– «Кто здесь был?» – спросил Семен у волчонка, который рыскал где-то поблизости.

– «Гиены», – последовал молчаливый ответ.

«Ну да, конечно, – вспомнил Семен, – гиены тоже входили в состав „мамонтовой фауны“, только они были, кажется, не обычными, а „гигантскими“. Милое дело…»

Когда волчонок понял, что Семен, загрузившись падалью, собирается возвращаться в лагерь, разочарование его было беспредельным. Оно просто граничило с возмущением, как будто его лишили чего-то, принадлежащего ему по праву: он не был голоден, он желал ОХОТЫ!

Человек почувствовал это настолько остро, что не выдержал и сбросил свой груз на землю.

– «Иди сюда! – позвал Семен и, перехватив посох, принял боевую стойку. – Сейчас я устрою тебе охоту!»

Он «мутузил» волчонка минут тридцать, до полного изнеможения – и его, и своего. Надо сказать, что справляться с ним раз от раза становилось труднее: волчонок быстро рос, наливался силой и почти ничего не забывал из полученных уроков. Оставалось радоваться, что древесина посоха достаточно плотная и пока еще не сильно страдает от волчьих зубов. Семен очень надеялся, что «тренирует» не собственного убийцу. С другой стороны, отказать в «игре» волчонку у него просто не хватало силы воли.

Работа закипела. При наличии столь обильного и разнообразного инструмента (нож, кремневые скребки, камни) каждую деталь можно было обрабатывать неделями, если не месяцами. Но Семен решил быть «ближе к природе» и максимально использовать готовые, так сказать, формы.

Новоявленный мастер-оружейник и раньше не рассчитывал, что сможет изготовить нечто изящное, но то, что получилось в итоге, испугало его самого. Агрегат весил не меньше восьми килограммов (а скорее, все десять) и состоял из лука длиной чуть меньше метра и ложа с прикладом общей длиной примерно сто двадцать сантиметров. Тетива из бережно сохраненной капроновой веревки, многократно усиленной сухожилиями, была толщиной с его мизинец. Семен отрегулировал ее длину так, чтобы она не была напряженной, когда оружие не взведено.

Семен не ошибся в том, что плечи лука будут сгибаться до нужного положения – не зря, оказывается, их когда-то мучили в институте ненужным сопроматом, но вот в том, какое для этого потребуется усилие, он просчитался. Первая попытка натянуть тетиву до «зацепа» привела к тому, что, не выдержав нагрузки, оторвалось «стремя». Пришлось усиливать крепеж, что добавило оружию еще добрых полкило веса. Вторая попытка была более успешной: до «зацепа» оставалось совсем немного, когда Семен почувствовал, что его сейчас просто разрежет пополам. Пришлось кроить и шить из шкуры сложную обвязку, чтобы хоть как-то распределить нагрузку на корпус стрелка.

И вот исторический (точнее – ДОисторический) момент настал: оружие взведено! Семен вытер пот со лба и вложил в желоб тяжелую толстую палочку, длиной сантиметров сорок, – заготовку для будущей стрелы. «Ну, с Богом! – сказал он, направляя оружие вдоль песчаной косы. – Только бы ничего не отвалилось после выстрела! Хотя чему тут отваливаться?»

И спустил тетиву.

Он специально выбрал для испытания такое место, чтобы потом подобрать стрелу и прикинуть дальность полета. Ничего не вышло: свой снаряд он так и не нашел – ни на трехстах метрах, ни дальше. «Моща, однако», – подумал Семен и почесал ушибленное отдачей плечо.

Считать дни Семен перестал давно. Как-то раз он забыл сделать вечером очередную зарубку на своем «календаре». На другой день вспомнил об этом, но идти в лагерь специально для этого поленился и отложил дело на потом. А вечером, разумеется, вновь забыл. Когда же он добрался до заветной палочки, то обнаружил, что не может вспомнить, сколько дней прошло после последней отметки – четыре или пять? Он устал за день, голова была занята другим, и он махнул рукой: «Какая, в конце концов, разница?» К собственному удивлению, без счета дней Семен испытывал не больше дискомфорта, чем без часов. Все эти меры времени в первую очередь нужны для координации действий между людьми, а с кем ему координироваться? В итоге он не смог точно определить, сколько провозился с арбалетом – дней семь-восемь, наверное.

Погода стояла жаркая, и посуда сохла прямо на глазах – только успевай поворачивать. Да и продукт, заквашенный в яме, вел себя прекрасно: тихо побулькивал и распространял вокруг себя такой аромат, что пролетавшие поблизости стрекозы и бабочки падали на землю и лежали, вяло шевеля лапами. Семену очень хотелось пострелять в мишень из новой «пушки», но он решил это дело отложить – как бы продукт не перекис. Пора было озаботиться тарой.

На сей раз он готовился со всеми мыслимыми предосторожностями: высохшую посуду выставил на солнце, а потом развел костер и прогрел каждое изделие над огнем. Для обжига выкопал широкую плоскую яму, поверх нее уложил параллельно друг другу нетолстые бревна и заполнил промежутки хворостом (это для подтока воздуха). Поперек бревен уложил слой палочек толщиной в руку и добавил еще мелочевки. На этот слой он выставил свои сосуды донышками вниз и завалил сверху хворостом, нагромоздив целый стог. Обжигать все сразу он не решился и разделил партию примерно пополам.

Для самoй процедуры обжига он выбрал безветренное утреннее время: окружающие джунгли верхового пожара, пожалуй, не обещали, но внизу валялось достаточно сухого мусора, чтобы устроить небольшую природную катастрофу. Семен специально отбирал лишенные коры дрова преимущественно лиственных пород. Тем не менее ему трижды пришлось лазить в заросли с плошкой воды. Когда костер превратился в груду углей и раскаленной керамики, он успел весь исцарапаться и изрядно закоптиться.

Результат столь трудоемкой и малоприятной процедуры стал ясен только к вечеру – среди золы лежали остывшие уродливые произведения первобытного гончарного искусства. Семен даже не сразу решился подойти поближе. «Вообще-то, в этом есть немалый азарт: столько трудов, а в итоге рискуешь получить груду обугленных черепков. А какие ощущения, когда слышишь короткий, тихий и мелодичный звук: „Дзинь!“ Сердце обмирает, душа уходит в пятки: может быть, это раскололся, не выдержав остывания, последний горшок?»

Больше половины изделий уцелело: один большой котел, обе крышки, одна «кружка» и две «кринки», а также еще несколько посудин, изготовленных раньше. «Ай да я!» – сказал сам себе Семен и начал готовить к обжигу вторую партию. Попутно он обдумывал следующий ход по организации «химического производства». Собственно говоря, ничего нового уже не нужно было придумывать – дальнейший процесс он не раз наблюдал в своей предыдущей жизни. Другое дело, что здесь у него все было сделано очень грубо, и, соответственно, следовало предполагать, что трудозатраты окажутся максимальными, а результаты – наоборот.

Посудину под условным названием «бак» он укрепил на двух камнях так, чтобы поддерживать между ними огонь. В центре «бака» он пристроил маленькую миску, чтобы она возвышалась над дном, но чуть-чуть не доставала до самого низкого места крышки. В бак он начерпал отвратительного перебродившего месива из ямы. Накрыл крышкой и налил в ее углубление воду. Совершив все это, он поднял глаза к небу, попросил об удаче духов света и тьмы и принялся разводить огонь.

Через полчаса варево тихо булькнуло, и Семен убрал из костра лишние ветки: процесс нагревания закончен, теперь нужно просто поддерживать температуру. Еще через час Семен снял нагревшуюся уже крышку и извлек из-под нее миску, в которой перекатывалось грамм сто прозрачной жидкости. Семен понюхал ее, сунул палец и облизал, а потом брызнул несколько капель в огонь.

Запах был родной и до боли знакомый.

Вкус тоже.

Попав на угли, жидкость вспыхнула бездымным пламенем.

– Вот оно – одно из богатств, которые выработало человечество! – гордо заявил Семен. – Настоящий ученый всегда придумает, как обойтись без змеевика!

Он слил жидкость в «кринку» и поставил охлаждаться в воду.