Народ смотрел на трибуна с восхищением. Многие пришли в Рим из дальних селений, чтобы только взглянуть на него. Ведь это ему удалось смирить всесильных баронов, избавить страну от войн, грабежей. По его приказу в каждом районе города строили зернохранилища, на случай неурожая. Впервые голодающим оказывали помощь.

Бродячий слепец, стоявший с девочкой-поводырем среди поденщиков и крестьян, говорил ребенку:

— Запомни, запомни хорошенько, Розина, каков он. Не дал мне господь самому-то увидеть. Пошли ты ему здоровья и многих лет, дева пречистая!

Кола ди Риенцо с волнением перебирал в памяти события последнего времени. Со дня святой троицы, когда были изгнаны из Капитолия бароны-сенаторы, миновало немногим больше месяца. А сколько произошло перемен! Сколько совершено им за этот срок! Другому хватило бы на всю жизнь. Ведь жизнь человека, как утверждают философы, измеряется делами. И все же это лишь капля в море. Только первый шаг на пути к цели. Удастся ли достичь ее?

Всадник задумчиво устремил взор вдаль. Вот он стал трибуном. Как в добрые древние времена республики, избран народом законным правителем Рима. Правда, есть еще и соправитель — епископ Раймондо. Но папский наместник выходит из своего палаццо лишь для церковных служб. Старик ждет указаний из Авиньона. Папский же двор молчит. Климент VI как воды в рот набрал.

Кола вспомнил безбровое лицо и тяжелый взгляд первосвященника. Что же, пусть выжидает. Сейчас важно выиграть время. С каждым днем положение в городе улучшается. Дороги свободны от разбойников. Налаживается торговля. Почти все бароны принесли присягу. Конечно, доверять им нельзя. Но если даже они поднимут мятеж, у Рима есть теперь надежная армия.

Трибун с гордостью посмотрел на стройные ряды ехавших впереди воинов. На таких бойцов можно положиться.

Подъехав к собору святого Иоанна Крестителя, Кола ди Риенцо спрыгнул с коня и, осенив себя крестным знамением, вошел в храм.

— Приоденься сегодня. — Кола обнял жену, рассеянно осматривая накрытый к ужину стол.

— А в этом платье я тебе не нравлюсь? — Нина подняла на мужа удивленный взгляд.

— Мне ты нравишься в любом. — Трибун улыбнулся стоявшим неподалеку Чекко Манчини и Гуаллато. — Но нынче у нас гости, придут Джордано и Пикколо Орсини.

— Так ты опять их пригласил? Не слишком ли доверяешься этим баронам?

— Отчего же им не доверять? Джордано привез нам письмо Петрарки, а брат его Никколо обучает меня воинскому искусству. К тому же они искренне разделяют мое стремление возродить Рим. Нельзя же не верить людям лишь потому, что они знатного происхождения.

— И ты, кажется, не простого рода, — усмехнулся Чекко Манчини. — Или слухи о твоем происхождении — досужий вымысел?

Кола пожал плечами.

— Однако ты выбрал в герб трибуната семиконечную звезду. Ведь это знак Теодориха Боэция Северина, от которого, по преданию, идет род императора Генриха.

— Семь лучей звезды — это, по учению Иоахима Флорского, семь даров благодати. Лучи звезды напоминают лучи солнца, а оно было вышито на знамени патаренов. У братьев небесное светило было символом общины. Под таким знаком они дрались и умирали за свободу.

— Об этом лучше помалкивай, — тихо произнес Гуаллато. — Инквизиция ждет случая обвинить тебя в ереси. От папы до сих пор нет вестей.

— Ошибаешься! Я как раз собрал вас, чтобы прочесть письмо его святейшества. Час тому назад из Авиньона прибыл гонец. Теперь и епископ Раймондо перестанет трястись в своем палаццо.

— Так папский двор признал нас? — обрадованно воскликнул Чекко. — И ты молчишь о самом важном!

— Рано или поздно Клименту Шестому пришлось бы это сделать, — сказал Кола. — Но не слишком полагайтесь на его поддержку. Как только мы по-настоящему возьмем грандов за горло, он будет с ними.

— Не поспешил ли ты с отменой сюзеренных прав баронов? Народное собрание приняло твое предложение, хотя Пандольфуччо ди Гвидо и кое-кто из купцов высказались против.

— Я заставил трусов прикусить язык и не жалею об этом, — нахмурился трибун. — Мы лишь закрепили законом то, чего добились. Отныне у римлян нет господ, кроме папы Климента Шестого.

— А поскольку епископ лишь формально является твоим соправителем, то все верховные права перешли к тебе, не так ли? — засмеялся Чекко.

— Не ко мне, а к народу, — поправил его Кола.

— Не думаю, что папскую курию устроит такое положение. Слегка ограничить баронов они, конечно, согласны. Но как только выяснится, что церковные доходы могут пострадать, Климент Шестой сделает все, чтобы вернуть власть грандам.

— Я в этом не сомневаюсь, — спокойно отозвался Кола ди Риенцо. — Потому-то и не советую особенно рассчитывать на его помощь. Однако поговорим о делах. Ты подготовил эскиз для монет?

— Вот несколько набросков. — Художник достал из кожаного футляра лист с черновыми зарисовками.

— Пожалуй, этот подойдет, — указал Кола на один из рисунков. — Впрочем, герб здесь лишний. Наша монета должна быть проще. Пусть останутся только слова «Рим — глава мира». — Трибун повернулся к нотарию Гуаллато. — Ну, а у тебя как? Разобрался, кто виновен в хищении казенного имущества?

— Теперь все ясно. Писцы нашей канцелярии за взятки продали его почти даром купцам-скупщикам, — ответил тот.

— На какую сумму нанесен убыток?

— Не меньше двух тысяч лир.

— Наложи на каждого из виновников штраф в тысячу лир, а скупщиков заставь вернуть взятое безвозмездно, чтобы в другой раз не мошенничали. Тех, кто попробует воровать снова, отдавай прямо под суд и сажай в тюрьму. Да, вот еще что. Поищи-ка списки тайных агентов при бывшем правительстве. Для борьбы надо быть вооруженным. А такое оружие защитит надежней кольчуги.

— Кому же ты поручишь руководить ими? — спросил Чекко Манчини. — Из нас вряд ли кто справится с этим делом.

— Этим займется францисканец брат Андреа.

— Хочешь доверить такой важный пост несведущему монаху, почти мальчишке? — изумился Гуаллато.

— Он не так уж несведущ, — усмехнулся трибун. — По распоряжению епископа Андреа следил за мной, когда я был папским нотарием.

— Но достаточно ли он надежен? — спросил художник.

— Не меньше, чем мы с тобой. Сын жестянщика, принимавший клятву у баронов, знает, что его ждет, если они вернутся к власти. А вот, кажется, и наши гости. — Кола ди Риенцо живо повернулся к двери.

В коридоре послышались шаги, шум голосов. В зал вошли братья Джордано и Никколо Орсини в сопровождении Конте, нотария Стефанелло Маньякачча, столяра Паоло Буффа и других помощников трибуна. Оба гранда в простых темных камзолах ничем не выделялись среди сограждан.

Старший Никколо Орсини, почти на голову выше и значительно шире Джордано в плечах, лицом очень походил на брата. Только глубокий шрам на щеке несколько искажал его мягкие от природы черты. Густые светло-каштановые волосы выбивались из-под круглой бархатной шапочки. У пояса рыцаря висел широкий кинжал. Вооружение Джордано состояло лишь из маленького стилета в потертых кожаных ножнах.

— Заходите, заходите, мы ждем вас, — проговорил Кола. — Сегодня я пригласил вас, чтобы порадовать доброй вестью.

Кола вынес из соседней комнаты, служившей кабинетом, пергаментный свиток.

— Вот долгожданное послание его святейшества папы римлянам. Завтра огласим его на народном собрании. А пока прочту наиболее важное. — Трибун торжественно развернул свиток и не спеша принялся читать: — «В ночь под святую пятидесятницу вы изгнали находившихся в Капитолии чиновников и единодушно, в полном согласии избрали в ректоры Рима почтенного брата Раймондо, епископа Орвьетского, нашего викария по духовным делам в том городе, и возлюбленного сына Николая ди Лоренцо, нашего, а также и вашего друга. — На миг остановившись, Кола обвел быстрым взглядом сидевших за столом и медленно продолжал: — Вследствие благоразумия и осторожности новых правителей римляне наслаждаются теперь ясными днями справедливости, мира и безопасности… Мы желаем и дозволяем, чтобы вышеназванные епископ и Николай, о котором мы знаем по опыту как о горячем ревнителе того государства, пользовались властью в названном городе и его округе с одобрения нашего впредь до иного об этом распоряжения».