На первый взгляд способный бухгалтер и жокей-любитель — непримиримые противоположности. Однако все, что Кинг предпринял, проверяя мою квалификацию, сводилось к следующему: он спросил моих бывших нанимателей, готовы ли они значительно повысив мое жалованье, чтобы удержать меня. Они ответили утвердительно и дали мне хорошую прибавку. Тревор улыбнулся, словно кроткая акула, и удалился. Затем он предложил мне стать его полноправным компаньоном и массу свободного времени для скачек. Моя партнерская доля будет стоить мне десять тысяч фунтов, и я могу выплатить ее за несколько лет из своих доходов. Что я об этом думаю?
Я подумал, что все может обернуться просто великолепно. Так и вышло.
В каком-то смысле я и теперь знал Тревора не лучше, чем в первый день знакомства. По сути, наши отношения начинались и заканчивались у дверей конторы. За ее пределами они ограничивались одним ежегодным официальным обедом, на который я получал письменное приглашение от его жены. Он жил в роскошном доме: само здание и интерьер относились примерно к двадцатым годам нынешнего столетия. Друзья Тревора принадлежали в основном к числу крупных предпринимателей или советников графства — состоятельные, солидные, как и сам Тревор.
На профессиональном уровне я хорошо изучил его. Тревор придерживался ортодоксальных, консервативных взглядов, умеренных и традиционных. Он был старомодным без напыщенности и давал своего рода первоклассные советы, казавшиеся разумными даже тогда, когда задним числом выяснялось, что это не так.
Возможно, Тревор был не чужд некоторой жестокости. Иногда у меня возникало впечатление, что ему доставляет истинное удовольствие выводить на чистую воду клиента, уточняя размеры его налоговой задолженности, и наблюдать, как тот сникает.
Расчетливый и методичный, сдержанно честолюбивый; ему нравилось быть местной знаменитостью, и он умел мастерски очаровывать богатых пожилых леди. В качестве клиентов он отдавал предпочтение процветающим компаниям и не любил профанов с запутанными делами.
Наконец я избавился от одного из таких профанов — мистера Уэллса, и со всех ног помчался на автомобильную стоянку около нашей конторы. От Ньюбери до Челтенхема шестьдесят миль, и я изгрыз ногти, пока ехал, так как путь мне без конца блокировали то дорожные работы, то армейские автоколонны. Я знал также, что последнюю милю до ипподрома мне придется полчаса ползти в длинном хвосте желающих попасть на скачки. Уже много раз говорилось о том, насколько рискованно выставлять любителя («пусть и хорошего», как написал некий благожелательный обозреватель) против профессионалов высшей лиги на лучших лошадях королевства, в чемпионском заезде, на самых престижных состязаниях сезона. «Лучшее, что может сделать Роланд Бриттен, это убрать Гобелена с дороги остальных участников», — советовал менее благожелательный журналист. В душе я отчасти соглашался с ним, однако не собирался следовать его рекомендациям. Не явиться вовремя — пожалуй, стало бы самым непрофессиональным поступком из всех возможных.
Опоздание было последним и в настоящий момент наиболее актуальным из целого перечня проблем. Как жокей-любитель я участвовал в скачках с препятствиями с шестнадцати лет, но ныне, на пороге тридцатидвухлетия, сохранять форму мне становилось труднее и труднее. Возраст и сидячая работа постепенно истощали запас сил и выносливости, которую я всегда воспринимал как должное. Теперь мне приходилось затрачивать массу усилий на то, что некогда я проделывал играючи. Каждый день рано утром я по полтора часа работал с лошадьми одного местного тренера, но этих упражнений уже было недостаточно.
Недавно во время нескольких, особенно трудных заездов я почувствовал, что сила вытекает из моих натруженных мускулов, словно вода из ванной. И по этой причине я проиграл по меньшей мере одну скачку. Я не посмел бы поклясться, что физически готов скакать в розыгрыше Золотого кубка.
Объем работы в офисе увеличился настолько, что просто выполнить ее как полагается уже являлось проблемой. Я начал чувствовать себя дезертиром, бросая дела в середине дня и отправляясь на скачки. По субботам все было прекрасно, но нетерпеливые клиенты с негодованием относились к моим поездкам в Аскот по средам или в Стрэтфорд-на-Эйвоне по четвергам. Я работал дома вечерами, чтобы восполнить упущенное время, но это не устраивало никого, кроме Тревора. И клиентура, как говорится, не давала мне продохнуть.
В то утро, кроме встречи с мистером Уэллсом, у меня имелись и другие неотложные дела. Я должен был обжаловать размеры налогов, взимаемых с жокеев экстра-класса. Я должен был подписать аудиторский акт для поверенного. И оставались еще две судебные повестки, обязывавшие клиентов явиться в налоговую комиссию, что требовало немедленных, хотя и формальных, действий.
— Я отправлю прошения об отсрочке, — сказал я Питеру, одному из наших двух помощников. — Позвоните обойм клиентам и скажите, чтобы они не беспокоились. Я немедленно займусь их делами. И проверьте, есть ли у нас все необходимые документы. Если чего-то не хватает, попросите их прислать.
Питер угрюмо и неохотно кивнул, намекая, что я даю ему слишком много поручений. Возможно, он прав.
Тревор вынашивал планы нанять еще одного помощника, но пока не спешил их реализовывать из-за предложения, над которым мы оба ломали голову в настоящее время. Крупная лондонская фирма была не прочь расшириться за наш счет. После предполагаемого слияния они хотели открыть свой филиал в помещении нашей конторы — и вместе с нами в качестве служащих. Материально мы выигрывали, поскольку стремительно возраставшие накладные расходы вроде арендной платы, платы за электричество и секретарские услуги производились сейчас из наших собственных карманов. Наша нагрузка тоже уменьшится, ибо теперь, если один из нас болел или брал отпуск, на плечи другого ложилось тяжкое бремя. Но Тревору нелегко было смириться с перспективой превратиться из хозяина в подчиненного, а я опасался потерять свободу. Мы отложили решение на две недели, до возвращения Тревора из Франции. Но рано или поздно нам придется посмотреть в лицо суровой реальности.
Я барабанил пальцами по рулевому колесу своего «Доломита», с нетерпением дожидаясь, когда загорится зеленый свет на светофоре. Я в сотый раз взглянул на часы. «Давай же, — вслух сказал я. — Давай». Бинни Томкинс придет в ярость.
Бинни, тренер Гобелена, не хотел, чтобы я скакал на этой лошади.
— Только не в Золотом кубке, — решительно заявил он, когда владелица выступила с таким предложением. Они с воинственным видом стояли друг против друга у весовой ипподрома в Ньюбери, где Гобелен только что выиграл трехмильную скачку: миссис Мойра Лонгерман, маленькая блондинка, похожая на птичку, против высокого крепкого мужчины, обманутого в лучших надеждах.
— ...лишь потому, что он ваш бухгалтер, — раздраженно говорил Бинни, когда я, взвесившись, присоединился к ним. — Чудовищная нелепость.
— Но ведь он победил сегодня, не так ли? — ответила она.
Бинни развел руками. Дышал он тяжело. Миссис Лонгерман предложила мне скакать в Ньюбери импульсивно, под влиянием момента: ее постоянный жокей упал во время предыдущего заезда и сломал лодыжку. Бинни без особого энтузиазма согласился временно ангажировать меня. Но Гобелен считался лучшим скакуном в его конюшне, и для тренера средней руки, вроде Бинни, выставить лошадь на соревнованиях за Золотой кубок в Челтенхеме было событием. Он хотел лучшего профессионального жокея, какого только мог заполучить. Он не хотел бухгалтера миссис Лонгерман, выступавшего в тридцати скачках в год, если повезет. Миссис Лонгерман, однако, пробормотала что-то о передаче Гобелена более сговорчивому тренеру, а я не проявил должного бескорыстия и не отказался от предложения. Бинни бушевал напрасно.
Прежний бухгалтер миссис Лонгерман в течение многих лет позволял ей выплачивать в государственный бюджет намного больше налогов, чем следовало.
Я добился, чтобы ей возвратили переплату, исчислявшуюся тысячами. Разумеется, это не самый лучший критерий при выборе жокея, которому предстоит скакать на вашей лошади, но я понял, что она таким образом благодарит меня, предлагая нечто бесценное. Я от всей души не желал подвести ее, и это стало источником дополнительных переживании.
