С лыжами на плече я обходил стоявшие машины, когда со стороны Шлиссельбурга донесся звенящий гул. «Мессершмитты»! Они прошли трассу поперек. Потом, зайдя сзади, густо побросали бомбы. Лед от взрывов колыхался, словно живой. Из воронок выхлестывала желтая вода.

Спрятаться на льду негде — разве что под ближайшую машину. Но и это опасно. Разорвись бомба поблизости — уйдешь вместе с машиной на дно. Мешки с мукой в кузове могли все же спасти от пуль. Сколько раз водители привозили в Ленинград вместе с мукой эти свинцовые довески!..

«Мессершмитты» расстреливали скопление машин с бреющего полета. В перерывах между заходами я делал перебежки. Пули поднимали ледяные фонтаны. Рядом со мной убило офицера и ранило несколько солдат.

С берега стреляли наши зенитки, но до девятого километра им не достать. На льду же здесь их нельзя было еще поставить — орудия проваливались в воду после выстрела.

Добравшись до трещины, я увидел на другой ее стороне знакомых дорожников. Новый мосток возводили солдаты нашего 88-го батальона. Узнал среди них и своих старичков плотников, которых по слабости здоровья нельзя было брать с собой в лыжный поход. Они не прекращали работы под огнем. Несколько неподвижных тел лежало рядом с досками. Тут же валялись топоры…

Ближе всех ко мне из работавших находился Михайлов. Он был чуть ли не вдвое старше меня. Во взводе его почтительно называли дядей Васей. Родом Михайлов был из-под Архангельска, где ставил избы, рубил баржи, чинил деревянные церкви. Он и в армию пришел со своим топором, берег его пуще винтовки — даже спать ложился с ним.

Рядом с дядей Васей махал топором Алексей Кирдяпкин. Он один во всем взводе ходил в ботинках. Сапоги не мог носить из-за вывернутой ступни правой ноги. Алексей сильно хромал и был негоден для строевой. До войны он работал маляром в Парголове.

Я окликнул солдат, попросил перекинуть через трещину доску. Узнав меня, они тут же выполнили мою просьбу.

Лед разошелся на фарватере метров на пять. В расколине было видно, как течение уносило ладожскую воду в Неву. Через сутки эту воду будут вычерпывать из прорубей в Ленинграде, хотя почти половину пути река будет течь одним берегом в плену. Фашисты вышли к Неве от истока у Шлиссельбурга до Ивановских порогов.

Я быстро перебросил лыжи и палки на другую сторону трещины и сам перебрался туда по доске. Но едва ступил с нее на лед, тут же залег. Воду вокруг вспороли пулеметные очереди «мессершмиттов».

Это была последняя вражеская атака. Нельзя было поднять головы. Когда я смог наконец встать, на льду увидел еще несколько убитых солдат. Среди них был и плотник Михайлов…

До Вагановского спуска я добрался на полуторке из своего батальона. Со сроком все-таки немного опоздал. Комбат А. П. Бриков выслушал мое донесение около часу дня. Он ни разу меня не перебивал. Лишь когда я кончил свой рассказ, устало сказал:

— Отдыхай, Иван, до утра! А потом пойдешь к солдатам на 9-й километр.

— Как вы узнаете друг друга? — хрипло спросил майор с землистым от бессонницы лицом. — Все чумазые как черти!

— Да по шапке, товарищ майор! — невозмутимо ответил Миша Ляпкало, комсорг роты. — У меня она на лоб надвинута, у Васи Сердюка — на затылок, у Саши Бойкина — набекрень. Максим Твердохлеб шапку завязывает, а Семен Матека нет. Он у нас командир. Что хочет, то и делает!

— Отчистить друг друга снегом! — приказал майор. — Иначе не выпущу с базы. Через три часа Новый год!

Мы делали второй рейс за смену, последний в 1941 году.

В Кобоне в мою полуторку аккуратно уложили большие продолговатые ящики. Значит, не мука, не консервы, не боеприпасы. Муку возили в мешках, а консервы и боеприпасы — в тяжелых упаковках.

— Что в ящиках? — не утерпел Саша Бойкин. Майор осветил фонариком каждого из нас. Убедившись, что мы «отчистили» лица, строго сказал:

— Вы повезете спецгруз особого назначения! — И высветил надпись, сделанную углем на одном из ящиков: «Подарок ленинградским детям из Грузии!» Потом снова сурово добавил: — В Ленинград. Прямым рейсом. И чтоб не трясти!

Мы козырнули и разошлись по машинам.

Как командир звена я поехал последним — страховал ребят на случай поломки. В свете фар было видно, как перебегала дорогу поземка. Ветер гнал ее на юг, к Шлиссельбургу, откуда фашисты обстреливали трассу. Обстрел велся с немецкой аккуратностью — в 9.00, 12.00 и 16.00. По ночам обстреливали редко.

Ночью ехать безопасней. Лишь бы только не замела пурга. Тогда придется опять по очереди пробивать переметы. Они чередовались со скользким чистым льдом. Разгону на таком льду не дашь, а как только передок уткнется в снег, тут же начинают буксовать задние колеса. По нескольку раз даешь назад, потом вперед, назад — вперед. Так и пробивали дорогу.

В пургу не езда, а мучение: нельзя съехать с колеи даже на метр. Но сегодня дорога хорошо раскатана, и поземка не задерживается на льду. Ребята впереди далеко растянулись по трассе.

Навстречу один за другим бежали огни. Машины шли с зажженными фарами, как на Невском в мирные дни. На Ладоге шоферам отменили светомаскировку. Полуторки неслись на предельной скорости. Каждый рейс спасал от голодной смерти тысячи жизней в Ленинграде.

С обочины мне посветила снежная баба. Она здесь за регулировщицу — трудно девчонкам выдержать ночь на ледяном ветру. Фонарь, вмороженный в бабу, светил пучком красного света, будто чья-то погубленная душа предупреждала об опасности: воронка! Встречная машина попала в нее передними колесами. Из-подо льда торчал лишь закинутый к небу кузов. Бомба сброшена на трассу недавно, вода в воронке не успела еще замерзнуть.

Я притормозил объезжая. На заднем борту разглядел номер 13–13. Точно такой же был на моей самой первой полуторке…

Курсы шоферов я окончил в Одессе. Сдал экзамен с отличием, а права не получил. Не разрешалось по возрасту. Почти года не хватало до восемнадцати. Пришлось возвращаться в свою Дубровку. В дубровском колхозе тогда не было машин. Устроился шофером в соседнем селе, в семи километрах. Но полуторку дали такую, что не было в ней ни единого болтика живого. Без передка, без стекол, задний мост и мотор негодные, баллоны проколоты.

— Семен! — сочувствовала мне бабка Дуня. — Неужто эта железяка будет двигаться и зароблять деньги в колхозе?

Машину я собрал за два месяца. Стал специалистом, пока делал ремонт. Кое-какие детали снял с другой, негодной техники в колхозе, а резину завулканизировал в районном центре.

Но опорный подшипник и втулку для заднего моста пришлось отливать самому — из бронзы. Выручил разбитый колокол, лежавший у церкви. Я отколол от него кусок и расплавил в кузне. А формочки для подшипника и втулки смастерил по чертежам из учебника по автоделу.

В первый же выезд по селу подшипники и втулка у меня сгорели. Бронза легко плавилась, нагреваясь от трения. Машина встала как раз напротив хаты бабки Дуни.

— Антихрист! — крестила она меня. — Это тебе наказание за колокол!

Потом догадался полудить бронзу оловом, и полуторка пошла.

Номер мне выдали 13–13. Бабка Дуня крестилась каждый раз, когда я проезжал мимо ее двора:

— Смотри, Семен! Провалишься в преисподнюю!

Втулка больше не подвела до самого призыва в армию. А вот на Ладоге довелось провалиться. В первый же день работы на «Дороге жизни».

Отобрали нас десять водителей и зачитали приказ о поездке на другой берег. К нам подошли дорожники-рейсовики, которые уже ходили по трассе с подводами. Объяснили маршрут, рассказали, где опасные места. Предупредили о трещине на 9-м километре. Она была заделана досками, вмороженными в лед. Но и на других участках лед был еще ненадежный.