Загляни Энрик в рубку, он сразу бы заметил над экраном черный прямоугольник объемного постера с бледным лицом и горящими над ним из тьмы синими глазами. И только шесть слов из строгих знаков новотуанского алфавита – «БОГ ЕСТЬ, И ОН ВОСТОРЖЕСТВУЕТ ЗДЕСЬ». Осенью 248-го (а на Яунге, на Острове Грез, было сухое лето) Энрик скорей ощупью, чем зрением, запомнил эту надпись, вырезанную ножом внутри пустого ствола дерева, куда забился и где умер и истлел молодой космолетчик Эку Нэинии, сбежав из подневольного гарема в джунгли Острова. Теперь первые буквы завещания Друга туанская молодь выводила струей краски по стенам, подростки-яунджи вышивали на головных повязках, а юное манхло в Сэнтрал-Сити выкалывало у себя на запястьях. И все ждали его – Пророка, избранного Другом.

– Экипаж лифта рад приветствовать…

– Пророк в трансе, ему нужен полный покой, – предупредил на ходу Тиу-Тиу; проскочив капитана, они вошли в каюту экстра-класса – Энрик впал в кресло, менеджер приглушил свет, а Тиу заходил восьмерками, поглядывая на Пророка.

– Странно, у меня в прислуге нет киберов, – тихо произнес Энрик одну из мыслей и опять умолк. Менеджер с шепотом отжал Тиу в уголок:

– Какая-то война киборгов в Сэнтрал-Сити; патрон хочет поучаствовать. Плюс – эстрадная крыса его оскорбила при всех, надо воспользоваться взлетом рейтинга.

У Тиу улеглось смятенье на душе. О, Энрик! Кто с тобой сравнится в умении ловить момент!.. Разве что я, Тиу-Тиу, диктующий бюрократам и дворянам высшей цивилизации, что им носить в следующем месяце.

– Нагруз будет полный, – менеджер с малозаметным поклоном принял у повелителя моды золотую форскую сигарку. – Штаб социальных прогнозов Церкви предполагает сорок-пятьдесят исков к патрону за воображаемые приставания десятилетней давности; это мы загасим, не дав дойти до суда, а вот с возбуждением молодняка придется повозиться. «Верные» раззадорены, ждут только его кивка, чтоб начать крупномасштабные акции. Патрон их придержал – надолго ли, не знаю. Если власти сочтут, что индекс агрессивности ребят выше 17, концерты могут запретить. А, представляете?..

– Зато продажа дисков возрастет в три раза.

– …и патрон устроит что-нибудь из ряда вон, – поделился опасениями менеджер. – Его крутит сильнее, чем обычно.

– Подготовь запасной вариант – выступление в элитном клубе; уж это запретить они не смогут. Пусть он хоть подожжет клуб – истеблишмент будет в восторге.

– Этого мало, – менеджер мыслил рейтингом, пиаром и опросами электората, и Город знал лучше, чем Тиу, чья сфера – «солнечная тысяча» престижнейших семейств, Двор, Канцелерат, парламент и дворянская палата. – Чтоб взять приз по максимуму, нужен охват низовой массы, от манхла и чуть выше в «синий» слой – там религия воздаяния лучше идет. Полный стадион и скандал нам выгоднее, чем любые выходки в тусовке VIP…

– Вы оба умные, – громко подытожил Энрик, не поворачивая головы. – Кончайте болтовню. Или я выкину обоих.

В коллекции впечатлений менеджера не хватало зрелища «Пророк считает углы головой поставщика Двора Его Величества Правителя», но – все впереди, с Энрика и это станется. Организатор выступлений с кутюрье-магнатом отступили в коридор и рассуждали там об Энрике, пока нежный бесполый голос не велел всем провожающим покинуть лифт.

Громоздкий ящик лифта стыковался с орбитальным вокзалом, команда клипер-курьера деловито и быстро готовилась к старту, кто-то ласково предлагал Энрику занять место в гелевом ложементе – «Предстоит скачок, господин», а Энрика здесь не было, Энрик с незримыми муками пробивался сквозь запредельную тьму в поисках бледного лица без глаз, которое – одно оно – может дать ему уверенность в себе. Друг, Друг мой единственный, где ты?..

– …а глаза у него – как у Туанского Гостя, – вещал штурман, проверив расчет перехода в скачок, – синие! Это не случайно, это знак Судьбы…

– Так называемый Туанский Гость, – заметил командир, – робот-разведчик Аллу-Халь-882, и глазки его – лазерный параллактический дальномер. Чистое совпадение. Внимание, готовность.

– Есть готовность.

Клипер-курьер каплей сорвался с причала и начал ускоряющееся падение в великую пустоту Космоса, вдаль от иссиня-серого шара планеты.

– Тридцать шесть сотых до рубежа скачка.

Огни на пультах гасли и загорались ожившей мозаикой. Во тьме Энрик почувствовал прохладное дуновение, словно открылась дверь и потянуло сквозняком – колкий озноб прошел по коже, воздух стал свеж и легок, дыхание освободилось от томительного гнета. Сияние возникло прямо в голове, расширяя зрение, слух, осязание за пределы корабельной скорлупы. Он видел горящие звезды, он ощущал ногами влажный мох, он, как змея, скользил между деревьев, его оглушал цокот ночных насекомых.

– Девять сотых до рубежа скачка.

– Автоматический режим, телеметрическая проверка ближнего пути.

– Достигнуто безопасное удаление от всех объектов Кон-Туа; в радиусе поля скачка, и по курсу кораблей нет.

Энрик прорвался сквозь ночь – у костерка, озаренный слабеющим пламенем, сидел, положив голову на колени, Друг. Темный от неизбывного горя, бледный от боли за всех, кто страдает, Друг поднял лицо:

– Ничего не бойся. Наступай; я буду рядом, – голос казался шорохом листвы и исходил не от сидящего, а сзади.

Костер, полыхнув напоследок, погас; тьма сомкнулась, облегла мягким, податливым гелем, а другой, куда более призрачный голос произнес:

– Начинается переход в скачок. Выдохните и расслабьтесь; переход продлится восемь секунд.

Энрик неслышно рассмеялся; его переполняла невесомая божественная сила; казалось – пожелай, и обгонишь корабль.

Звезды погасли, и все на борту притворились на восемь секунд мертвецами, чтобы воскреснуть в ином пространстве, где лежат пути кораблей, обгоняющих свет и само время.

Город поражает своей величиной. Рукотворный многоярусный лабиринт захватывает все поле зрения, уходит под землю, заслоняет небо и продолжается за горизонтом. И все это создано людьми, покорившими небо и землю. Город насквозь искусствен, в нем нет ни одной линии, взятой из Природы, и уже потому он есть фальшь и ложь. Все порабощено человеком и служит ему. Все ли? А солнце, следующее своим путем?.. Его не видно из-за стен, а горожане идут, не останавливаясь и не поднимая глаз. А ветер?.. Он не может проникнуть в теснины между стенами домов; те аэродинамические потоки, которые в любое время дуют в одном направлении и всегда в лицо, являются скорей порождением улиц, чем истинным дыханием земли.

Но – дождь! Дождь невозможно ни заслонить, ни отменить, и он свободно льется, омывая стены и стучась в окна. Дома сереют, темнеют и словно набухают, становясь больше; вершины домов теряются в тучах, спустившихся ниже и своим брюхом почти скользящих по земле. Огни горят тусклым масляным блеском, сливаясь и подрагивая. Бетон и асфальт намокают и пропитывают воздух густым, тяжелым запахом камня. Воздух наполняется водой, она льется и льется, журча и шурша, отовсюду – с крыш, с козырьков, со стен. А на улицах вскипают и пенятся бегущие реки, которые точно отмечают малейший уклон, чтобы, набрав силу, с ревом водоворота исчезнуть в жерлах зарешеченных стоков. Город не любит текущую воду. Она чересчур свободна и своевольна – ее прячут пожизненно в трубы, обуздывая ее бег. Но дождь не упрячешь в трубу, и живая вода льется, журчит и стучит.

Люди тоже не любят дождь – и если нет крайней нужды (а кому придет охота идти поздним вечером гулять под проливным дождем?), то сидят дома. Все разбежались и попрятались туда, где сухо и тепло, только дождь царил в Городе…

…Лильен никогда не было так хорошо. Обнявшись с Фосфором, они шли по безлюдным улицам, разговаривая и смеясь. Она чувствовала, как упругие капли воды барабанят по ее коже, по лицу и голове, но ей это было безразлично, скорее даже радовало. Волосы намокли и слиплись в прядки, и с их кончиков спадали быстрые капли. Струйки, свивающиеся на щеках, на шее, текли вниз, под одежду, приятно щекоча разогревшееся тело. Ногами она шлепала по лужам, поднимая снопы брызг. Фосфор держал ее то за плечи, то за талию, и она прижималась к нему в ответ. Его намокшие волосы тяжелыми змеями падали на лицо, глаза его блестели. Они целовались под дождем и пили дождь с губ, развлекались и дурачились. Улицы были пустынны, кроме них никого не было, и они наслаждались счастьем вдвоем. Такого легкого, искрящегося счастья, похожего на опьянение, Лильен еще не знала. Ночь, Город, дождь и тепло их тел. Смех и мокрая одежда. Никто им не мешал, и они были хозяевами пустых улиц – дождь и влюбленная пара.