— Какая очаровательная готика, — пробормотал он, протягивая бутылку мне. — За ваше доброе здоровье!

Я взял пробу крови и у Хайди. Вена ее оказалась толще, чем у лорда Рутвена. С первой попытки кончик иглы не смог в нее попасть. Я извинился перед Хайди, но она будто не почувствовала никакой боли, а просто улыбнулась — как мне показалось, печально. Со второй попытки мне удалось взять кровь, которая оказалась до невозможности густой, темной и клейкой.

Я хранил обе пробы отдельно и каждую из них, в свою очередь, разделил еще на две части. Две пробирки я поставил на лед. А еще две — предо мной, на конторке, в то время как я наговариваю это на фонограф. Хочу проверить утверждение лорда Рутвена, что его кровь не свертывается. Пусть постоит при комнатной температуре до утра. А сейчас уже поздно, пора ложиться спать.

16 мая. Лорд Рутвен оказался совершенно прав. Такое кажется невозможным, но все пробы крови — и те, что стояли в холоде, и те, что хранились при комнатной температуре, — остались жидкими. Хочу их проанализировать. Займусь этим после утреннего обхода.

1 час дня. Разделение красных кровяных клеток и плазмы ярко выражено. Удивительно быстрый процесс — он занял, по моим подсчетам, 13-14 часов вместо обычных суток. Что бы это значило?

2 часа дня. Чрезвычайные результаты. Красные кровяные тельца — как в осадке на дне пробирок, так и в плазме на поверхности — мертвы. Диагноз лорда Рутвена совершенно верен, ибо количество красных телец крайне низко, около 20-15% гемоглобина, по моим оценкам. Ввиду хорошего в остальных отношениях здоровья моих пациентов, это показание весьма озадачивает, но еще больший сюрприз преподнес анализ белых кровяных телец, которые, когда я взглянул на них в микроскоп, оказались еще живы. И не только живы — их концентрация увеличилась, а протоплазменная деятельность повысилась. Не укладывается в голове, как красные кровяные тельца могут быть мертвы, а лейкоциты — живы. Но именно это и произошло.

Поместил различные пробы лейкоцитов в различные температуры. Интересно, при какой начнется отмирание? Получу результаты — вернусь к лорду Рутвену.

Поздно ночью: Читал свои записки по Каликшутре. Примечательно, что многое соответствует рассматриваемому мною случаю. Не знаю, что и думать.

Почему Хури не написал мне?

18 мая. Прошло два дня. Лейкоциты по-прежнему живы во всех четырех пробах. Никакого признака вырождения.

19 мая. Пробы — как и ранее. В Каликшутре лейкоциты умирали через два дня после извлечения из вен. Тогда я думал, что это невозможно, но, видно, я не осознавал, что такое невозможность.

Дополнение. Послал телеграмму в Калькутту. Хури, наверное, на конференции в Берлине. В этом деле есть аспекты, которые он может счесть интересными. Посмотрим, как пойдут мои исследования.

20 мая. Все чаще отвлекаюсь от работы в клинике, все мысли — о пробах крови, что стоят у меня в комнате. До сих пор белые тельца не выродились. Не уверен, что делать дальше.

Обнадеживающий разговор с Мэри Келли. С некоторым колебанием могу отметить, что она, вроде, на пути к полному выздоровлению. Она рассказала мне историю своей жизни. История печальная, как я и предполагал. Ужасно жаль, ибо женщина она достаточно смышленая. Она говорит о том, чтобы вернуться к себе домой. Хотел бы помочь ей в чем-то большем, чем комнатка в доме-развалюхе. По крайней мере, сейчас, с помощью лорда Рутвена, могу позволить провести полный курс нужного ей лечения.

Поздно вечером. Записка от Джорджа. Он явно был пьян, когда писал ее. Он опять хочет навестить Лайлу, спрашивает, не поеду ли я с ним. Ответил ему сразу же, настаивал, чтобы он ни под каким предлогом не ездил в Ротерхит.

21 мая. Еду к Джорджу я Уайтхолл. К моему удивлению, меня впускают. Джордж какой-то квелый и как с похмелья, объясняет, что написал записку, потому что хочет откровенно поговорить с Лайлой о Каликшутре, но соглашается со мной: лучше не будить лихо, пока оно тихо. Снова дает мне слово. Утешаю его, восхищаясь его столом.

По возвращении в клинику Ллевелин сообщает мне, что Мэри Келли хочет чем-то поделиться со мной. Когда же навещаю ее, она нервничает, расстраивается, говорит о каких-то пустяках. Но что-то ее тревожит, это видно.

Записка мисс Мэри Джейн Келли доктору Джону Элиоту

Увожаемый доктор Элиот, это ужасно. Хатела вам сказать раньше, но не могла, ато она узнает что со мной. Она затихла сейчас. Долго не слышала ее голоса. Но она была там в начале моей крови почему боюсь патаму что не знаю что со мной и что она можит знать или слышать чего говорю иди еще чего. Надеюсь вы понимаете.

Но, говорю, сейчас лучше. Хотя иногда хочу вернуть кровь что она у меня взяла. Чувствую голова кружется и не знаю что делаю. Когда увидела пса так почуствовала не могу справится с собой. Всегда животные. И я очень боюсь патаму что не понимаю. Почему у меня такие приступы? Очень сильные и я не могу им сапративлятся патаму что всю мою кровь отдали животным и знаю что заменили, а я хочу ее обратно. Иногда как такое приходит думаю что я беснаватая и ничего не сделать.

Но сейчас эти приступы затихают. Думаю мне лучше сэр. Большое вам спасибо.

С почтением, Мэри Джейн Келли (мисс)

Дневник доктора Элиота

23 мая. Любопытная записка от Мэри Келли. Ссылается на таинственную «ее» — ясно, что на негритянку, которая порезала ей запястья. Последующий опрос пациентки подтверждает это предположение. Келли очень неохотно говорит о напавшей на нее, а если и говорит, то еле слышным шепотом, все время вздрагивая. Бедная женщина! Она явно напугана, а я ничем не могу успокоить ее.

Меня сейчас отвлекают нерациональные страхи. Отказываюсь точнее определить их, пусть остаются на краю моего сознания. Вспоминаю, что случилось со мной в прошлый раз, когда я поддался суеверию. Не должен позволить, чтобы такое повторилось. Состояние проб крови — без изменений. Лейкоциты по-прежнему живы.

26 мая. Мэри Келли говорит о выписке. Позднее узнаю, что рано утром ее навестил мужчина, некий Джозеф Барнетт, впервые со дня ее помещения в клинику. Заявлял, что он ей муж. Несомненно, он нечто худшее. Можно предположить, что у него кончились деньги.

Состояние лейкоцитов — без изменений.

30 мая. Мэри Келли выписана. Прибыл Джозеф Барнетт забрать ее домой. Я страшно опечалился из-за того, что она выписывается. Непрофессионально, конечно, принимать близко к сердцу судьбу какой-то одной пациентки, но она словно воплощает все могущество и растраченные впустую возможности, вот до чего доведены миллионы моих соотечественников. Она и все такие, как она, заслуживают гораздо большего.

Состояние лейкоцитов — без изменений. В течение дня нарастает какое-то нервирующее беспокойство.

4 июня. Мне передали, что, пока меня не было в клинике, заходил Джордж. Записки не оставил, но могу догадаться, в чем дело. Ллевелин говорит, что он зайдет завтра.

1 час ночи. Около полуночи испытал странное покалывание в затылке. Обернулся. У меня за креслом стоял лорд Рутвен. Не слышал, как он вошел. Он весьма холодно пожелал мне доброго вечера, по одному его виду я понял, зачем он пришел. Я оглянулся на пробирки на конторке и вдруг содрогнулся при мысли о болезни лорда Рутвена. Сама мысль о живой крови, текущей в его венах, наполнила меня ужасом. Труднообъяснимое ощущение, но вполне реальное.