С улицы вдруг донеслись громкие возгласы, топот проносившихся всадников. В дверях появилась взволнованная Ирена.
— Синьор Колонна опять воюет с Орсини. У моста Сант-Антонио настоящее сражение. Как бы Марко и Конте не попали под стрелы. Их должны сейчас отпустить из школы.
— Успокойся, сестра, они не маленькие, — вглядываясь в окно, с тревогой сказал Кола. — Да вон и Конте.
Из-за угла показался сын художника. Он бежал, отчаянно махая руками. Все поспешили вниз навстречу мальчику.
— Скорей… скорей… на мосту… сбили Марко! — заикаясь от рыданий, выкрикнул Конте.
Кола ди Риенцо бросился по улице к реке. На той стороне Тибра еще шла схватка. С набережной долетали воинственные крики солдат. Он вбежал на мост и увидел брата. Тот лежал запрокинув голову в луже крови. Рядом валялась ученическая аспидная доска. Лицо Марко было изуродовано, грудь продавлена лошадиным копытом.
Опустившись на колено, Кола припал щекой к окровавленной рубашке брата. Но тщетно пытался он уловить под ней биение жизни. Тело мальчика оставалось холодным и неподвижным. Марко был мертв. Когда это дошло до сознания Колы, в глазах его блеснула ненависть.
— Будьте прокляты, детоубийцы! — Он поднял к небу сжатые кулаки.
Глава II
ДРУГ ПЕТРАРКИ
— Можно подумать, что законы существуют лишь затем, чтобы оправдывать произвол, — отозвался Риенцо.
— Не будь наивным, друг мой, законы всегда служат сильным. Давать правителям советы по меньшей мере рискованно. К тому же в большинстве случаев страдания человека вызываются несоответствием его желаний с окружающим миропорядком, — заметил старый нотарий. — Поэтому необходимо приспосабливать одно к другому. А так как миропорядок не в нашей власти, то остается менять желания.
— Мы можем изменить и порядок, — возразил Кола. — Разве не об этом вопиют руины прошлого? Надо лишь заставить людей поверить в такую возможность.
— И ты хочешь сделать это? — улыбнулся старик.
— Почему бы и нет! Кто-то должен указать новый путь.
— Тогда готовься попасть на крест.
— Даже если под ним будет костер! — отозвался Риенцо.
— Лоренцо! Лоренцо, смотри кто вернулся! — громко позвала Нина. — Что же ты не встречаешь?
Игравший в углу четырехлетний мальчик, вскочив на ноги, бросился к двери. Кола ди Риенцо радостно подхватил подбежавшего сына. Вместе с ним в таверну вошли несколько молодых людей в поношенных студенческих куртках. Возбужденно переговариваясь, они расположились у камина. Из кухни вышел Бернардо.
— Ну, как? Что сказали в папской камере?[4] — обратился он к брату.
— Дали официальное разрешение. Можно опубликовать переводы! — Кола подбросил малыша вверх и, ловко поймав, усадил на колени.
— Я уверен — они прочли лишь первые страницы, — засмеялся один из студентов. — Не то епископ наверняка бы запретил.
В этот момент на пороге появился Чекко Манчини в своей измазанной красками рабочей куртке.
— А, Чекко, заходи, заходи! — весело приветствовал его Кола. — Есть добрая весть.
— Уж не отпустили ли тебе по ошибке грехи? — улыбнулся художник.
— Почти угадал. Епископ и камера разрешили опубликовать республиканские законы.
— Поздравляю! И советую поспешить, пока там не передумали. — Он достал сахарную конфету и потрепал маленького Лоренцо по щеке. — Это тебе от деда Франческо.
— Что отец? Как себя чувствует? — спросила Нина.
— Слава богу! Послал сказать, чтобы вы готовились к празднику. Завтра в Рим приезжает Петрарка.
— Петрарка! К нам едет великий Петрарка! — раздались взволнованные возгласы.
Все обступили художника.
— Его приглашали короноваться лавром в Париже и в Неаполе, — продолжал Чекко. — Но он предпочел, чтобы зеленый венок был возложен на него здесь. Говорят, король Роберт Неаполитанский три дня напрасно упрашивал поэта остаться.
— Клянусь — он истинный итальянец! — воскликнул Кола. — Такие не забывают родину.
— Теперь ясно, почему епископ разрешил публикацию древних законов, — заметил Гуаллато. — Он боится Петрарки… Послушайте, как тот разделался с папским двором в Авиньоне.
Студент поднял руку. В наступившей тишине зазвучали стихи:
— Не так громко, друг! Тут не пустырь, — похлопал юношу по плечу Чекко. — Что простят Петрарке, не простят нам. — Художник внимательно обвел взглядом собравшихся и с улыбкой добавил — В наше время жизнь потерять нетрудно. А она может пригодиться и для дела.
Город с утра был охвачен волнением. Весть о прибытии Петрарки разнеслась по Риму. Толпы народа в праздничных одеждах устремились к Большим воротам. Сюда же стекались жители окрестных селений. Древняя либиканская дорога была запружена людьми. Всем хотелось увидеть торжественный въезд любимого поэта.
Несколько сот всадников-кавалеротти, юношей из зажиточных семей, служивших в городской милиции и представлявших цвет римской армии, поскакали в Альбано для встречи. Вместе с членами знатных феодальных родов и посланцами неаполитанского короля, сопровождавшими Петрарку, они должны были составить почетный эскорт.
По одну сторону от двойных ворот, с высоким аттиком, возведенным еще во времена императора Клавдия, расположились представители тринадцати цехов во главе с консулами и советниками.
Ближе к центру колыхались на ветру расшитые эмблемами знамена старших цехов: земледельцев, шерстяников, мясников.
Напротив стояли должностные лица городских районов. Под цветными парчовыми штандартами находились выборные начальники-капориони, рядом сборщики налогов габельери и гаршиери, ведавшие продовольственным снабжением. За расстановкой и поддержанием порядка следили «добрые мужи» из «Совета тринадцати»[5] и солдаты префекта.
По обочинам дороги, насколько хватало глаз, толпились ремесленники, подмастерья, ученики, поденщики, монахи, крестьяне, нищие. Среди простонародья выделялись яркими нарядами купцы и их жены. Отдельными группами держались студенты, писцы, художники и люди дворянского сословия.
Кола ди Риенцо с друзьями поднялся на городскую стену, чтобы лучше наблюдать церемонию. Глядя вниз на оживленную толпу, он думал о Франческо Петрарке.
Какая удивительная судьба выпала на долю этого человека! Слава поэта гремела по всей Европе. Могущественные государи осыпали его милостями, наперебой приглашая к себе. И вот через несколько часов он получит высшее признание и будет, по древнему обычаю, увенчан зеленым венком на Капитолии.
