НЕЖИВЕЦ

На висельника они наткнулись неожиданно. В свете ущербной луны его покойный силуэт терялся под громадой дуба. Веревка надежно охватила свернутую набок моложавую голову, бессильными жердями свисали над метелками трав ноги.

Пастух, взявшийся провести их до заветного скрещения дорог, исчез, словно растаяв среди теней. Верно, посчитал, что пара монет не искупит ночного страха перед повешенным, а может, испугался палых ворон, нанизанных на усохшие ветки.

— Режь, — сдавленным голосом велел бородач.

— Чего это я? — отстраняясь от протянутого мясницкого ножа, басовито возразил детина.

— Запамятовал, кто будет руку сбывать? Сможешь уверить, что она загорится и усыпит кого надо? Скажут тебе, мол, оттяпал у первого попавшегося босяка.

— С чего начинать-то? — неуверенно приняв нож, осведомился детина.

— Большой палец сначала отними, пригодится для пущей удачи.

С видимым отвращением взяв висельника за рукав истасканной рубахи, детина примерился и махом резанул. Бородатый ловко поймал отлетевший

палец в тряпицу и, не мешкая, упрятал в карман.

— Чего застыл? Секи теперь ниже локтя.

Обмеревший детина не ответил, ошалело пялясь в лицо повешенного. Сверху его буравили два открытых глаза.

— Палец вороти, — прохрипело из петли.

Бородач оказался сметливей, рванул к дороге первым. Детина справился с одеревеневшими ногами только когда висельник, подтянувшись на целой руке, с легкостью снялся с веревки.

Спрыгнув в траву, закостеневший мертвец живо пустился в погоню, неестественно слабо сгибая колени и ширя шаг. В момент настигнув прущего сквозь терновник детину, висельник с душой отвесил пинок и продолжил путь. С бородатым даже не пришлось возиться, его остановило торчащее из земли корневище. Оправившись от падения, он перевалился на бок и узрел нависавшую над ним субтильную фигуру. Четырехпалая рука сразу же вцепилась в клочковатую бороду, а висельник глумливо произнес:

— Либо, ты, воротишь мой, либо я позаимствую твой.

Бородатый покорно нашарил тряпицу с пальцем и судорожно метнул в мертвеца, словно копье.

— Как неучтиво! А если я так буду обходиться с твоей башкой?

— Ни в коем разе… не хотел… так вышло, — глотая воздух, тянул бородач, пока осмелевший детина, с корягой наперевес, подбирался сзади.

Висельник потянулся за пальцем как раз в тот момент, когда суковатый дрын уже летел на встречу с его спиной. Промахнувшийся детина, оскользнулся на росистой траве, и вслед за корягой ухнул назад в терновник.

— Смело, но глупо. Зачем же пытаться пришибить уже умершего? — оценил повешенный неудавшееся покушение.

Вместе с неуклюжим подельником, пали все надежды бородатого на спасение. Он, было, вознамерился отползти, но укоризненный окрик пресек его попытку:

— Куда?! Что за манера прерывать неоконченную беседу?

Зацепив за шиворот драного кафтана неудавшегося беглеца, висельник сноровисто выудил его из гущи крапивы.

— Мало того, что денно мне приходится отбиваться от ворон. Так еще и нощно сразу два остолопа претендуют на мою руку. Хотелось бы знать, кому я обязан такой популярностью. Чего вылупился? Личину покажи!

Бородач трусливо попятился, пряча правую руку за спину.

— Ну, смелее. Не будем же мы начинать знакомство с грубого насилия, — сладким голосом, веявшим отчетливым лукавством, подбодрил висельник.

Упершись спиной в колючие заросли, бородач обреченно вздохнул и боязливо выставил напоказ трясущуюся руку. Задравшийся рукав кафтана явил на потребу любопытных глаз бежевый браслет, вросший в кожу запястья.

В ночной темени браслет казался естественной частью руки. Лишь чёткое изображение топора на его совершенно гладкой поверхности рушило эту иллюзию.

— Тьфу ты. Думал, будет кто-то позанятнее. А у этого любителя кустов тоже личина лесоруба? — Висельник покосился на детину, замершего под защитой терновых ветвей.

Бородач нервически закивал и выдавил из себя:

— Вы проклятие? Поверьте, я не ведал, что за беспокойство мертвых положено наказание.

— Неужели ты удумал, что я твое проклятие? Посмотри на себя. Какой-то плешивый лесоруб. Будь я твоим проклятием — побрезговал бы возиться с таким прощелыгой.

— Не верь! Он зубы заговаривает. Так вот запросто повешенные из петель не вылезают и не чешут языками прямо как живые. Проклятие это, — предупредил детина из-под куста.

— Да не случается никаких проклятий за отрезание пальцев у трупа. Вот если бы вы меня при жизни умертвили — тогда другое дело. Проклятие уже успело бы с вами расправиться, избавив мир от двух будущих воришек. Поди, надеялись усыпить рукой повешенного домочадцев богатой купеческой усадьбы и пошуровать там? Поверили старым сказкам?

— Мы не будущие воры. Руку вашу просто продать помышляли. А уж какой люд и для каких дел её приладит — то не наша забота. Мы поначалу клюнули на слух о постройке новой городской стены. Но лесорубы там

оказались без надобности, а семьи как-то прокормить потребно…

— Какая душераздирающая история, — оборвал поток оправданий висельник и притворно смахнул воображаемую слезу. — Может руку все же отдать? Или еще и вторую оторвать? Ну, на прокорм голодающих семей. Хотя вряд ли их обрадует смерть кормильцев после того, как стража поймает вас с отрезанными руками и повесит рядом со мной на ветку. Да и я почему-то не в восторге от возможного соседства с трупами докучливых лесорубов.

Бородач разделял чувства висельника. На его лице, сведенном жуткой гримасой, выражался далеко не восторг.

— Какой скучный ты собеседник. Хоть бы промычал в ответ. Впрочем, мне не до тебя. Забирай этого любителя кустов и проваливайте сушить портки. Ну, чего расселся, бодрее!

Услышанные слова помалу пробирались в помутившееся сознание бородатого. Не помня себя от страха, он выгреб из-под колких веток терновника обессилевшего детину и они дружно побрели к дороге.

— Ах да, напоследок. Рука повешенного не способна навеять сон, даже если сжечь ее дотла. Проще угореть, чем заснуть среди такого смрада. Наверняка говорю, уж мне-то можно верить, — разразился напутственной речью висельник.

Удалявшаяся парочка подхватить разговор не пожелала, лишь ускорила шаг и вскоре утонула во мраке ночи. Висельник не ждал ответа, и принялся возвращать руке былой облик. Приставленный палец на диво прочно прирос к прежнему месту. Он уверенно держался, пока висельник лез обратно в петлю, цепляясь за бугристую кору дуба.

Недолго провозившись с загрубевшей веревкой, мертвец вновь повис недвижным мешком. Более никто не смел беспокоить его до самого утра, когда на перепутье появился одинокий странник.

Восточный край неба чуть посветлел и дорога в поля была еще глуха и безлюдна. Только опасливый взгляд странника блуждал по ней, опережая спешную поступь запыленных сапог. Измятый плащ неудачно скроил из его стройной фигуры грузное пугало. Под глубоким капюшоном едва рисовался тонкий абрис лица.

Промешкав у обочины, странник решительно ступил в полумрак зарослей. Он придирчиво оглядел облысевший дуб и устремился прямиком к висельнику.

— Довольно болтаться без дела, пошли, — обращаясь неведомо к кому, выдал странник.

Ответом ему было ночное безмолвие, да тайное лепетание южного ветерка в листве.

— Прекрати прикидываться. На сей раз я не куплюсь на то, что спутал повешенных. Вороны тебя выдают, — настойчивым баритоном сказал странник и рукой хлопнул мертвеца по голени.

Тот бойко отозвался на призыв. Одним движением распустил узел петли,

вторым извернулся, в стремлении высвободить истертую шею. И вот висельник уже утвердился на ногах, кашлем прочищая сдавленное горло:

— Кхе-кхе. Гадские птицы, кха… Вечно посягают на самые смачные куски.

— Избавь меня от подробностей твоих взаимоотношений с воронами. Лучше скажи, видел проклятие? — никак не выказав удивления от внезапного воскрешения мертвеца, осведомился странник.