Ему было все равно, сможет она примириться с матерью или нет. Зато ему было интересно, сможет ли она примириться с тем, что не увидит ни пенни из двенадцати с половиной миллионов долларов, оставленных Стеллой Братству. А еще он жаждал узнать, когда она избавится от гнева и горечи, перестанет сопротивляться и ляжет с ним в кровать, где она сможет дышать полной грудью, откликаться на ласки, и примет его в себя и …

Он решительно отмел прочь эротические картины ближайшего будущего.

— Тебе нужен сон, — спокойно, без насмешки продолжал Люк.

Люк уже слышал, как из-за двери доносятся голоса ожидающих его учеников. Он привык к тому, что поблизости постоянно толклись люди, готовые исполнить любое его желание. Он привык к такой жизни, и в то же время ее ненавидел. Временами ему хотелось снова оказаться в развалюхе на окраине Коффин Гроува в штате Алабама, где на койке валялся пьяный Джек Берделл, а в доме ни крошки еды, кроме коробки с овсянкой. Но зато там никто не следил за каждым его шагом, не боготворил его. Он чертовски устал от того, что его боготворили.

Может, именно поэтому его и тянуло к этой стерве с непокорными глазами. Может, он нуждался в том, чтобы для разнообразия его ненавидели, чтобы бросили ему вызов. Или же его охватила нездоровая ностальгия по тем временам, когда никто его не любил.

Рэйчел тоже поднялась на ноги. Дверь в конце большой комнаты открылась, и в широком проеме возникли фигуры трех служителей. Девушка подошла к Люку, уверенная, что бояться ей нечего, потому что он ни за что не коснется ее при свидетелях.

— Ведь ты убил ее. Правда, Люк? — прошептала она, и в голосе ее прозвучала такая уверенность, что он невольно вздрогнул.

Рэйчел не дала ему времени на ответ, впрочем, она знала, что он промолчит. Она просто пошла к двери, где ее дожидались помощники — уверенной походкой, распрямив плечи. Вот только шея, чуть скрытая коротко остриженными волосами, казалась по-детски беззащитной. Он вспомнил, как прикоснулся губами к нежному основанию шеи, а потом ее укусил. Интересно, остались ли следы зубов на молочно-белой коже?

Трое помощников проводили девушку обратно в ее комнату, при этом они беспрестанно бормотали слова заботы и участия. Среди них была Кэтрин, раскрасневшаяся, с седыми волосами, выбившимися из небрежного пучка на затылке. Другой была Лиф, бледное лицо которой оставалось совершенно безмятежным. Третьим был мужчина, вернее, юноша, вокруг которого витал еле заметный запах сигарет. Сама Рэйчел не курила, но аромат запретного плода согрел ей душу, и она почувствовала внезапное расположение к юноше с ангельскими чертами лица.

Они зажгли масляную лампу, укрыли Рэйчел мягким одеялом и вышли, бормоча бесконечные «благослови», от которых у нее уже звенело в ушах.

А ведь Люк почти с ней согласился. Он вовсе не был похож на святого, хотя все вокруг были ослеплены его знаменитой харизмой. Он использовал других в своих интересах, умело манипулировал ими, и по какой-то причине вовсе не скрывал от Рэйчел своего истинного лица. Возможно, он догадывался, что она никогда не поверит в то, что он именно тот, за кого себя выдает.

Чтоб его черти побрали, и зачем только он к ней прикасался? Она не любила, когда к ней прикасались чужие руки. В общем-то, у нее не было возможности привыкнуть к такому виду изъявления чувств — в детстве ее никто не обнимал, не ласкал, не прижимал к груди и не уверял, что ей нечего бояться, что все будет хорошо.

Прикосновение несло с собой боль. Стыд. Осуждение и гнев. Хотя в комнате было тепло, Рэйчел вдруг пробрала холодная дрожь, а вместе с ней вернулись ненужные воспоминания. Вот мать кричит на нее и больно выворачивает руку. Побледневший отчим молчит и виновато отводит глаза от драмы, которая разыгралась у него на глазах. Все делается к лучшему, всегда твердила себе Рэйчел. Ее отослали из дома в тринадцать лет, и она уже никогда не вернулась обратно. У нее не было дома. Но даже первые тринадцать лет жизни она прожила на поле битвы, а не в раю.

Когда она была одна — вот это был истинный рай. Но из-за алчности Стеллы она лишилась и такой малости.

Ей не нравилось, что Люк к ней прикасался, но она не могла об этом забыть. Вот его руки накрывают ее ладони, такие маленькие, что они полностью скрываются в его руках. Сильные запястья обвиты шипами из терновника. Ощущение его тела, когда она потеряла равновесие и упала ему на колени, сплетение костей, плоти и мускулов, тепло и сила — все это страшно ее смущало и тревожило. И близость его рта.

Она не любила, когда к ней прикасались чужие руки.

А еще ей не нравилось, какими глазами он на нее глядел. В них не было ничего от того милосердного сострадания, каким он одаривал толпы людей. Его ясные серо-голубые глаза следили за ней с зоркостью хищника. Несмотря на то, что он вел себя смирно, почти не двигался, она ни на минуту не забывала, насколько он опасен. Он отобрал у Рэйчел все — мать, деньги, даже видимость того, что у Стеллы сохранилось хоть какое-то чувство к дочери. И он отберет еще больше, если сможет. Он уничтожит ее без зазрения совести. Но только в том случае, если Рэйчел проявит слабость.

Она лежала в полутемной комнате, освещаемой лишь тусклым светом масляной лампы, а в душе ее бурлили ярость, страх и смущение. Горло все еще болело, но не так сильно, как раньше, когда она могла выдавить из себя только хрип. Тело ныло, но головная боль уменьшилась до пульсирующей боли в затылке.

Однако ее тревожило что-то еще. После всех этих лекарств и странных манипуляций с ее телом в ней осталось странное чувство беспокойства. Кожу пощипывало, груди набухли и стали чувствительными, губы саднили.

Она закрыла глаза и попыталась сосредоточиться на странных ощущениях, и в голову вдруг полезли ненавистные эротические картины. Сплетенные тела, касание рук, губ, разметавшиеся волосы, и сила, и медленный, чувственный жар, грозящий поглотить ее в пламени пожара.

Она услышала приглушенный звук протеста и поняла, что он исходит из ее больного горла. В голове кружились хороводом неясные образы, отрывочные воспоминания, которые тревожили и будоражили Рэйчел, она стремилась ухватиться за что-то определенное, понятное, чтобы вынырнуть из серого тумана.

Но ничего не получалось. Ни одного ясного образа — только отзвуки и обрывки ощущений, заставлявшие ее тело сжиматься от страха и отвращения.

Боже Всемогущий, что же он с ней сотворил?

Люк закрыл за собой дверь, отгородившись от любопытных глаз, и посмотрел на стену, где были установлены камеры наблюдения. Казалось, все шло своим чередом. Группа новых последователей, заканчивавших двухмесячное обучение, покорно приступила к своим обязанностям.

Рэйчел Коннери вовсе не выглядела покорной. Она сидела на узкой кровати, безмолвно уставясь в пространство и прижав пальцы к губам. Ногти у нее были короткими, обгрызенными почти до основания. Она удивленно касалась губ, и Люк вдруг возбудился. Рэйчел не знала, что он делал с ее ртом. И что он, несомненно, повторит в ближайшем будущем, на этот раз, с ее участием… во всяком случае, она будет тогда в полном сознании.

Девушка улеглась на узкую кровать, и он застонал. Она чертовски отвлекала его от насущных дел. Он выключил экран и бросил взгляд на остальные мониторы.

Группа Старейшин собралась в одной из малых комнат для медитаций. Он заметил среди них и Бобби Рэя. Странно, подумал Люк, и пригляделся поближе. Жаль, что в свое время он не догадался также установить и подслушивающие устройства.

Деловито обсуждая будущее Братства Бытия, Старейшины выглядели спокойными и безобидными.

Значит, все в порядке и ему не о чем беспокоиться?

Кальвин Ли был последним человеком, которого Рэйчел ожидала увидеть на пороге своей комнаты поздним вечером того же дня. Она уже собиралась захлопнуть дверь перед его носом, когда заметила, что в руках он держит термос и две пустых чашки.