Вскоре он ушел от нас к купцу, и нам выпало, наконец, несколько мгновений отдыха и тишины. По задумчивому лицу Ананды, ставшему сейчас мягким и тихим, прошла неуловимая улыбка счастья. Точно он говорил с кем-то очень любимым, но далёким. Как много раз — при самых разнообразных обстоятельствах — я видел это прекрасное лицо и эти глаза-звёзды и, казалось, знал их. А сейчас увидел какого-то нового человека, от которого всё вокруг наполнилось миром и блаженством. И я понял, что видел до сих пор только кусочки истинного огромного Ананды, как и сейчас вижу только маленький кусочек Ананды-мудреца. Но ещё никогда не видел я Ананды-принца. Каков же он, когда бывает принцем? Я тут же стал "Лёвушкой-лови ворон" и опомнился от смеха Ананды, который говорил, похлопывая меня по плечу:

— Решишь в Индии этот важный вопрос. Я тебя там встречу и спрошу, какой раджа показался тебе восхитительнее меня? А сейчас вернётся Борис Федорович и придёт Ольга. Передай ей это письмо и скажи, чтобы подождала Строганова и ехала вместе с ним к купцу. Там ей всё скажут и покажут. И о чём бы она тебя ни просила, — передай ей только то, что я тебе сказал.

Строганов вернулся и объявил Ананде, что купец был очень рад хоть чем-нибудь выразить ему свою признательность. Что касается сиделки, то её привезёт сюда, прямо к князю, старший сын Строганова.

Моё прощальное свидание с Ольгой происходило в присутствии Бориса Федоровича. Ей, видимо, хотелось видеть Ананду, чего она всячески добивалась. Ни на один её вопрос я не отвечал, говоря, что передаю только то, что мне поручено, и больше ничего не знаю.

После ухода Строганова и Ольги, всё остальное время, вплоть до обеда, Ананда диктовал мне письма и деловые ответы в какие-то банки и велел внести в большую книгу пачку адресов. Во все углы земного шара летели письма Ананды. — Целый адресный стол, — невольно сказал я. — А я у тебя спрошу через десяток лет твои гроссбухи, тогда и сравним наши адресные столы, — ответил, смеясь, Ананда.

Князь сам пришёл звать нас обедать. Я был рад, что кончается этот сумбурный день, и нетерпеливо ждал возвращения И.

— Не знаю, как я буду и жить без вас, без И., без Левушки, — говорил печально князь, когда мы вышли на балкон.

— Я бы на вашем месте ставил вопрос совсем иначе, князь, и говорил бы: "Как я счастлив, что вы останетесь здесь, со мною, мудрец и принц Ананда", — засмеявшись, сказал я.

— Как я счастлив, каверза-философ, что тебя сейчас проберет за дурное поведение твой воспитатель.

Не успел Ананда докончить своей фразы, как я увидел И., идущего от калитки по аллее. Я бросился со всех ног ему навстречу и через минуту висел у него на шее, забыв вообще всё на свете, не только внешние приличия.

Мой добрый и дорогой друг не сделал мне замечания за невыдержанность, напротив, он нежно прижал меня к себе, ласково погладил по голове и спросил, всё ли у нас благополучно.

Поспешившие навстречу Ананда и князь повели его прямо в комнаты Ананды. После первых же слов князя о жуликах и Ольге И. внимательно посмотрел на Ананду, потом на меня и, точно думая о чём-то другом, спросил князя: — А как сейчас княгиня?

Получив подробный отчёт о её состоянии от князя, И., как бы нехотя, сказал:

— Это, пожалуй, может нас задержать, а между тем уже время ехать.

От настойчивых предложений князя поесть И. отказался; и тот, побыв ещё немного с нами, ушёл к жене, заручившись обещанием навестить больную перед сном.

После ухода князя И. рассказал нам, как пытались ещё раз друзья Браццано проникнуть на пароход. Под разными предлогами, добираясь до Хавы и старшего турка, они пробовали и подкупить их, и застращать, но каждый раз были со срамом изгоняемы.

Что же касается самого злодея, то его психология, так резко изменившаяся при сэре Уоми, вернулась на круги своя, как только некоторые его уцелевшие приспешники насели на него, требуя возврата камня, составлявшего будто бы собственность не одного Браццано, но всей их тёмной шайки.

Браццано, бушуя, старался обратить на себя всеобщее внимание, надеясь, что, вызвав к себе сочувствие публики, он сможет ускользнуть. И. пришлось пробыть с ним в его каюте весь путь до первой остановки, так как злодей, вооружённый кое-какими знаниями, взявший с собой всякие ядовитые вещи и амулеты, оказался, подталкиваемый своими помощниками, сильнее, чем И. предполагал вначале. Он пытался отравить даже самого И., так что тому пришлось снова скрючить негодяя и лишить его голоса.

Только отъехав далеко от Константинополя и, по-видимому, поняв, что возврата нет, — он отдал всю захваченную им с собой дрянь, которую И. бросил в море. При расставании с И. он ядовито усмехнулся, говоря, что насолил немало княгине и Левушке, которых уже никакие лекарства не спасут. Он уверял И., что ещё поборется с сэром Уоми и отберет свой камень или достанет новый, не меньшей ценности.

— Вот почему я и беспокоил тебя, Ананда, своей эфирной телеграммой, хотя и был уверен, что злодей бессилен. Однако всё то, что я услышал, заставляет меня покинуть Константинополь скорее, чем мы предполагали. Мне необходимо повидаться с Анной и Еленой Дмитриевной, с её сыном и Жанной, потому что здесь завязался новый клубок взаимоотношений, к которым я сильно причастен. Но князя и княгиню, как это ни грустно, придется покинуть на тебя одного, как и Ибрагима.

— Не волнуйся. И., мне всё равно пришлось бы здесь задержаться, пока Браццано не будет доставлен на место. А кроме того, моя основная задача здесь должна была состоять в отправке Анны с вами в Индию. Раз я не смог этого выполнить, — я должен влить ей энергию на новое семилетие жизни и труда. В эти годы я уже не буду иметь возможности отдать ей ещё раз своё время; надо так помочь ей теперь, чтобы её верность укрепилась, чтобы радость жить зажгла сердце.

Попутно я кое-что сделаю для Жанны. Всё это я могу один. Что же касается здоровья княгини, то здесь твоя помощь необходима. Я снесусь с дядей, а ты с сэром Уоми, — и, вероятно, придется опять применить дядин метод лечения. В данное время княгиня всё спит и сознаёт очень мало. Мы можем пройти к ней хоть сейчас. Непосредственной опасности нет, конечно; но от яда её нервная система снова расстроена.

Взяв аптечки и кое-какие добавочные лекарства, мы пошли к княгине. Князь, по обыкновению, дежурил у постели жены; и я в сотый раз удивлялся этой преданности молодого человека, вся жизнь которого сосредоточилась на борьбе со смертью, грозившей его жене.

Ананда дал проснувшейся княгине капель и спросил, узнаёт ли она его. Княгиня, с трудом, но всё же назвала его. Меня совсем не узнала; но при виде И. - вся просияла, улыбнулась и стала жаловаться на железные обручи на голове, прося их снять.

И. положил ей руку на голову и осторожно стал перебирать её волосы, спрашивая, кто ей сказал, что на голове её что-то надето. — Ольга надела, — совершенно отчётливо сказала бедняжка. Вскоре княгиня мирно спала. Обеспокоенному князю Ананда сказал:

— Сядемте здесь. Сегодня мы уже никуда не пойдём, надо поговорить. Память к больной возвращается — это признак хороший. Но дело идёт о гораздо более глубоком, и более о вас, чем о вашей жене. Для чего хлопотать о её выздоровлении, если она не сможет воспринять жизнь по-другому? Конечно, она во многом изменилась. Но главная ось всей её жизни — деньги — всё так же сидит в ней; всё так же движение всех людей, её самой и вас, — всё расценивается ею как ряд куплей-продаж. Быть может, сейчас в ней и просыпается некоторая доля благородства, — но жизни в её сердце, как сил и мыслей, не связанных с деньгами, — в ней нет.

Вы сами, князь, будучи полной противоположностью жене, не сможете стать ей крепкой духовной опорой, если будете стоять на месте и чего-то ждать. Есть ли что-нибудь в вашей жизни, во что бы вы верили без оговорок? Чем бы вы руководствовались без компромиссов? Видите ли вы в тех или иных идеях и установках цель вашей жизни? В чём видите вы смысл существования?