Однако предположения его обманули. Дом отдыха был небольшим, тихим; он стоял в глубине старого парка, полускрытый листвою кленов и лип. Отдыхали здесь редакторы каких-то издательств, театральные служащие, преподаватели, — люди почтенные и в большинстве своем пожилые. Узнав про это, Павел Петрович немного успокоился.

Поутру он вышел из своей комнаты в парк. Было немного туманное, теплое утро, одно из тех, когда безросными стоят деревья и травы, совсем неподвижен воздух, чуточку пахнущий дымом, а небо окрашено в блеклый сиреневый цвет, неизвестно что предвещающий: то ли хорошую погоду, то ли дурную.

Павел Петрович не спеша обходил парк; позеленевшие кирпичи, которыми была вымощена дорожка, едва слышно похрустывали у него под ногами.

Дорожка свернула вбок, пошла вдоль забора; за ним был чей-то небольшой дачный участок. Павел Петрович увидел кусты смородины с розовыми, словно бы стеклянными кистями ягод, несколько грядок земляники, запущенную клумбу. А у самого забора мелькнуло вдруг что-то слепяще-белое. Павел Петрович даже остановился. Ему показалось, что в углу двора наметен большой сугроб рыхлого, искристого, недавно выпавшего снега.

Это были цветы — заросли белой гвоздики.

Павел Петрович присел, держась за штакетник; тонкий запах долетел до него — какой-то очень свежий, чистый, словно бы холодящий в горле. Цветы были удивительны; никогда он не видел таких. Росли они тесно, им не хватало света, сорная трава заплетала их, и все-таки махровые головки гвоздик были огромными, сияющими, почти нахальными в торжествующей своей красоте…

Павел Петрович представил себе, как хороши были бы эти цветы у него дома, на окне. Гвоздики цветут долго; если умеючи выкопать их из клумбы да перевалить в горшок — до половины зимы будут они разворачивать бутон за бутоном. Хорошо бы увезти с собою несколько штук!

Он обошел весь парк вокруг дома отдыха, надеясь отыскать такие же гвоздики. Но на парковых клумбах и рабатках цвели, неряшливо роняя лепестки, обычные однолетники да неизменные георгины. Здешний садовник, вероятно, не замечал чуда, появившегося на соседнем участке.

За день Павел Петрович еще несколько раз подходил к забору. Окна дачи были открыты, ветер надувал пузырями цветные занавески; полотенца сушились на кустах, но хозяева на участке не показывались. Потом чей-то голос раздался в комнатах. Павел Петрович прислушался. Говорили по-латышски; он подумал: «Значит, местные люди живут…» — но сразу же заиграла музыка, и стало ясно, что это передача по радио.

— Впрочем, что это я? Еще успею и познакомиться, и цветы эти раздобыть, почти месяц впереди, — сказал себе Павел Петрович и посмеялся над своим нетерпением.

Он очень любил цветы; страсть была давнишняя, упорная. До войны под Ленинградом у Павла Петровича был участок земли с домиком, состроенным из железнодорожных шпал. Павел Петрович копался там с весны до заморозков.

В войну домик сгорел, а затем, когда восстанавливали разрушенную станцию, прежний участок оказался перечеркнутым железнодорожной веткой.

Расчищать новый участок, строить новую дачу было уже не по силам, да и не очень хотелось. Приятно ставить дом, когда знаешь, что в нем будут жить твои дети. А у Павла Петровича дети не вернулись с войны, стараться было не для кого.

Он устроил сад в городской квартире. Раздвинул оконные рамы, втиснул между ними ящики с землей, горшки, плошки. Постарался использовать каждый сантиметр подоконника, даже на стенах развесил полочки. Закустился в горшках веселый папирус, протянула ломкие плети традесканция, появились аспарагусы, монстеры, азалии. А потом и те цветы, что росли когда-то на участке, прижились в комнате.

Жена Павла Петровича на первых порах была недовольна — зимою нельзя открыть форточку, в квартире сырость, все время пахнет землей, птичьим пометом, солнце не может пробиться в комнату, а вечером, когда Павел Петрович включает люминесцентные лампы, невозможно уснуть от их нудного гудения. Но прошло время, жена смирилась, перестала спорить.

А он, возвращаясь со службы, говорил: «Удалимся, друзья, под прохладную сень…» — и открывал оконную раму. Теперь, когда цветов стало много, потребовался за ними постоянный уход. Павел Петрович терпеливо опрыскивал их из пульверизатора, чистил зубной щеткой и собирал насекомых-вредителей в баночку из-под хрена.

Потом так же любовно и терпеливо он чистил четыре канареечные клетки, стоявшие пирамидкой в углу. Купив несколько лет назад канареек, Павел Петрович достиг двоякой цели: они услаждали слух, свистя и перебулькиваясь до той самой поры, пока клетки не накрывались полотенцем, а кроме этого — снабжали хозяйство Павла Петровича прекрасным органическим удобрением.

— Вот она, печать мещанства! — усмехался Павел Петрович. — Овсяночный напев, чистейшие лесные голоса… Весна в комнате круглый год!.. И вот даже практическая польза имеется.

Перед сном он читал, как библию, толстый кожаный том знаменитого немца Гесдёрфера, под названием «Комнатное садоводство». Немец писал о растениях вкусно, со старинной неторопливостью.

— Хочешь послушать?.. «После гиацинта самым любимым растением для выгонки является гордый тюльпан… — Павел Петрович старался читать проникновенно. — В пятнадцатом столетии из своей первоначальной родины тюльпан проник в Турцию. Здесь он так понравился, что в честь его был даже учрежден в роскошных садах султана особый ежегодный праздник…»

— Хорошо бы летом комнату снять, — сонно говорила жена. — И с верандой бы…

— А дальше, ты только вникни!.. «Этот обычай удержался и до настоящего времени. Султан принимает как лучшее доказательство любви и преданности со стороны обитательниц гарема, если они справляют в его честь этот праздник в своих садах…» Неужели не нравится?

— Какие гаремы, — зевнув, отвечала жена, — какой там султан… В Турции опять вроде переворот случился, по радио передавали. Серьезно, давай снимем на лето комнату!

— А цветы? — Павел Петрович нехотя отрывался от книги. — Чтоб погибли?

Они давно уже не брали отпуска вместе. И впрямь — ведь не бросишь цветы без надзора, жалко, коллекция собралась такая, что иной специалист позавидует…

Вот и нынче, когда Павел Петрович уехал в дом отдыха, жена осталась в городе, чтобы следить за цветами.

На другой день возле заросли гвоздик Павел Петрович увидел девочку лет десяти. Она была в коротком ситцевом платье; прямые волосы, до кудельного блеска выгоревшие на висках, падали ей на загорелые, в шелушинках плечи. Мокрыми руками девочка держала зеленую ржавую лейку.

Она заметила Павла Петровича и поздоровалась приветливо, легко, как с давно знакомым человеком. Он ответил:

— Здравствуй, здравствуй! — и подошел поближе. — Это что же, твои цветы?

— Не.

— А чьи?

— Не знаю.

— Но ты живешь в этой даче, правда?

— Ага.

— Как тебя зовут?

— Ария, — немножко нараспев сказала девочка.

Павел Петрович слышал, что существует такое латышское имя, но решил хитренько прищуриться:

— Ну, не может быть… Какая же ты Ария, ты еще просто Песенка! «Чижик-пыжик». Или просто Аришка. Помочь тебе поливать?

— Тут забор…

— Я перелезу.

— У вас штаны белые, — тоже прищурившись, сказала девочка. — А потом, я уже все полила.

Она засмеялась и пошла к дому, неся лейку в отставленной руке, и по дороге все оборачивалась к Павлу Петровичу, прищуривала глаза, — наверное, игра ей понравилась…

Днем он лежал под кустами, в шезлонге, и незаметно задремал, опустив на колени раскрытый том Гесдёрфера. Проснулся он оттого, что листы книги зашуршали. Кто-то положил ему на колени несколько белых гвоздик. Он поднял глаза — рядом стояла девочка.

— Аришка?!

— Я вам цветы… вот.

— Зачем ты их сорвала? Тебя же заругают!

— Не… — она замотала головой. — Что вы!

— И тебе их не жалко?

— А там много.

Павел Петрович погладил пальцами лепестки. Они были холодные, и казалось, заскрипят, как снежок, если неосторожно сожмешь.