Оставьте игру со злом. Вы в ней, к вашему счастью, ничего ещё не поняли и не достигли. Но если, дав слово сэру Уоми, его не сдержите, тогда уже никто не сможет вас спасти.

Прощайте. Не забудьте, что я вам сказал. И стрела, ударившая вас сейчас, была стрелой вашего собственного зла, вы сами её вызвали. Не ждите себе пощады, если не умеете щадить других. А вы, Леонид, — ещё раз повторяю, никогда не подходите к Жанне. Каждый раз, когда вы вздумаете нарушить этот мой запрет, — станете немым и недвижимым.

Не прибавив больше ни слова, И. поклонился Строгановой, и мы вышли. Точно из бани я выскочил! Пот струился по моему лицу, а внутри меня била дрожь.

— Боже мой! — в ужасе воскликнул я. — И это матери! Не помню своей, но неужели, Лоллион, я так и не увижу настоящей матери?

— Увидишь, и не одну, Левушка. Сейчас пойми, как глубоки корни несчастий людей, как нельзя их судить и расстраиваться от их недостатков. Надо нести им бодрость или стараться пресечь зло, поставив твёрдые рогатки там, где люди слабы, чтобы уберечь прежде всего их самих. Но пока сам не созрел, — не стремись помогать. Только увеличишь зло и внесёшь ещё больше раздражения в жизнь тех, кому захочешь помочь, если не можешь действовать в полном самообладании. Мы посидели в тени сквера и двинулись дальше. — Соберись с силами, дружок. Завтра мы уедем отсюда. Усиленно думай о Флорентийце, возьми и мою руку вместе с его, — и пойдём к Жанне.

Только что начался обеденный перерыв, и в магазине мы застали не только Анну и Жанну, но и Хаву.

С первого же взгляда на Жанну я понял, что она очень страдает; но её упрямство всё так же держит её в сетях, как вчера, а может быть, и ещё крепче. После первых же приветствий Хава спросила: — Почему сэр Уоми велел мне вернуться и ждать ваших приказаний. И.? Вы меня очень задержите? — Вероятно, нет, Хава. Я сам уезжаю завтра вечером. — Это уже окончательно. И.? — спросила Анна, и голос её дрожал и в глазах стояли слёзы. — Я очень, очень тяжело расстаюсь с вами, И. Не будет у меня утешения даже в детях?

— У вас в доме скоро будет двое больных, Анна, — ответил ей И. — Да и здесь у вас взрослый ребёнок; и князь тоже будет нуждаться в вас. Кроме того, за эти семь лет, что мы проведём в разлуке, вам надо воспитать Леонида. Разлука со мной — это только внешнее препятствие. Ананда научит вас быть всегда с теми, о ком верно и любовно помнит ваше сердце.

Стремясь к высокой цели, нельзя жить получувствами и полумыслями, в сомнениях и компромиссах". Вот когда ощутите, что сердце ваше пусто для личного, — только тогда сольетесь в один аккорд с Анандой, со мною, с сэром Уоми и другими. Пока думаете, что сердце должно звучать любя, — ваша песнь любви будет стоном, а не торжеством. Жить от ума нельзя. Творчество — это гармония сердца и мысли.

Жанна подошла к И., говоря, что решилась детей отправить. Я получил удар в самое сердце. Я всё надеялся, всё ждал, что распорядится она по-другому. — Бедные дети, — прошептал я.

— Совсем не бедные. Я их возьму обратно, как только устрою свою жизнь, Левушка. Это будет скоро, — запальчиво ответила мне Жанна.

— Неужели ваша жизнь не устроена? Вы работаете, обеспечены, можете учиться сами и учить детей. Чего ещё надо? — спросил я, горестно глядя на неё.

— Этого вам не понять. Вы, Левушка, тоже бесчувственный; хотя на пароходе мне казалось, что вы очень добрый, — капризно, упрямо, с упрёком отвечала Жанна.

— Я должен вас предупредить, Жанна, что раньше чем через семь лет вы детей своих не увидите, — подходя близко, сказал И. — Выбирайте сейчас. Решайте свою и их судьбу. Быть может, через семь лет они даже и не узнают вас. Решайте, не зло и упрямо думая только о себе. Думайте о маленьких людях, которых покидаете на произвол судьбы, без материнской ласки. Думайте о вашем муже, во имя которого вы собирались когда-то жить и беречь его детей. Если вы решитесь отправить малюток, Хава увезёт их к сэру Уоми сегодня же, через два часа.

— Это очень хорошо, доктор И. Дети и знать не будут, что едут надолго. Раз их соберут быстро, — они будут думать, что едут кататься, — ответила мать, ещё так недавно видевшая в детях цель своей жизни.

Жанна говорила с вызовом, точно кто-то другой был виноват в том, что она отправляет детей. Мне казалось, что она сама не верит в возможность отослать детей с Хавой. Она точно ждала, что в последнюю минуту что-то случится, — и дети останутся. Я ещё раз подошёл к ней, говоря:

— Жанна, подумали ли вы о той минуте, когда останетесь одна? Что вы будете здесь делать без детей? Сейчас вы знаете, что в любую минуту можете к ним побежать, их обнять, увериться, что для них живёте и работаете. Что будет с вами, одинокой, без друзей, без детей? Окруженная чужими, как будете вы жить?

— Досадно, Левушка! Вот вырастут у вас усы, женитесь, пойдут дети, — ну и поймёте тогда, как хочется свободы, — резко ответила мне Жанна. — Дети уедут, тогда я и подумаю, как буду жить. Я их теперь всё равно не вижу; а когда вижу — только раздражаюсь и шлёпаю, — прибавила она и отвернулась.

Анна уехала за детьми, а мы с Хавой стали собирать кое-какие вещички и игрушки в дорогу. Жанна принимала самое минимальное участие в этих хлопотах, отвечая только на наши вопросы.

Когда дети приехали, они бросились к матери, ко мне и к И., совершенно не ожидая близкой разлуки со всеми нами, ласкались, шалили и смеялись. Хавы, хотя они и мало ещё были с нею, — они не дичились, их не пугала её чернота. И прозвали её "Чёрная мама", что Хаву очень забавляло.

Я допытывался у прелестных детей, почему они дали своей няне такое прозвище. Девочка мне очень точно сказала:

— Как вы не понимаете, дядя Леон, что на стольких детей, — раз и два, — тыкая пальчиком в себя и братишку, посчитала она, — одной мамы мало. Вот у нас и есть мама Жанна, мама Анна и Чёрная мама-няня.

Её французская речь была так забавна, изящные и серьёзные манеры так комичны, что, несмотря на весь трагизм речи маленького существа, я хохотал до слёз. Вскоре мы подняли такую возню, что я позабыл, куда пришёл и зачем повезу детей на пристань.

Чтобы несколько умерить наш пыл, Хава сказала, что повезёт детей кататься и будет петь им негритянские песни, если они переоденутся в чистые костюмы и посидят спокойно, пока она их причешет.

Церемония переодевания и причёсывания, проходившая у Жанны каждый раз со слезами и шлепками, не вызвала никакого протеста у детей и завершилась их восторгом по поводу новых платьев. Вошедший Ананда пристально оглядел всех нас, точно пронзив Жанну своими глазами-звёздами.

У меня забилось от счастья сердце. Я начал было надеяться, что Жанна, с приходом Ананды, образумится. Мне даже показалось, что лицо её смягчилось и из-под тупой маски упрямства проступила нежность.

— Ещё есть время, Жанна, — тихо сказал ей Ананда. — Я ещё могу вмешаться и оставить детей. Но лишь только дети взойдут на пароход, — они выйдут из сферы моего влияния; их окружат любовь и заботы выше моих. Сейчас же, сию минуту, я ещё могу взять на себя ответственность за вас и ваших чудных детей.

Голос Ананды звучал добротой необычайной. Сам он был так прекрасен, что я не мог оторвать от него глаз.

— Ананда, я всё сказал. Чтобы образумить мать, — прервал его И. — Неужели ты ещё раз примешь ответ за строптивых людей, которые должны сами решать и сами выбрать путь?

— Я не девочка, сама и принимаю ответственность, — истерически выкрикнула Жанна и так перепугала детей, что их смех мгновенно смолк и в глазах показались слёзы. Они со страхом уставились на мать, прижались к Хаве, точно ища у неё защиты, и девочка тихо спрашивала:

— Мама будет нас бить? Ты не дашь нас бить? И дяди не дадут? Молнии сверкнули из глаз Ананды, и голос его — точно зазвенели мечи — прозвучал властно: — Пора; князь приехал с билетами. Едем. — А вот если захочу — не выпущу! — снова закричала Жанна, вскакивая и направляясь к детям. Дети, думая, что мать хочет наградить их шлепками, ухватились за И., который поднял обоих на руки, и они сразу затихли, обвив его шею ручонками. Перед Жанной вырос Ананда, — и она снова села на диван. — Мать — это любовь, а не гроза. Мать — защита и помощь, а не наказывающая рука. Мать — радость, а не слёзы. Мать — первое и последнее светлое явление, которое дарит ребёнку земля.