Всё то, что было дано вами Елене Дмитриевне, — как талисманы ваших знаний и власти, — всё вздор, уничтожаемый истинным светлым знанием. Как дым разлетелся ваш суеверный наговорный вздор, оказавшийся вдобавок медью вместо золота.

Вы уверяли Леонида, что феска его ни в каком огне сгореть не может, что его чёрные жемчужина и бриллиант — вещи вечности.

— И сейчас утверждаю это, — прокричал Браццано, нагло перебивая сэра Уоми.

— Хотите испытать силу ваших знаний? — спросил сэр Уоми. — Хоть сию минуту, — раздувая ноздри, с видом бешеного быка орал Браццано.

— Левушка, сними феску с головы Леонида, а вы, капитан, снимите с его левой руки кольцо и положите всё ну хотя бы на эту серебряную тарелку, — сказал сэр Уоми, подавая мне через стол большое серебряное блюдо, с которого он снял высокий хрустальный кувшин.

Пока мы с капитаном обходили длинный стол, чтобы подобраться к любимчику Леониду, спутник Браццано, уже давно нетерпеливо ёрзавший на своём стуле, тихо говорил ему:

— Оставьте, уйдём отсюда; не надо никаких испытаний. Ведь вы опять почти согнулись.

— Замолчите или я сейчас пристрелю вас, — зарычал Браццано в ответ.

Я подошёл к Леониду, имя которого я узнал только сейчас, снял феску безо всякого труда и положил её на блюдо.

Казалось, это очень удивило Браццано; он как будто ожидал, что феску будет не снять с головы юноши. Я вспомнил, как напялил на меня Флорентиец шапку дервиша, которую я действительно не мог снять, и поневоле засмеялся. Мой смех лишил Браццано остатков самообладания. — Посмотрим, засмеетесь ли вы через час, — прошипел он мне.

Капитан что-то долго не мог снять кольцо. Но сэр Уоми, перегнувшись, посмотрел пристально на Леонида, — и кольцо в тот же миг лежало рядом с феской.

По указанию сэра Уоми я поставил блюдо в широкий восточный камин. Он встал, обсыпал вещи уже знакомым мне порошком и поджёг.

Вспыхнуло большое, яркое пламя. Будто не одна маленькая феска горела, а целый сноп соломы. Смрад, но не от горелой материи, а точно запах падали, заставил всех зажать носы платками. Раздались два небольших взрыва, и пламя сразу погасло. Я распахнул по указанию И. окно. Через некоторое время воздух очистился, и я подал сэру Уоми блюдо, которое он велел мне отнести Браццано, что я и исполнил, поставив блюдо перед ним на стол.

Вернувшись на место, я полюбопытствовал, почему капитан так долго не мог снять кольцо. Он ответил, что если бы не повелительный взгляд сэра Уоми, он и вовсе бы его не снял. Глаза злодея Браццано жгли ему руки, как огонь; да и кольцо сидело на пальце Леонида, точно его приклеили вечным клеем.

На блюде перед Браццано лежали жалкий, скрюченный кусочек меди, осколки чёрного стекла и бесцветный камень, похожий на кусок гранёного стекла. Фески не было и помину, если не считать горсти чёрной золы.

— Уйдёмте, прошу вас, Браццано; или хотя бы отпустите меня, чтобы я мог привести помощь, — умолял приятель.

— Вы попросту глупец. Не видите разве, что всё это шарлатанство? Что могут сделать эти шантажисты против моего амулета? — заорал Браццано, вытаскивая дрожащей рукой из жилетного кармана треугольник из золота, в котором сверкал огромный чёрный бриллиант.

По лицу сэра Уоми точно прошла молния. Снова его глаза стали ярко-фиолетовыми.

— Не желаете ли испытать силу вот этого талисмана? — спросил Браццано сэра Уоми, держа в руках дивный камень, сверкавший, точно молнии, в огне ламп и свечей.

— Подумайте ещё раз о вашей жизни, Браццано, о всей вашей жизни; и о том, что вы делаете сейчас. Вы отлично знаете, что эта вещь украдена у одного венецианца. Вы знаете, что её венчали когда-то крест и звезда — символы любви. Вы знаете, кто кощунствовал и надругался над этой вещью, отрубив крест и звезду, и какая судьба свершилась над ним. — Твёрд, тих, почти ласков был голос сэра Уоми, и глаза его с состраданием смотрели на Браццано.

Тем временем ужин, за которым почти никто ничего не ел, кончился.

— Судьба свершилась? Глупость его свершилась, — злорадствовал Браццано. — Дуракам туда и дорога! Не Боженька ли ваш поможет вам сейчас сразиться со мною? — продолжал орать вне себя Браццано.

Он положил на блюдо свой камень, от которого словно пошли брызги всех цветов, от светлого до багрово-алого. Глаза всех были прикованы к необычайной игре дивного бриллианта.

— Ха, ха, ха! Ну, вот моя ставка за власть. Если ваш огонь превратит мой камень в такой же прах, — указывая на золу, издевался он, — продаю вам свою душу. Если же вещь сохранит свою силу, то есть мою власть, — вам не уйти, и вы мой раб, — дёргаясь, с пеной у рта, орал Браццано.

Лицо сэра Уоми стало суровым; глаза метали искры не меньшей яркости, чем искры, испускаемые камнем.

— В последний раз прошу вас, несчастный вы человек, одумайтесь. Идут последние минуты, когда вы ещё можете избавить себя от непоправимого зла. Сейчас я ещё в силах спасти вас, но после уже ни я и никто другой не сможет протянуть вам руку помощи.

— Ага, струсили, сэр спаситель, — хохотал Браццано. — Бессильны, так заблеяли овечкой! Ну, позовите к себе вашего Спасителя, авось тот покрепче будет.

Не успел он договорить кощунственной фразы, как Ананда подал блюдо сэру Уоми. Тот наклонился над ним, перебросил какой-то тоненькой деревянной палочкой, бриллиант на свою тарелку, придержал его этой палочкой и, достав небольшой флакон, облил чем-то бесцветным камень. Поднеся свечу, он поджёг жидкость, и она горела на его тарелке тихо и ровно, точно спирт.

Браццано, не спуская глаз с огня, молчал; но лицо его выражало такую муку, будто жгли его самого.

Я посмотрел на сэра Уоми и был поражен тем выражением сострадания, которое отражалось на его чудесном лице.

Огонь погас. Сэр Уоми велел мне протереть оставшийся невредимым бриллиант и подать его Браццано.

— Что же, цел? Чья взяла? Кто кому будет теперь рабом? — хрипел Браццано, дрожащими руками вырвав у меня своё сокровище.