Самолет висел, стрелки были неподвижны, огни медленно приближались и растекались по стеклу. И вновь, как в тот раз, я поддался иллюзии, что это я неподвижен, а огни движутся по стеклу, что я просто двигаю их штурвалом и педалями.

Сколько раз говорилось уже об образе полета. Пилот должен постоянно ощущать перемещение своего самолета как бы со стороны, ни в коем случае не допуская иллюзии, что пространство, в соответствии с движениями стрелок и указателей приборов, перемещается относительно пилотского позвоночника.

Видать, опыт уже наработался, и несмотря на успокоение захода, появилось ощущение какой-то тревоги. Казалось бы, тысячу раз сюда летал, справлялся, а тут… а тут я почувствовал, что начинаю терять контроль над машиной, над полетом и над собой. Надо встряхнуться!

Не получалось. Я никак не мог вернуть себе ощущение полета. Вот как засосало! Я помотал головой, поджал ноги и вновь поставил их на педали… пока я разбирался с собой, земля стала приближаться все стремительней и стремительней, и в какую-то секунду вернулось ощущение полета… недолета! Я сунул газы и подхватил штурвал.

Спасибо Ильюшину. Мгновенно взревев моторами, машина, подхваченная в последний миг, пробила бруствер в торце полосы и плюхнулась в ямку на бетон, на три точки поодиночке. На перроне осмотрели: вроде все цело, шасси, закрылки…

А зима, как бы насмехаясь, решила потыкать меня носом. Ударили морозы, да на месяц, бесснежье… Летали в Заозерку мы все, каждый день, позорные следы моей посадки рельефно выделялись, ярко освещенные мартовским солнцем… метров пятьдесят, однако. На разборе опросили всех, никто не признался. Я тоже. Строились предположения; я страдал и молил бога о снегопаде… нет, видать, отвернулся он от меня за безбожие. Так и подтаяли борозды, и почернели, и уже когда все вокруг растаяло, бруствер доживал последние дни, а следы все было видно; плотно, однако, я хряпнулся.

Начальник аэропорта, старый летчик Цыбульский, подписывая нам задания на обратный вылет, не раз заводил разговор, кто же так отличился на посадке. Потом уже, весной, доверительно признался мне:

- Знаешь, я все-таки грешу на Степана Ванькова: сдается мне, что это он, только он… вот, чую…

Нету уже на свете ни старого истребителя Цыбульского, ни хорошего летчика Степы Ванькова. Совесть гложет меня:

- Ребята, красноярцы! Это я тогда сел с недолетом в Заозерке!

Когда в шестидесятые годы гражданская авиация нашей страны начала бурно развиваться, народ хлынул отдыхать на море. Массовое перемещение миллионов людей в начале лета - на юга, а в конце - на севера стало обыденным явлением. Народ гордился, что в нашей советской стране море доступно любому. Ялтинские и сочинские пляжи в десять рядов розовели человеческим телом - это надо было видеть с самолета…

Те, кто ворчит сейчас, как хорошо было тогда, как дешев был авиационный транспорт, как доступен был любому… любому!

- эти люди вообще не представляют, как дорого, немыслимо дорого обходится эксплуатанту выполнение полета на воздушном судне.

Это ж только посчитать. Топливо очень дорогое, это и во всем мире так, а у нас сейчас вообще беспредел: государство, отпустив вожжи цен в принципе, вообще не думает о том, что и транспорт, и связь, и энергоносители в такой огромной стране, с неустановившимися еще рыночными отношениями, должны быть под строжайшим контролем. И авиакомпании захлебываются, упираясь изо всех сил… а государству важнее политика: вы свободны, господа, это наш принцип!

Амортизация авиатехники - вторая статья расходов. Запчасти дороги; авиастроители, в биении за свою выгоду, заламывают несусветные цены за любой болтик - а он же должен строго соответствовать нормативам. Если платить за все по закону, вылетишь в трубу. О новых самолетах не приходится и мечтать: это миллионы долларов. Летает старье.

Авиакомпании арендуют свое место в аэропорту, и эти аэропортовые расходы, а вернее, поборы, тоже ложатся тяжким бременем на плечи авиакомпаний. За стоянку плати, за обслуживание плати, за то, за это… Плати за все.

За использование воздушного пространства плати.

За возможные (не дай Бог!) аварийно-спасательные работы плати.

Налог государству, само собой.

И еще на пенсию никому не нужным списанным летчикам отдай.

А работающие летчики требуют цивилизованную зарплату.

Каждое ведомство, каким-то боком соприкасающееся с авиацией, требует свое, и немало.

А человек ворчит, что раньше бабка к бабке в соседнюю деревню летала за два рубля чаю попить. А сейчас, мол, до Москвы билет пять, и шесть, и семь тысяч рублей - это три с половиной тысячи километров за двести долларов в один конец. А раньше, мол… шестьдесят шесть рублей…

Во всем мире авиационный транспорт очень дорог, и так было всегда. Самолет был доступен лишь состоятельным людям. Если высококвалифицированный рабочий зарабатывал много долларов, он мог себе позволить слетать с семьей "на Канары". А наше население, которое не отличалось высокими заработками, могло летать только в Советском Союзе, и на 99 процентов - за счет государства, бравшего на себя убытки. Результатом такой политики была нищета всего народа, потому что если где на халяву добавится, то в другом месте ощутимо ударит по карману. Тришкин кафтан это называется.

Я возил огромную массу пассажиров. С Севера летели шахтеры и металлурги Норильска, для которых и тогда, и сейчас авиационный транспорт доступен вполне. Они эти деньги заработали тяжким трудом. И золотодобытчики и моряки Магадана тоже имели такую возможность. Учителя и врачи деньги на отпуск копили, но в те времена летать могли; сейчас… нет. Заработок врача и учителя сопоставим со средней пенсией по стране… это подачка государства. Оно ему надо - образование, здравоохранение… правда, словоблудия много… но у меня дети - врачи, я - знаю.

И сейчас не пойму, как это: простой инженер становится олигархом и берет всю страну за глотку - и Государство, Великая Россия, стопятидесятимиллионный народ, Нар-р-ред! черт возьми! - все бессильны. И бензин дорожает, а с ним - хлеб, услуги, жизнь.

Спроси его - он ответит: а чего ж ты не вертелся? В мутной воде-то?

Маятник качнулся в другую сторону.

А тогда Аэрофлот захлебывался в пассажирах. Огромная масса народа текла на юга и с югов. Массу эту, загрузку, обрабатывали, как на конвейере: регистрировали в длинных очередях, набивали в накопители, томили там до кондиции, а потом, чуть не вилами, грузили. Должность дежурной по посадке пассажиров требовала недюжинной физической силы, луженой глотки, железных нервов, оловянных глаз… и владения ненормативной лексикой на грани мата, а то и за гранью. И народ - понимал.

Силы, восстановленные на море (как казалось тем отдыхающим), на самом деле только подрывались долгой акклиматизацией, а потом, по возвращении, реакклиматизацией и раскачкой организма между часовыми поясами. А ну-ка: магаданец, перелетевший в Ялту, за восемь часовых поясов, дней десять только привыкал к местному режиму, ломая свой, привычный. Ну, водка, конечно, помогала, я так думаю. Отдых, сами понимаете, классный. А потом обратно - и в шахту, в цех, в магаданский режим, резко! За свои деньги…

Запомнился случай с семьей норильчан, ярко иллюстрирующий вышесказанное.

Жарким августовским днем в Адлерском аэропорту шла посадка на рейс Сочи-Краснодар-Уфа-Норильск. Рейсик еще тот, но для красноярских летчиков - обычное дело. Доберемся до Норильска, переночуем, а там пригонят нам откуда-то рейс, который мы дотянем до родного Красноярска. Летчики вечно на перекладных: экипаж ложится отдыхать, а самолет дальше полетел. А завтра придет нам другая машина. Зато все самолеты наши мы знали как свои пять пальцев и могли перечислить все их особенности: 178-я - легкая, 417-я - "кривая", 418-я падает на посадке, 191-я - "дубок", у 505-й повышенный расход и т. п.