Выверив курс судна, я снова спустился к Лоис. Ее руки были ледяными, но я нащупал губами пульс и понял, что она все же жива.

Я отправился в радиорубку и принялся вызывать береговой Пункт неотложной помощи. С третьей попытки удалось установить хорошую связь безо всяких помех. Я объяснил, кто я и где нахожусь, а также кому и по какой причине срочно требуется врач. Было уже за полночь. Мне мешала говорить разбитая губа, но я упрямо продолжал задавать одни и те же вопросы: можно ли прислать за Лоис вертолет? Мне сказали, что нужно подождать, и велели проверить ее зрачки. Я ответил им, что один зрачок маленький, а другой сильно расширен. Они еще раз повторили, что надо подождать. Я вышел на палубу и, пристально вглядевшись в даль, заметил наконец красный огонек скутера.

Связавшись с ними снова, я получил пятиградусную поправку курса и рекомендацию как можно быстрее двигаться в сторону Лодердейла и идти прямо на Пайс-66, где будет ждать катер спасательной службы.

Я сделал все, что мог. Они неслись мне навстречу с полным запасом горючего, мои же баки были почти пустыми, да еще я тащил за собой лодку Тигра, которую мне удалось снова взять на буксир.

Я подошел к доку, над которым мелькали ярко-красные вращающиеся огни. На борт быстро поднялись санитары и с профессиональной осторожностью вынесли Лоис. Я поехал в больницу вместе с ними. Там мне зашили рот, обработали раны и вернули нос в прежнее положение – в центр лица. В это время Лоис побрили голову и начали делать трепанацию черепа. Операция прошла успешно, но несмотря на это через три дня Лоис умерла от пневмонии – на моих глазах... И не помогло то, что я сидел рядом, пристально следил за ее состоянием через пленку кислородной камеры и страстно молил это хрупкое тело бороться за каждый удар сердца – до последнего вздоха.

... – А что бы вы делали, если бы у вас погасли бортовые огни?

– Что ж, думаю, вы ответили на все наши вопросы. – Было много людей и много вопросов: власти столкнулись с тем, что они именуют интересной юридической проблемой.

И ты перестаешь понимать, много или мало им сказал. Инстинктивная осторожность берет верх, и ты стараешься упрощать свои ответы. Я не знал, откуда у него деньги, и Кэтти тоже не знала. Она просто предполагала, что Аллен ее надул. А я – ее друг и потому хотел разобраться в этой истории.

Дилин была сердита, как жареная белка. Жалела, что проспала все на свете. Пэтти же с безупречной точностью излагала обвинения в адрес Аллена, доказывая, что тот грубо нарушил закон по всем перечисленным ею пунктам.

Свою версию событий я вызубрил наизусть, ибо излагал ее раз сорок, не меньше. Да, сэр, я предпринял глупую попытку найти его ночью в океане. Он позволил мне подняться на борт и сильно ударил меня. Когда я пришел в себя, он пытался перелезть в другую лодку, но потерял равновесие и упал. Я видел, как он плывет к «Рут Край», и я ничем не мог ему помочь. Я слышал, что он вроде бы закричал, тогда я запустил моторы яхты, чтобы посмотреть, что с ним случилось, но когда приблизился к «Рут Край», она была пуста.

Я говорил легко и свободно, мог двадцать минут подряд рассуждать о характеристиках «Плэй Пен» и «Рут Край», мог прочесть целую лекцию о том, как вести корабль по компасу, мог точно вспомнить, какая была погода. Я уже обратил внимание на всеобщую любовь к таким рассказам: меня вежливо слушали, потирая руками глаза и прикрывая зевающие рты. Конечно, я не доложил им, как убил этого монстра и как пережил последний ночной кошмар – зрелище зацепившейся за якорь головы Аллена и медленно танцующих в струях течения ног трупа.

Да, у моей истории было много нюансов. И почти все они покрыты мраком.

Так вот и учишься использовать темноту, узнавая разные ее оттенки. Темноту горячего солнца на пляже, темноту бокала с ликером и темноту глаз девочек Тигра.

А как только вам начинают задавать новые вопросы, вы с готовностью отвечаете. Слегка глуповато, но очень вежливо.

Неприятно, но однажды я осознал: сижу на мели. И ввязался-то в это дело ради денег. Смешно. Где-то в глубине души я слышал тихую мелодию. Этакая милая песенка. И над кем же мы смеемся?

В общем, я взял с собой кое-что из последних сбережений, поехал в Нью-Йорк и там в дешевой гостинице нашел Гарри. Я показал ему, чем располагаю, и, увидев, как загорелись его глаза, решил отдать ему то, что представляло для меня наименьшую ценность. Мы договорились, что он получит свои семь процентов, и через сутки он привез мне тридцать девять сотен и еще тринадцать долларов. На следующий день он избавился от товара в два раза быстрее, и я получил чуть больше четырех тысяч долларов. Потом принес свыше пяти тысяч, и у меня возникло подозрение, что Гарри я больше не увижу. Тогда я сказал ему, что остальное попридержу у себя, могу ведь обойтись и без посредников. Он сразу захотел посмотреть, что там у меня в загашнике, и я обещал все ему показать, когда он рассчитается со мной за шестой камень. Ему непросто было решиться на такое: думаете, легко обуздать собственную жадность? И все же ему не оставалось ничего другого, как вновь появиться с деньгами, и он вручил мне еще пять тысяч. Я не увидел на его лице ни тени разочарования, когда объявил, что больше камней у меня нет. Расставшись с Гарри, я знал, что он с лихвой покрыл все свои проигрыши, а я – свои затраты. Дело было сделано, и через сорок минут я уже мчался в поезде в Филадельфию, а оттуда долетел до Флориды.

Как-то днем я назначил свидание блондинке с печальными карими глазами. Она появилась в полинявшем от многочисленных стирок голубом платье и такой же голубой выгоревшей на солнце шляпке. И все это – платье, шляпка, непосредственная манера общения, легкая походка, прекрасная фигура и спортивные ножки – все это была Кэтти.

– Я позвал тебя, ты сразу же пришла. Просто взяла и пришла, Кэтти?

– Ну конечно.

– Ты ведь очень скромная девочка, правда?

– Не знаю. Наверное. Мистер, не сердитесь на меня. Честное слово, я не хотела. Я же вам говорила, вы помните. Мне действительно жаль, что все так получилось с этой женщиной...

Она покраснела и смущенно опустила глаза, рассматривая свои руки. Может быть, поняла, почему я напился, а может, почувствовала это по моему голосу, когда я позвонил ей.

– Твое сострадание греет мне душу, – ухмыльнулся я.

Она глубоко вздохнула.

– Ты можешь быть грубым, если тебе так легче. И если тебе плевать, что у других в эти дни все валится из рук...

Кэтти сидела на желтой кушетке. Я принес маленький столик, поставил его перед ней и выложил три пачки денег – одну большую и две поменьше.

– Джуниор проигрывал их и тратил на удовольствия. Что-то, конечно, удалось получить назад. Я знал, что это скользкое дело, но этот опустившийся тип утянул меня за собой... Впрочем, я особо об этом не задумывался... Я взял пять камней. Остальные упали за борт. Я продал драгоценности в Нью-Йорке и выручил двадцать две тысячи шестьсот девять долларов.

Кэтти посмотрела на деньги и подняла на меня глаза – глаза послушной школьницы.

– Это должно покрыть мои расходы, – объяснил я, указывая на одну из маленьких пачек. – Я сильно потратился. В другой пачке – тысяча, я беру ее как гонорар. И остается двадцать тысяч. Они – твои.

– Но ты же говорил – пополам.

– Кэтти, я не собираюсь с тобой спорить. Гонорар нужен мне для самоутверждения. Все прочее – твое.

– Да я ни разу в жизни не держала в руках таких денег! Возьми себе половину.

– Послушай, идиотка. Ну почему ты отказываешься? Может, я украл у него гораздо больше, почему ты должна верить моим словам?

– Ты прав, я действительно ничего не знаю. Но мы договаривались поделить то, что ты мне принесешь, пополам.

Я взял ее пачку, быстро пересчитал банкноты и твердо сказал:

– Я получил все, что хотел.

– Хорошо. Раз ты хочешь, чтобы я взяла эти деньги, я их возьму. И спасибо тебе за все, Тревис.