— Мистер Деверель! Будьте любезны, доведите до сведения пастора, что ему надлежит немедленно вернуться в свою каюту.

Ни один мускул, полагаю, не дрогнул на борту, пока мистер Деверель повторял этот приказ мистеру Виллису, который, отсалютовав, поспешил на бак, а все глаза провожали его спину. До наших потрясенных ушей донесся поток нежностей, излитых на него мистером Колли, — нежностей, от которых вполне могли запылать, да, верно, и запылали пионами щеки красотки Брокльбанк. Юный джентльмен выкатился из кубрика и тотчас, хихикая, устремился назад. Но, по правде говоря, мало кто уделял ему внимание. Потому что теперь пигмеем Полифемом, существом одновременно и дивным и отвратительным, в левом входе кубрика появился Колли. Куда только подевались его церковное одеяние и знаки его сана? Парик также отсутствовал, даже панталон, чулок и башмаков ему не оставили. Какая-то добрая душа — из жалости, подумалось мне, — оделила его парусиновой робой, которую носили на корабле матросы, и благодаря малому росту и тщедушному сложению она прикрывала ему чресла. Он был не один. Его опекал юный крепыш. Он поддерживал Колли, чья склоненная голова лежала у него на груди. Эта удивительная пара неуверенно миновала грот-мачту, причем Колли так сильно качало, что им приходилось останавливаться. Было ясно, что в его голове существует лишь слабая связь с происходящим. Он, видимо, пребывал в состоянии чрезмерного безмятежного блаженства. Глаза смотрели бессмысленно, словно ничто видимое ими не оставляло на них ни малейшего отпечатка. Что и говорить, весь его состав, весь его вид был не из тех, когда можно позволить себе любые увеселения! Теперь, когда парик не покрывал ему черепа, было видно, как он мал и узок. Тощие ноги совсем не имели икр, зато мадам Природа, будучи в игривом настроении, наградила его огромными ступнями, выдававшими крестьянское происхождение. Он бормотал какую-то чушь или что-то в этом роде. И вдруг, словно впервые увидев глазевших на него людей, оторвался от своего поводыря и, стоя на заплетавшихся ногах, выбросил вперед руки.

— Радуйся! Радуйся! Радуйся!

Тут его лицо стало задумчивым. Он повернулся направо, медленно и тщательно ступая прошел к фальшборту и пустил на него струю. Как завизжали дамы! Как они прикрывали руками лица! Как взревели мы! А мистер Колли снова повернулся к нам и открыл рот. Даже капитан не смог бы вызвать такой мгновенной тишины.

Мистер Колли поднял правую руку и возгласил, правда не очень внятно:

— Да благословит вас Отец наш Всемогущий, и Бог Сын, и Бог Святой Дух, ныне и во веки веков!

Что тут началось! Если публичное мочеиспускание — случай редкий — ошеломил наших дам, то благословение, полученное от забулдыги в парусиновой рубахе, вызвало вопли, поспешное бегство и, говорят, один йvanouissement![31] После этого прошло не более нескольких секунд, и услужающий, Филлипс, и мистер Саммерс, старший офицер, уже тащили злосчастного идиота с глаз долой, а морячок, помогший ему добраться до кормы, стоял и смотрел им вслед. И как только Колли скрылся из виду, он, подкрутив свой вихор на лбу, возвратился на бак.

В целом, полагаю, аудитория получила полное удовлетворение. Вслед за дамами больше всех представлением, данным Колли, был осчастливлен, по-видимому, капитан. Он положительно стал светски учтив с дамами, сам добровольно оторвался от священной стороны мостика и даже приветствовал их радушными словами. Правда, он твердо, хотя и любезно отказался обсуждать l'affaire de Colley,[32] но в его поступи появилась легкость, а в глазах зажегся огонек, какой, как мне всегда казалось, у военного моряка может вызвать лишь неминуемая опасность битвы! Что же касается остальных офицеров, то охватившее их оживление, у кого более, у кого менее, быстро миновалось. Они, надо думать, видели достаточно пьяных на своем веку и смотрели на это как на обыденный случай, один из многих. Чем, собственно, могло поразить зрелище мочеиспускания, произведенного Колли, моряков — моряков, которые, быть может, видели палубы в размазанных по ним кишках и потоках крови своих погибших товарищей? Я вернулся в свою клетушку, решив дать Вам самое полное и живое описание этого эпизода, какое только в моих силах. А пока я занимался тем, что привело к изложенным выше событиям, дальнейшие события, связанные с падением преподобного Колли, продолжали разворачиваться. Пока я все еще описывал странные звуки, донесшиеся к нам с бака, я услышал, как кто-то неуклюже возится с дверью по другую сторону коридора. Это — скажите на милость — из своей каюты выходил Колли! В руке он держал листок бумаги и улыбался все той же неземной улыбкой, полной удовлетворенности и блаженства. В этом состоянии радостной отрешенности он проследовал в направлении ретирадного места на той стороне корабля. Он явно все еще пребывал в волшебной стране, которая вот-вот неизбежно исчезнет, оставив его…

Н-да. Где она его оставит? У бедняги нет никакого опыта по части употребления спиртных напитков. Явообразил, как он будет терзаться, когда придет в себя, и рассмеялся… но вскоре мне стало не до смеха. Спертый воздух в моей каюте положительно превращался в зловоние.

Пятьдесят первый день нашего плавания, мне кажется, а может быть, и не пятьдесят первый. У меня пропал интерес к календарю, да и к нашему плаванию тоже — почти пропал. У нас свой календарь — календарь корабельных происшествий, правда вполне обыденных. Со времени увеселения, которое устроил нам Колли, положительно ничего не произошло. Его охотно клянут. Капитан Андерсон продолжает быть к нам милостивым. Что же до Колли, то он засел в своей клетушке, откуда ни разу не вышел за все четыре дня, прошедшие после его опьянения. Никто, кроме услужающего, его не видел, если не считать меня, когда он с собственной бумажкой в руке шествовал в гальюн! Ну да будет о нем.

Что, пожалуй, больше развлечет Вас, так это контрданс, который мы, молодые мужчины, отплясываем вокруг красотки Брокльбанк. Я все еще так и не выяснил, кто этот ее «доблесный моряк», но уверен, что Деверель имел с нею дело. Я насел на него и вырвал-таки от него признание. Мы согласились, что мужчина вполне может потерпеть кораблекрушение, врезавшись в сей берег, и решили стоять плечом к плечу в совместной обороне. Вот такая развернутая метафора, милорд, из чего Вы можете видеть, до какой степени я отупел. Возвращаюсь к затронутому выше. Мы оба считаем, что в настоящий момент она склоняется к Камбершаму. Я сказал, что для меня это облегчение, Деверель заявил, что для него тоже. Мы оба боялись — и он, и я— той же неприятности из-за нашей общей с ним inamorata.[33] Вы, конечно, помните, что, поскольку Колли был так явно йpris[34] в нее, я построил некий легковесный план учинить много шума из ничего и свести этих Беатриче и Бенедикта, по уши влюбив их друг в друга! Я рассказал об этом Деверелю, и он, помолчав сначала, потом от души расхохотался. Я было уже открыл рот, чтобы выложить ему, в чем его поведение меня не устраивает, когда он любезнейшим образом сам попросил извинить его. Но, сказал он, это совпадение просто уму непостижимо и он готов поделиться со мной насчет одной забавной штуки, если я дам слово, что ничего из рассказанного мне не разболтаю. Тут нас прервали, и я так и не знаю, что за штука имелась в виду, но, как только дознаюсь, тотчас Вам доложу.

Я впал в апатию и несколько дней позволял себе не открывать дневник. Дел не было никаких, кроме как гулять по палубе, пить с кем попало, снова гулять по палубе и при возможности болтать с тем или другим пассажиром. Не помню, писал ли я Вам о том, что, когда «миссис Брокльбанк» изволила выйти из своей каюты, она оказалась — представьте себе — моложе собственной дочери! Я избегаю обеих — и ее, и прекрасную Зенобию, которая при этом зное пышет таким жаром, что от нее живот выворачивает! А вот Камбершам чрезмерной утонченностью не отличается. Томительная скука морского путешествия в этих знойных и почти безветренных широтах сказалась на потреблении нами спиртных напитков: мы пьем больше. Я хотел дать Вам полный список наших пассажиров, но передумал. Они вряд ли могут быть вам интересны. Пусть останутся ???? ???????.[35] А вот что может вызвать известный интерес, так это поведение преподобного Колли — вернее, отсутствие оного. Дело в том, что с момента своего грехопадения он не покидает каюты. Филлипс, услужающий, нет-нет да заходит к нему, и, сдается мне, его посетил мистер Саммерс, поскольку считает, что это входит в его обязанности как старшего офицера. Такой бесцветный малый, как Колли, робеет, надо полагать, вновь появиться в обществе наших леди и джентльменов. Леди судят его особенно строго. Мне же достаточно того факта, что капитан Андерсон, по выражению Девереля, крепко по нему проехался, — достаточно, чтобы умерить какие бы то ни было побуждения не считать Колли за человека.