Несколько горстей мелко нарезанной тухлятины Семен забросил в воду и занялся изготовлением новых удочек. Нельзя сказать, что бычки так и кидались на приманку, но к вечеру в активе было пять штук, не считая двух сорвавшихся – вероятно, не успевших заглотить продукт достаточно глубоко. «Что ж, – подвел Семен итог первой путины, – на таком харче, как говорится, ходить можно, а вот любить – вряд ли. Впрочем, в данной ситуации последнее и не требуется».

Жизнь начала потихоньку налаживаться: вода медленно, но неуклонно отступала, Семен суетился по хозяйству. В его ежедневные обязанности входило регулярно спихивать плот на глубокую воду, добывать и приготавливать бычков, кормить и поить туземца. Ну и, разумеется, постоянного внимания требовал костер, лишний раз разжигать который не хотелось, а поддерживать мелкими мокрыми ветками было трудно. По мере того как стройматериалов становилось все больше, Семен воздвигал некое подобие жилища. Последовательность операций он выдерживал в традициях раннего каменного века: сначала заслон от ветра, который постепенно превращается в навес, а тот, в свою очередь, в шалаш.

В качестве задачи-максимум Семен поставил перед собой изготовление хотя бы пары приличных крючков для ловли крупной рыбы и костяного гарпуна, подобного тем, что он видел на картинках в книжках про первобытных. Однако времени на это почти не оставалось. По мере спада воды в раколовки стали попадаться раки, а на одной из отмелей обнаружилась «устричная банка» – залежи ракушек. Правда, основное «месторождение», вероятно, располагалось еще глубоко под водой, но пять-шесть штук в день Семену добывать уже удавалось. При всем при том голод сделался настолько привычным и обыденным, что Семен уже почти не страдал от него, точнее, его организм забыл, что такое сытость, и перестал требовать достижения этого состояния любой ценой. Примерно так же дело обстояло и с холодом: полностью согреться достаточно один раз в сутки – чтобы уснуть, а все остальное не обязательно.

А вот туземец начинал Семена потихоньку злить. Раны его активно зарастали, ни одна из них даже не загноилась. Он исправно принимал воду и пищу. Причем в том количестве, в каком Семен ее ему скармливал. Еду приходилось делить пополам, хотя раненый, похоже, не отказался бы и от добавки. Он, правда, ни от чего не отказывался, если ему пихали это в рот – глотал исправно, но ни разжимать челюсти, ни жевать сам не желал, хотя мочился и испражнялся с завидной регулярностью. Роль вечной сиделки-санитарки Семена никак не устраивала, и он с ужасом начал подумывать о том, что ему делать с этим «телом» в будущем.

Каким тут был первоначальный уровень воды, Семен, конечно, не знал, но, когда река приобрела почти привычный вид, он произвел сложную техническую операцию: изыскал два обломка стволов толщиной с ногу, засунул их под плот поперек бревен, а сам плот развернул перпендикулярно границе воды – пусть обсыхает. Плыть дальше не было никакого смысла, разве что ради обретения летальной дырки от туземной стрелы. Все же остальное, потребное для жизни, а не для смерти, в том или ином виде поблизости присутствовало: широкая глубокая протока (а может, и основное русло!), мелкая старица, низкие террасы, на которых среди кустов что-то краснело (ягоды?). Крупных бревен плавника для длительного поддержания огня поблизости не наблюдалось, но была надежда найти их где-нибудь выше по течению и сплавить к лагерю. Кроме того, выяснилось, что местность вокруг не представляет собой сплошную дремучую сельву, как на предыдущих стоянках, а, пожалуй, когда спадет вода, будет вполне проходимой во всех направлениях. Правда, и лагерь видно издалека, но… По прежнему опыту Семен знал, что долго прятаться в ненаселенной местности могут только герои «городских» писателей. В реальной жизни это практически невозможно: опытный тундровик или таежник почувствует наличие долговременного жилья за несколько километров – хоть по следам, хоть по запаху вчерашнего дыма. Так стоит ли ради мнимой безопасности сниматься с насиженного места?

Семен решил, что не стоит, и, отложив мысль о крючках и гарпунах в дальний ящик памяти, начал заготавливать прутья для стационарной рыбной ловушки и большой раколовки.

К тому времени, когда вода в реке полностью пришла в норму, жизнь на стоянке, можно сказать, наладилась. Семен соорудил не один, а два шалаша – спать под одной крышей с туземцем не хотелось совершенно, и он избавил себя от этой необходимости при первой же возможности. А дальше все пошло по знакомому кругу: костер – пища – сон. Ну, прибавилась возня с «телом», доставляющая массу положительных эмоций. Отощавший и замотанный бытом Семен ехидничал на тему того, что скоро туземец станет упитанным и гладким, а от него останется ходячий скелет. День ото дня у него зрело убеждение, что порочный круг пора разрывать – надо как-то радикально решить проблему еды и одежды. Речная рыба годится как хорошая добавка к пище, но постоянно питаться ею для взрослого мужчины немыслимо, тем более что приходится делиться с «телом». Кроме того, сколько ни закаляйся, а находиться в рабской зависимости от погоды просто унизительно. Когда пасмурно, когда дождь и ветер, жизнь превращается в сплошной подвиг – костер в шалаше из веток не разжечь, а есть все равно нужно, значит, надо весь день провести на улице практически в голом виде. Да и в шалаше только две маленьких радости – сверху не капает, и ветра нет. Нечем даже укрыться, если не считать сплетенного из лапника «одеяла», эффект от которого скорее психологический, чем термический.

Вот в один из таких безнадежно промозглых дней Семен и принял решение. Окончательное. Потому что еще пара недель такой жизни, и он морально деградирует настолько, что окажется уже ни на что не способным. Потому что ботинки доживают последние дни, и, когда они умрут, для него начнется такое… что об этом лучше не думать. И наконец, какой бы ни был здесь странный климат, но «холодный сезон» наступить должен – может быть, он уже начался и к вечеру пойдет снег? А если все-таки не пойдет, то он, Семен, сделает две вещи: постарается добыть некоторый излишек еды (нет, не запас, а именно излишек) и изготовит копье – простое, длинное, без наконечника. Потом он наестся до отвала (или уж как получится) и пойдет в степь НА ОХОТУ. Потому что больше так жить нельзя. А туземец пусть лежит здесь – в конце концов, раньше не помер, не помрет и теперь.

Стадо медленно приближалось. Олени старались держаться примерно на равном расстоянии от зарослей справа и слева. Семен понял, что устраивать там засаду дело бесполезное: ему нужно оказаться метрах в пятнадцати – не больше, а леса они боятся. «Что мне остается? Плюнуть и поискать водопой? А где его искать? С водой тут, кажется, проблемы нет, и вряд ли зверье ходит пить в какое-то одно место. Может, попробовать мои новые, ментальные, так сказать, способности? Как тогда – с зайцем. Вдруг получится? Все равно другого выхода нет…»

Сколь ни широк оказался степной простор, а другого выхода действительно не было. Выбравшись из зарослей речной долины, Семен прошел уже с десяток километров и в первом приближении смог оценить обстановку. «На саванну ландшафт, пожалуй, не тянет, скорее всего, это действительно степь, только какая-то северная. Во влажных низинах и по долинам мелких ручьев растительность очень похожа на тундровую – преобладают мхи, образующие этакое кочкастое болото, в котором никакой трясины, конечно, нет, но ходить с непривычки очень тяжело. А вот все остальное… В общем-то, тоже знакомо – мхов почти нет, травяной ярус составляют в основном осоки и злаки. Такие луга встречаются на южных склонах сопок в нашей лесотундровой и таежной зоне. Именно в таких „оазисах“ магаданские, к примеру, дачники умудряются за пару летних месяцев выращивать овощи. Здесь же все это, похоже, раскинулось на многие тысячи квадратных километров. Картошку с капустой тут сажать некому, зато травоядное зверье бродит в огромных количествах. Точнее, создается впечатление, что его очень много, поскольку обзор хороший и видно, что вдали – то здесь, то там – все время кто-то пасется. Только радости от этого мало».