Могила А. С. Грибоедова в Тифлисе.

Кроме того, в петербургских журналах в те годы печатались его грузинские очерки: «Грузинская свадьба», «Алавердский праздник», «Встреча с англичанами в Кахетии». Содержание очерков объясняется тем, что Григорьев занимался камеральным описанием Кахетии и заодно побывал в гостях в Цинандали — кахетинском имении А. Г. Чавчавадзе, где был принят Ниной Александровной очень радушно.

Однажды— это было в Тифлисе — Григорьев обедал у военного губернатора Стрекалова, — в комнату ввели людей, только что доставленных из Сибири. Это были декабристы Владимир Толстой и Александр Бестужев-Марлинский, «сгорбленный, с мрачной физиономией».

«Может ли быть! — вскричал Бестужев, узнав в молодом чиновнике юношу, коего некогда встречал в Петербурге на заседаниях „ученой республики“, как называли „Вольное общество любителей российской словесности“. — Вы ли это, Григорьев?»

Александр Бестужев-Марлинский.

Вспоминал об этом Григорьев в старости, когда от революционного пыла в нем уже ничего не осталось и о своих декабристских симпатиях он говорит неохотно и как-то вскользь. Тем не менее, описав эту встречу, он добавляет: «Я раз, навестив его, нашел в нем прежнего Александра Бестужева. Остроты по-прежнему так и сыпались… В обществе он был при всей колкости своей очень занимательный собеседник, душа у него была добрая…»

«Нашел прежнего Бестужева!» Значит, знал его близко! Бестужев в его присутствии разговаривает с непринужденностью… Становится ясным, что их знакомство было более коротким, а встречи — более частыми, нежели Григорьев собирался представить это в своих записках: в Тифлисе они встречались, и, можно думать, не один раз.

Потом Григорьева послали в Нахичевань.

Вернувшись в столицу, в прежний свой департамент, он выпустил книгу «Статистическое описание Нахичеванской провинции». Об этой книге Пушкин в своем «Современнике» 1836 года напечатал очень похвальный отзыв.

Что касается упомянутого Василием Завелейским Дмитрия Степановича Лысенко (или Лисенкова), то он действительно был в Грузии правителем канцелярии при Петре Демьяновиче Завелейском и к этому времени тоже вернулся в столицу.

Вот, оказывается, кого встречал автор воспоминаний в доме своего дяди. Его старого друга А. Г. Чавчавадзе и прежних дядиных сослуживцев, которые стали друзьями обоих — и Завелейского, и Чавчавадзе. Это — Калиновский, Легкобытов, Григорьев и Лысенко, удаленные из Грузии по соображениям политического порядка. Розен не доверяет им. Он предписал местным начальникам, какие должно давать им сведения, как учинить за ними надзор.

Розен достиг своего. Министерство финансов вынуждено было отозвать с Кавказа этих способных чиновников, не успевших завершить порученную работу, ибо Розен продолжал настаивать на том, что разыскания о состоянии жителей закавказских провинций «должны были породить недоверчивость, а потом и негодование».

Нерешительность, писал Легкобытов в предисловии к своей книге, подразумевая наместника Розена, «нерешительность думала видеть препятствия… в то уже время, когда важнейшая и большая часть владений были осмотрены… Невозможность существовала только в воображении и представлялась тому только, кому характер обитателей Закавказья вовсе был не известен, кто не желал или не был в состоянии видеть слишком ясной пользы этого предприятия».

Итак: Чавчавадзе и Завелейский, состоящие под секретным надзором Третьего отделения, и друзья обоих — чиновники из грузинской казенной экспедиции — это кружок. Кружок «кавказцев», людей, очень близких между собою: четверо из них даже живут сообща, одним домом. Столуются вместе. Вот что узнаем мы — и тоже впервые — из рассказа Василия Завелейского: «Чавчавадзе, Легкобытов, Калиновский и мой меньшой дядя, Михайла, жили в доме купца Яковлева у Семеновского моста и сходились обедать вместе в квартире Чавчавадзе; кажется, все они держали общий стол, хоть повар был князя Чавчавадзе. Я обедал у них часто, а праздники и воскресенья в особенности я проводил у них. Здесь после вкусного обеда и кахетинского чавчавадзевского вина мы говорили, шутили, смеялись и читали новости политические и литературные. Читали или Легкобытов или я; а Миша с Калиновским дурачились. Последний, хотя статский советник и бывший уже вице-губернатор, небольшого росту, толстяк — был очень веселый и смешливый человек; редко бывало не хохочет. А был очень неглуп и человек с состоянием».

Дом на Фонтанке, где жил А. Г. Чавчавадзе.

Далее следует портрет Александра Гарсевановича Чавчавадзе, которого мемуарист запомнил в его излюбленной позе: «…курит себе сигару да лежит на кушетке, задравши ноги, но всегда в сюртуке и в эполетах. Говорили, что он был владетельный князь Кахетии и был с нашими войсками в Отечественную войну в Париже, вероятно очень еще молодым. Он был стройный, тонкий в стане и красивый очень мужчина и казался еще молодым, лет 33-х, не больше. Кажется, он шнуровался, но волосы у него были не подкрашенные черные и движения еще молодые. Он, помнится, нигде уже не служил тогда, но носил эполеты и саблю. Вероятно, он числился по кавалерии. Сын его Давыд, молодой гвардейский уланский юнкер, приходил к нему из школы подпрапорщиков каждую субботу и обедал на другой день с нами, но всегда за другим, маленьким столом, в своем толстом мундире. Почтительность к отцу у него была удивительная: бывало, отец скажет: „Давыд“. И он тотчас же отвечает из другой комнаты: „Батоно?“ Но в этом ответе по интонаций голоса так и звучит: „Батюшка! слушаюсь, что прикажете?“»

Первое, что надо отметить в этом рассказе, — чтение вслух новостей литературных и политических. Нетрудно представить себе, что за чтением должно было следовать их обсуждение. Приятели Чавчавадзе — люди с образованием и с интересами. Легкобытов окончил Московский университетский Благородный пансион (в котором после него учился Лермонтов). Калиновский — воспитанник Харьковского университета. У Григорьева — гимназическое образование. Александра Чавчавадзе Григорьев рекомендует как человека «весьма начитанного». Это мы и без него знаем. Но, видимо, в Петербурге Григорьев имел возможность и сам убедиться в этом.

Поэтому совершенно ясно: журналы и газеты читаются не ради времяпрепровождения, а из интереса всей этой компании к политике и литературе. Много смеются. Главные по этой части — Калиновский и «меньшой дядя Михайла Завелейский». Кто такой? Тоже чиновник, только почтового ведомства.

Теперь давайте попробуем выяснить, что это за дом возле Семеновского моста, в котором они живут. Возьмем старый план.

Дом купца Яковлева у Семеновского моста числится тут под № 58 по Гороховой улице и № 64 по Фонтанке. Если же открыть «Книгу адресов С.-Петербурга на 1837 год», то нетрудно узнать, что в доме «по Гороховой № 58 и по Фонтанке № 64» жил «Чивковадзи князь Алексей Иванович, генерал-майор, состоящий при Отдельном Кавказском корпусе». То ли тугое ухо было у квартального надзирателя, то ли рука нечеткая, но только при «прописке» Александр Иванович Чавчавадзе превратился в Алексея Ивановича Чивковадзи. Вы спросите: почему же «Иванович»? Не будем слишком строги по отношению к квартальному. Ивановичем величал Чавчавадзе даже добрый его знакомец — помянутый нами поэт Василий Григорьев.

Ныне этот старинный дом — угол улицы Дзержинского и Фонтанки — возле Семеновского моста значится под номером 85/59. Как видим, Василий Завелейский не ошибается: все верно!

Вот сюда, на Фонтанку, и приходил сын Чавчавадзе Давид. Он приехал к отцу из Грузии и поступил в Петербурге в школу подпрапорщиков и юнкеров в тот самый год, о котором идет речь в мемуарах Василия Завелейского, — в 1834-м, когда эту школу кончает Лермонтов. Зачислен Давид Чавчавадзе в лейб-гвардейский Уланский полк — все верно! Что память у Василия Завелейского хорошая — неудивительно, поскольку записки представляют выдержки из его дневника. Неточности есть, но они небольшие: написание фамилии — Чивчавадзе, Чевчевадзе… Требуют уточнения слова о корсете. Шнуруется не один Чавчавадзе. Шнуруются все. Шнуруется император. И еще одна мелочь: в те годы Чавчавадзе был генерал-майором, в генерал-лейтенанты его произвели позднее, уже по возвращении в Грузию. В описании же его внешнего вида также нет никаких оснований не верить Василию Завелейскому, что грузинский поэт выглядел гораздо моложе своих 48–49 лет. Интересны подробности, что в Петербурге Чавчавадзе держит своего повара и в избытке получает из Цинандали (разумеется, в бурдюках) свое «чавчавадзевское» вино. Но по существу-то об Александре Чавчавадзе Василий Завелейский знает очень немного.