Мне они как дети — что молодые лётчики, что девчоночки. Приятно, конечно, встретить и кого-либо из старшего поколения, с кем пришлось делить перипетии лётной службы ещё в молодости, может, даже на Ил-18; они меня помнят ещё вторым пилотом, и мы с тех пор на «ты». С этими нет проблем, с этими — надёжно, как и им со мной. Они попусту не дёргают капитана: как там погода и когда полетим. Они мудры: будет день — будет пища. А когда припечёт, и выкрутишься, и, весь в мыле, переживаешь и прокручиваешь в мозгу картинки, откроется дверь:

— Мальчики, кофейку? — и как бы ненароком погладит по плечу…

Потом, на земле, если будет время, соберёмся вместе, пошлём гонца в магазин, девчата быстро соорудят нехитрый стол: снимем стресс. Я, как всегда, подниму первый тост за безопасность полётов. За тех, кто сейчас в небе. Чтоб им пробиться сквозь стихию. Чтоб их дождались. Мягкой им посадки. И мы выпьем водки.

Под сдержанный шум подвыпившей компании старая подруга будет плакаться мне на свою несуразную жизнь. Сколько их было, таких сердечных разговоров… «Плакала» водка, стюардесса таяла в розовом прошлом… а нынче уже с ярмарки катит, и сколько ещё бог даст — до страшной, нищенской пенсии… Тут тебе не Сингапур.

Времена, конечно, меняются. Приходит новый контингент, большей частью выпускницы или студентки иняза; теперь знание языка обязательно. И учиться стали заочно многие, и им создают для этого условия, дают отпуска на сессии. И рейсы стали интереснее, за рубеж, и оттуда можно кое-чего привезти, и доллары платят. Не так уж мрачна жизнь стюардесс, как это кажется мне, старому ворчуну. И в самой работе наметился сдвиг к лучшему: чашки-ложки считать уже не надо, все упаковано; не надо вручную вскрывать десятки консервных банок… все это позади.

Но суть работы от этого не меняется. Во всяком случае те, кто летает бортпроводницами, умеют переступить через «не хочу» и «не могу», знают порядок, дисциплину, долг, понимают права, обязанности и ответственность, умеют работать с людьми и знают жизнь. Они самостоятельны.

Их провожают завистливыми взглядами… А что. Работа прекрасная.

Об авиации, как и о любой другой области человеческой деятельности, сочинено немало песен, стихов, написано повестей, поставлено кинофильмов. Художников вдохновляет романтика полётов, но, не имея доступа за дверь пилотской кабины, они вынуждены довольствоваться весьма скупой и недостоверной информацией, зато щедро компенсируют её недостаток буйной фантазией.

И получаются песенки вроде «и разорвав крылом туман… тебя обнять…» Ясное дело, перепрыгнув океан, лётчик запросто выполнит посадку в тумане и тут же, немедленно, займётся любовью со своей подружкой. А если это американец, то, надо полагать, — прямо на бетонке…

Сколько я ни слышал песен на эту тему, лучшей, чем «Пора в путь-дорогу», так и не написано. И то, эта песня создана на волне всеобщего энтузиазма давно прошедших лет.

Книг, описывающих лётную работу, её кухню, тоже практически нет; разве что «Записки полярного лётчика» Каминского, но и там описаны полёты во времена освоения Чукотки, семьдесят лет назад. А книга интересная, хотя и перегружена подробностями о партийном руководстве.

Есть мемуары военных лётчиков: раз прочтёшь — больше не захочешь, как и все военные мемуары… стрижены под одну гребёнку: «Нам была поставлена задача, и, благодаря партийному руководству, мы её выполнили». Такое время было.

Есть интересные записки лётчиков-испытателей, умные, иной раз до психологических кроссвордов, — но это книги об испытательской работе. Глубоко преклоняюсь.

А об ямщине — нету. О тягомотной, годами, «одно да потому» — работе, лямке, ярме. Героизм подавай.

Ну, разгулялась фантазия в фильмах. Уж там — наворочено. Я про наши, отечественные не говорю, их маловато, и они, за редким исключением, бесталанны. Есть один старый неплохой фильм «При исполнении служебных обязанностей» — про полярных лётчиков, — но и там опять — героизм, страсти, смерть от инфаркта почти за штурвалом… Правда, там есть и хорошие, правдивые слова старого капитана: «Мы — ямщики…». И показана правда, как экипаж грузит-разгружает самолёт, потому что — надо.

А все эти «Размахи крыльев» и т. п. — полностью надуманы, и представленные в них отношения между членами экипажа в полёте явно отдают дешёвой театральностью.

Особняком стоит наш знаменитый фильм ужасов «Экипаж». Хорошие актёры втравились в совершённую фантастику. Такого не бывает, потому что такого не может быть никогда. Весь аэрофлот за животики хватается, глядя, как пилот лезет в киль самолёта через туннель воздухозаборника двигателя. Я, пролетав более двадцати лет на этом самом лайнере, до сих пор не знаю, где тот люк находится. Не удержаться в скользкой трубе на скорости 400 км/час, а именно это и есть минимальная скорость, на которой самолёт худо-бедно летит, да ещё с повреждённым рулём высоты… Нет, ребята, это невозможно.

Но родина нуждается в героях, а за бортом — застой…

Эти кинорежиссёры понятия не имеют, что такое спрессованный скоростью воздух. Поэтому экраны заполонили боевики, где то дерутся на крыле, то прыгают в болото с взлетевшего самолёта на скорости за 300, то поджигают струю керосина, тянущуюся за взлетевшим лайнером… да не горит тот керосин так быстро, не догонит пламя самолёт, сорвёт его струя.

У нас давным-давно был случай в Красноярске. На улице мороз, а в техническом вагончике топится железная печка. Охранник мёрзнет под самолётами, а техники, работающие на двигателе, курят. Он им делает замечание: мол, полыхнёт же…Техники подводят его к ведру с керосином и показывают фокус: бросают в керосин зажжённую спичку, и она там, естественно, гаснет. Дождавшись смены, вохровец показывает сменщику фокус: заносит то ведро в вагончик и зажигает спичку. Пары вспыхнули, вагончик сгорел.

Техники знают условия и границы, и мы, лётчики, знаем. А охранник не знает. И режиссёр тоже. Чтоб керосин хорошо горел, инженеры долго ломали головы и придумали хитрые механизмы, смешивающие керосин с воздухом в строго определённой пропорции, в зависимости от температуры и других факторов, влияющих на горение. Если бы Вам довелось взглянуть на насос-регулятор нашего двигателя (а этот агрегат выполняет примерно функции карбюратора), то самоновейший автомобильный карбюратор по сравнению с ним — одеколонный пульверизатор.

То в этих фильмах самолёт к самолёту присасывается, и спасают людей через этакий гибкий рукав. То вообще на тросе перетаскивают. Как в комнате. Буйная фантазия художника совершенно не считается с реальной плотностью потока. Если, не дай бог, на поверхности самолёта в полёте начинает что-то разрушаться, то это — взрыв. Все срывается бешеным потоком и улетает за тысячную долю секунды. А нам показывают прыжок спасателя из хвоста впереди летящего самолёта на колёса передней ноги летящего сзади.

Там и мокрого места не останется.

Я в молодости, летая командиром Ан-2, по глупости своей как-то подвернул поближе к летящему на нашей высоте орлу. Поглядеть захотелось. А вблизи — я вправо и он вправо; я влево и он влево… Ну, и столкнулись. Одно то, что жалко благородную птицу, которую я, глупый человек, убил. А другое — судьба меня, дурака, хранила: удар пришёлся как раз по подкосам шасси, а там чуть выше установлен маслорадиатор. Если бы удар пришёлся в него, масло бы ушло — и садись на вынужденную в тайге.

После посадки мы долго искали следы столкновения и наконец нашли: на лопасти винта отпечатались на краске следы маховых перьев, а на подкосе шасси — розовое пятно. И скорость-то была всего 180.

Что же касается того глубоко ошибочного представления, что посторонний человек, будучи осенён, озарён и напитан — то ли идеями великого Мао, то ли великой любовью к родной Америке, то ли от великого самолюбия, — сможет стиснуть зубы и посадить тяжёлую машину… пусть под диктовку с земли… — увольте. Я уже говорил и ещё скажу: даже пилот с трудом управляет тяжёлым лайнером вручную. Очень трудно выдержать все взаимосвязанные параметры в рамках безопасности. Решать задачу трудно: нужна привычка к большим инертным массам. Без неё справиться невозможно.