Тяжело ступали женщины с мешками на спине. Присыпанные мукой лица улыбались, а по щекам текли слезы.

После разгрузки все три смены пекарей собрались в цехе. Каждому хотелось своими глазами увидеть выпечку хлеба.

Наконец-то пущена первая месильная машина. Железная рука начала мять липкий слой теста. И вдруг у поставленной для замеса второй дежи смолк дозатор. Из него перестала поступать вода в муку.

Вода, где вода?

Ведра, бочки, банки — все поставили мы под краны. Но набрали лишь капли. Стало ясно: замерз водопровод. Как же печь хлеб?

Кто-то из девчат предложил брать воду из Невы. Тут же снарядили сани и лошадей.

Первую бочку привезли во двор белесой от наледи. Черпали из нее ведрами, стараясь не расплескать. Невольно подумалось: вода-то у нас тоже ладожская, как и мука. Нева ведь течет из Ладоги…

Теплая закваска слегка парит от приливаемой ледяной воды. При брожении важно, чтобы температура теста не падала ниже плюс 26 градусов. Иначе хлеб будет не объемный и плохо пропечется. Сейчас не только температура не выдерживалась — не хватало времени, чтобы выбродило тесто. Прямо с замеса поступало оно в делитель, а затем раскладывалось в подики.

К разгрузочному окну печи подошел начальник цеха Сергей Васильевич Уткин. Бережно провел по тесту рукой. Все-таки будет хлеб Ленинграду!

Через полчаса печь уже дышала влажным живородящим жаром. Мне уже чудился запах ржаного хлеба. К разгрузочному окну подошли, покачиваясь, первые подики в люльках. И тут завыла сирена. Ночная бомбежка!..

В цехе на выпечке осталось лишь несколько человек. Остальные заняли посты на крышах и чердаке.

От сброшенных осветительных бомб Ленинград высвечивался до рези в глазах зелено-белыми кругами. Вижу, как самолеты разворачиваются нас бомбить. Бомбы рвутся за воротами хлебозавода. Выйдя из пике, самолеты низко проносятся над городом. Их трассирующие пули раскаленными гвоздями входят в крышу главного корпуса, где выпекался хлеб.

Первые минуты стояла на крыше, как приговоренная к расстрелу. Голову невольно вбирала в плечи. Но стоило зажигалке упасть рядом, тут же побежала к ней, не замечая воя и обледенелой покатости крыши. Бежала с единственной мыслью — спасти выпеченный хлеб.

От зажигалки катились по крыше огненные брызги. Они плавили лед и железо, вгорали в деревянное перекрытие. Одно спасение — сбросить ее на землю. Там зажигалку засыплют песком или утопят в бочке с водой.

В эту ночь у меня даже оплавились щипцы. Если бы я сама не была на крыше, то вряд ли бы поверила, что столько зажигалок можно сбросить сразу.

После бомбежки на крыше хлебозавода остались дежурить две или три девушки. Они должны были следить, не появится ли где-нибудь тлеющий уголь. Остальные вернулись в цех к печи.

Первое, что бросилось в глаза, — шеренги подиков. Они аккуратно вышагивали друг за другом из разгрузочного окна. Пекари, выхватывая подики рукавицами, ловко вынимали буханки и укладывали их на лотки.

С трепетом беру горячую буханку. Не чувствую, что она обжигает ладони. Вот они, десять блокадных пайков! Десять человеческих жизней!..

21 декабря, еще до рассвета, подул сильный южный ветер. Он отогнал воду и обломившиеся ледяные поля на север от Шлиссельбургской губы. Горизонт воды и льда на дороге резко понизился. У берегов и отмелей лед опустился на дно, на озере взъерошился. Появились новые трещины и торосы.

Вдобавок южный ветер пригнал снеговые тучи. На трассе с каждым часом росли заносы. К полудню разбушевалась пурга, и транспорт остановился на ряде участков.

С утра со своим взводом я работал на расчистке дороги. Этим занимались в тот день 750 человек. Лед расчищался лопатами, он еще не выдерживал тяжелые тракторные снегоочистители. Солдаты молча, шаг за шагом отвоевывали трассу у непогоды. Машины шли по узкой полосе льда, среди высоких снежных валов.

На 9-м километре пургой занесло воронки от снарядов и бомб. В них провалилось несколько машин. Были аварии и на других участках трассы. Люди работали на пределе, но не давали стихии прервать движение грузов в Ленинград. Схватка с ней не прекращалась даже тогда, когда с берега доставили обед. Солдаты по очереди наспех глотали чуть теплую похлебку и кашу и снова брались за лопаты и фанерные щиты. Это был, пожалуй, самый трудный день с начала эксплуатации ледовой дороги.

Впрочем, в последних числах ноября 1941 года нам также пришлось выдержать тяжелое испытание. Температура воздуха вдруг поднялась выше нуля. Теплый западный ветер взломал лед. На Ладоге образовались разводья, в некоторых местах они были до двух километров. На значительном протяжении дорога покрылась водой. Северный обходной участок был полностью разрушен. Почти на двое суток приостановилось движение машин. Хлеб из Кобоны возили только на лошадях.

Но вскоре работа на трассе пошла увереннее. Движение больше не прерывалось. Когда «уставал» лед, транспорт пускали на другую, заранее подготовленную нитку. За первый месяц Дорогу перемещали 4 раза, а в районе 9-го километра — 6 раз. Жизнь замирала ненадолго, лишь во время воздушных налетов и артиллерийских обстрелов из Шлиссельбурга.

Вскоре ветер ослаб. Стало ясно, что стихия отступила. На смену нашему взводу пришли солдаты других дорожных частей, а мы отправились отдыхать на берег. Но отдыхать в этот вечер мне не пришлось.

Едва я расположился в землянке, вырытой в леске, недалеко от Осиновецкого маяка, меня вызвал к себе командир батальона Алексей Петрович Бриков.

Наш комбат до войны возглавлял ленинградскую контору Союздорпроект. Этот высокий худощавый человек с крупными чертами лица был малоразговорчив и строг с подчиненными. Его вызов означал какое-нибудь новое важное поручение.

Я не ошибся. Алексей Петрович, справившись о самочувствии, тут же изложил суть дела:

— Есть сведения, что гитлеровцы намерены вывести из строя ледовую дорогу между Коккоревом и Кобоной. Перед тобой ставится задача определить возможность прокладки новой трассы, значительно севернее существующей. Подготовь двух солдат и завтра утром отправляйся на разведку. Прежде чем строить здесь запасную дорогу, нужно знать состояние льда. Вот направление на карте: Осиновец — маяк Кареджи — село Черное. 23 декабря в двенадцать ноль-ноль твое донесение должно быть готово!

В землянке комбата, как и у меня, горела коптилка из сплющенной артиллерийской гильзы. Вместо фитиля в керосин была опущена солдатская портянка. Я с грустью подумал, что снова не успею написать письмо в Саратов. Там у меня жили отец и мать. Туда же должна была эвакуироваться из Смоленска и жена с двумя детьми. 26 июля она родила мне второго сына — Владимира. А через два дня села с ним и полуторагодовалым Юрой в эшелон, уходивший на восток…

Подавив тревогу за их судьбу, я пошел к командиру роты Б. Г. Кастюрину, подбирать себе спутников. Мы вместе перебрали весь рядовой состав, включая недавнее пополнение. Но так и не нашли никого, кто мог бы за сутки пройти на лыжах от Осиновца до села Черное и обратно. Путь в оба конца составлял около 70 километров.

Почти все солдаты-дорожники имели ограничения по службе или попали на Ладогу прямо из госпиталя. Среди «старичков» было немало отличных плотников, настоящих мастеров своего дела. Но не оказалось ни одного охотника или спортсмена, умевшего хорошо ходить на лыжах. К тому же все мы были очень истощены. Наш суточный паек состоял из 150 граммов хлеба и 75 граммов сухарей.