— Я возлагаю все наши надежды на вашего сына, Памела, — произнесла она, бросив прощальный взгляд на могилу, и застыла в изумлении. На нее смотрели темные непроницаемые глаза Люсьена Кингсли Тремэйна.

— Да благословит вас Господь, сударыня, — с насмешливой улыбкой произнес он. — Что это вы болтаете с мертвецами? Спятили вы, или вас осенила благодать?

Кэт в растерянности потупилась. Потом окинула взглядом элегантное пальто с пелериной, небрежно расстегнутое, так чтобы был виден превосходно пошитый дорожный костюм. На Люсьене были высокие сапоги с белыми отворотами и лихо сдвинутая набекрень касторовая шляпа. Это не мог быть Люсьен Тремэйн — этот элегантный, самоуверенный, лощеный прожигатель жизни. Он был так же неуместен в Суссексе, как была бы неуместна она в своем старом уродливом платье в центре Лондона на майском празднике цветов.

Этот Люсьен Тремэйн, этот напыщенный денди, был столь же бесполезен в той борьбе, которую она вела, как надутый павлин на петушиных боях.

Куда исчез тот страдающий мальчик, несчастная жертва чужих преступлений, раненый юноша, к которому потянулось ее сердце, несмотря на решение оставаться равнодушной? Где то загнанное существо, которое предстало перед ней в «Лисе и Короне»?

Кэт не в силах была оторвать взгляд от Люсьена, который, все так же улыбаясь, слегка поправил дорогой белый шарф. Кроваво блеснувший на его мизинце крупный рубин привлек ее внимание. Она помнила это кольцо, которое вместе с миниатюрой было в том пакете, что она принесла ему в гостиницу.

Очевидно, это кольцо на его руке — знак того, что ничто не забыто и ненависть его жива. Но может быть, она все же чересчур поспешно осудила его? Глаза Кэт сощурились, и она снова задумчиво взглянула на сына Памелы Тремэйн, стараясь разглядеть и понять, что скрывается под этой маской денди.

Теперь он казался крупнее, чем год назад. Он заматерел, раздался в плечах, его фигура излучала мощь и угрозу, что в сочетании с идеально правильными чертами слегка загорелого лица неожиданно придавало ему такую сексуальность, что у Кэт перехватило дыхание.

Она увидела перед собой в первый момент лощеного лондонского денди прежде всего потому, что он сам хотел казаться таким.

Кэт, которая видела его в самые тяжкие минуты, которая была свидетельницей крушения его надежд, смогла понять причину этого перевоплощения, смогла почувствовать ту глубокую сердечную боль и душевную тоску, что скрывались за внешностью насмешливого щеголя.

Однако блестящая внешность успешно скрывала страдающего юношу. Он все так же улыбался одними губами, а глаза оставались холодными, непроницаемыми.

Когда-то она жалела его. Когда-то ее сердце потянулось к нему. Теперь все прошло. И если уж кто-то и нуждался сейчас в сочувствии, то только сама Кэт, потому что она решила, что этот изысканный лондонский джентльмен опасный человек.

Кого она вызвала своим последним письмом? Спасителя или еще одного паука в банку?

Люсьен заговорил снова, и от его низкого, завораживающего голоса холодок пробежал по ее спине.

— Все та же молчаливая мисс Харвей, невзирая на ее благоприобретенную эксцентричность. Ведь это вы, мисс Харвей, не так ли? Служанка, мисс Кэт Харвей? Пожалуй, я могу гордиться, что не забыл ваших грозных глазок.

Понимая, как надо говорить, если она намерена добиться своего, Кэт собралась с духом и выпалила:

— А это вы — мистер Тремэйн, не так ли? Ублюдок мистер Люсьен Тремэйн? Как видите, я в равной степени могу гордиться своей памятью. Вы получили мое письмо?

Она заметила, как приподнялась его левая бровь, затем он обогнул Кэт и встал перед могилой Памелы. Не поворачиваясь, он сказал:

— Ваше письмо да в придачу к нему другое, гораздо более откровенное приглашение, уместившееся на острие кинжала. — Он развернулся к ней так резко, что легкая ткань пальто обвилась вокруг его коленей. — Но вы ничего не подозреваете об этом, не так ли?

Люсьен не мог предположить, что она станет такой красавицей. Он помнил ее совсем юной, и она тогда уже много обещала, но действительность превзошла все ожидания. Длинные густые волосы ниспадали почти до талии; нежное, с тонкими правильными чертами лицо дышало благородством, а ее стройная, изящная фигура поражала зрелостью форм, которых не могло скрыть даже уродливое одеяние. Он знал, что не следует удивляться, к тому же он почти не запомнил ее; в его памяти остались только ее странные полные какого-то внутреннего света серые глаза. Уже больше года в кошмарах он видел эти равнодушные глаза; они смотрели сквозь него, но вместе с тем грозили и влекли куда-то, в какую-то темную глубину.

Но теперь, взглянув на ее высокий чистый лоб, слегка нахмурившийся от каких-то неведомых ему мыслей, Люсьен вернулся к иным, беспокоившим и смущавшим его, но также неотвязным воспоминаниям: легкий шепот в ночи, прикосновение прохладной руки к его горевшему лбу, ощущение ее мягкого, податливого женского тела в руках, нечаянное прикосновение женских губ.

Возможно ли это? Можно ли отождествить эту строгую юную красоту с той живительной, бескорыстной заботой? Неужели стоящая перед ним красавица и есть автор тех язвительных писем?

— Вы говорили про кинжал. Кто-то пытался убить вас, мистер Тремэйн? Как это восхитительно опасно! Подумать только, кому-то понадобилось вас убить? Надеюсь, подозреваемых не очень много? Не больше сотни?

Люсьен улыбнулся ее язвительности. Мимолетной растерянности, странного ощущения уязвимости, вдруг охвативших его, как не бывало. Неужели ему когда-то могло показаться, что ее глаза пусты? Ведь они сияли — и язвительностью, и весельем, и гневом.

— Я вам, по-видимому, не нравлюсь, мисс Харвей? Не понимаю почему: уверен, что ни разу в жизни не причинил вам вреда. По правде сказать, я вообще всегда считал себя отличным малым.

Кэт вскинула голову, предоставив Люсьену возможность любоваться ее белой нежной шеей.

— Конечно, вы такой и есть, мистер Тремэйн. И вы упомянули о кинжале только для красного словца. Жаль.

— Жаль, вы сказали? — Люсьен приблизился к ней почти вплотную. Его взгляд приковали ее полные, алые губы. Что она сделает, если он поцелует ее? — Жаль, что я опустился до того, что пытался таким образом привлечь ваше внимание, мисс Харвей.

Она стояла не двигаясь, и Люсьен отдал должное ее храбрости. Любая другая на ее месте обратилась бы в бегство. Неужели она не чувствует того напряжения, что возникло между ними?

— Жаль, что нападавший так оплошал, мистер Тремэйн, — ответила она и добавила: — Несмотря на приятность нашей милой беседы, боюсь, что мне надо вернуться в дом. Пора давать Эдмунду лекарство. Кроме того, мне необходимо лично проследить, чтобы повар забил жирного тельца в честь возвращения блудного сына. Я уверена, мы еще встретимся и сможем обсудить то, что я написала вам в последнем письме.

— Эдмунд? Удивительно знакомое имя. А вы, я вижу, в мое отсутствие не бездельничали, дорогая? — ответил Люсьен, отвесив изящный поклон и отступая в сторону, чтобы пропустить ее к распахнутым воротам, не желая быть втянутым в дискуссию по поводу возможной кончины Эдмунда. — Не откажите в любезности поставить в известность экономку, что мой слуга Хоукинс прибудет позже с багажом и с моим конем Калибаном. Надеюсь, для нас будут приготовлены комнаты. Да, и еще, мисс Харвей, я милостиво принимаю вашу благодарность за столь быстрый ответ на ваше последнее письмо, в котором вы умоляли меня явиться в Тремэйн-Корт.

— Я не благодарила вас.

— Да, мисс Харвей, я знаю, — улыбнулся Люсьен, отвесив новый поклон. Он все же смутил ее и получил огромное наслаждение, полюбовавшись ее румянцем.