Быть может, я сейчас веду призрачное существование в диссертации по психологии, среди таких же интересных медицинских случаев. Мысль о том, что я стал неотъемлемой частью научных материалов, действует умиротворяюще. Я представляю себе толстый том с клеевым креплением, в унылом переплете; я медленно распластываюсь между страницами; и вот я раздавлен.

Я вышел из клиники 26 мая; помню яркое солнце, жару, раскованных, веселых людей на улицах. Это было невыносимо.

Я был зачат в этот самый день, 26 мая. Совокупление имело место в гостиной, на поддельном пакистанском ковре. Когда мой отец проник в мою мать сзади, ей пришла неудачная мысль погладить ему тестикулы, и от этого семяизвержение случилось слишком рано. Она получила удовольствие, но это не был настоящий оргазм. Потом они поели холодного цыпленка. Это было тридцать два года назад; тогда еще можно было купить настоящего цыпленка.

Я еще не знал, как сложится моя жизнь после больницы; пока мне было предписано раз в неделю показываться врачу. А в остальном я отныне должен был заботиться о себе сам.

Двадцатого июня того же года я встал в шесть утра и включил радио, если быть точным – «Радио Ностальжи». Передавали песню Марселя Амона про какого-то смуглого мексиканца: незатейливую, беззаботную, глуповатую, как раз то, что мне было нужно. Я помылся, слушая радио, затем собрал дорожную сумку. Я решил вернуться в Сен-Сирг-ан-Монтань; решил сделать еще одну попытку.

Перед отъездом надо уничтожить всю провизию, какая осталась в доме. Это нелегко, потому что есть мне совсем не хочется. К счастью, еды не так уж много: четыре сухарика и банка сардин в масле. Не очень понятно, зачем я это делаю, ведь и то, и другое – продукты длительного хранения. Но смысл моих поступков давно уже стал ускользать от меня; или, скажем, так: он вполне ясен для меня лишь в редкие моменты. А все остальное время я нахожусь в позиции наблюдателя.

Войдя в купе поезда, я все же чувствую, что я не в форме; но решаю не обращать на это внимания и усаживаюсь на свое место. На вокзале в Лангоне беру напрокат велосипед; я заранее позвонил туда и договорился, чтобы мне его зарезервировали, я все продумал и тщательно организовал. Итак, я сажусь на велосипед и вдруг понимаю всю нелепость моего плана: ведь я уже десять лет не катался на велосипеде. До Сен-Сирга – сорок километров, дорога идет в гору, а я в лучшем случае смогу проехать километров десять по ровной местности. Я давно отвык от физических упражнений и не испытывал в них никакой потребности.

Дорога станет для меня сплошным мучением, но я буду воспринимать это как-то отстраненно. Места здесь безлюдные, кругом горы. Мне очень трудно, я переоценил свои физические возможности. Однако цель моего путешествия уже не видится мне так четко, как раньше, она словно тает, пока я с натугой взбираюсь по все новым и новым обрывистым склонам, даже не глядя на окружающий пейзаж.

На середине крутого подъема, пыхтя, как задохшаяся канарейка, вдруг вижу плакат: «Осторожно, взрывы!» Всё-таки не верится. Кто тут станет меня взрывать?

Чуть позже я соображаю, в чем дело. Передо мной открывается каменный карьер; значит, взрывают здесь только скалы. Это мне больше по душе.

Дорога подо мной становится пологой. Я поднимаю голову. Справа от дороги – небольшой холм из каменной крошки: это что-то среднее между пылью и галькой. Поверхность холма серого цвета, абсолютно, безукоризненно ровная и гладкая. Она прямо притягивает, манит к себе. Но я уверен: стоит только ступить на нее – и провалишься на несколько метров вглубь.

Иногда я останавливаюсь у обочины, выкуриваю сигарету и, немного поплакав, еду дальше. Мне хотелось бы, чтобы я уже умер. Но «есть путь, чтобы по нему идти, и его надо пройти».

Обессиленный и надорванный, я въезжаю в Сен-Сирг и останавливаюсь в гостинице «Лесной аромат». Отдыхаю, потом захожу в гостиничный бар выпить пива. Люди в этом поселке милые, радушные, они говорят мне: «Добрый день».

Я надеюсь, что никто не захочет завязать со мной более обстоятельную беседу, спросить, турист ли я, откуда приехал на велосипеде, нравится ли мне здешний край, и так далее. К счастью, этого не происходит.

Пространство для маневра в этой жизни у меня предельно сузилось. Передо мной еще открываются некоторые возможности, однако они отличаются друг от друга лишь мелкими деталями.

После обеда лучше не станет. А ведь я принял три таблетки терсиана. Но сейчас я сижу за столиком один, я заказал изысканный обед. Все здесь совершенно восхитительно; даже вино оказалось вполне приличным. За едой я принимаюсь плакать, тихонько постанывая.

Потом ухожу к себе в номер и пытаюсь заснуть, но опять безуспешно. Это уже стало тоскливо-привычным; время течет медленно, ночь словно застыла; свиток образов все неохотнее разворачивается в голове. Долгие минуты взгляд не отрывается от покрывала на кровати.

Но к четырем утра ночь становится другой. Что-то трепещет у меня внутри и просится наружу. Меняется даже смысл моего путешествия: теперь оно кажется мне каким-то судьбоносным, почти героическим.

Двадцать первого июня, в семь утра, я встаю, завтракаю и уезжаю на велосипеде в лесной заповедник Мазас. Видно, вкусный ужин накануне придал мне сил: я плавно, без усилий, качу по тропинке среди елей.

Погода чудесная, нежаркая, словно еще весна. Лес Мазас дивно хорош, он тоже оказывает умиротворяющее воздействие. Это настоящий дремучий лес. Там есть крутые узкие тропки, поляны, а солнечные лучи пробиваются даже сквозь самую густую листву. На лугах словно ковер из нарциссов. Чувствуешь себя довольным, счастливым – ведь здесь нет людей. Здесь кажется, будто что-то еще возможно. Кажется, что ты вернулся в исходную точку.

И вдруг все исчезает. Будто кто-то внутри дает мне оплеуху, и я падаю в глубь самого себя. И я исследую себя, иронизирую над собой, но в то же время отдаю себе должное. Какие грандиозные картины я еще могу вызвать в воображении! Как четко я еще представляю себе окружающий мир! Просто удивительно, какое богатство умрет вместе со мной; я вправе собой гордиться, несмотря ни на что.

Я растягиваюсь на лужайке, озаренной солнцем. Но теперь мне плохо – здесь, на этой лужайке, среди этого приветливого, умиротворяющего пейзажа. Все, что могло бы вызвать отклик в душе, стать источником радости, невинной гармонии чувств, превратилось в источник страдания и несчастья. И в то же время я с поразительной ясностью понимаю, что радость возможна. Долгие годы я иду рядом с похожим на меня призраком, который живет в выдуманном раю, в тесном контакте с окружающим миром. Я верил, что должен воссоединиться с ним. Теперь все кончено.

Я захожу еще дальше в лес. За вон тем холмом, согласно карте, находятся истоки реки Ардеш. Это меня уже не интересует, но я иду дальше. И теперь я не знаю, где эти истоки; кругом все одно и то же. Пейзаж становится все более приветливым, ласковым, светлым; это причиняет мне физическую боль. Я погружаюсь в бездну. Моя кожа стала чем-то вроде границы, которую силится продавить окружающий мир. Я оторван от всего; отныне я – пленник внутри самого себя. Божественного слияния уже не произойдет; цель жизни не достигнута. Два часа пополудни.