Проснулись мы, когда солнце стояло высоко над деревьями: его тонкие лучи проникали под густой полог низких ветвей, папоротника и высоких трав, словно кто-то неведомый натянул струны света в вечном сумраке. Птицы весело перекликались, шорохи не казались тревожными, и даже в скрипе деревьев мне теперь не слышался печальный плач. Дозволение лесной девы обрело силу. Мы могли свободно идти по любым тропинкам, не опасаясь ни зверя, ни духа. Не теряя времени, мы зашагали вперед, подкрепившись сухарями и солониной.

-Что за чародейское перемирие? – спросила я у Хорвека, припомнив ближе к полудню ночной разговор. – Важное колдовство?

-Одно из важнейших. Не думал, что мне когда-то выпадет случай его сотворить, - ответил он, не оглядываясь. Мы шли по узкой дорожке, едва заметной среди ажурной листвы густого кустарника, уже начинавшей краснеть и желтеть, оттого большую часть времени я видела только спину бышего демона.

-Выходит, чародеи все-таки примирялись между собой… - задумчиво произнесла я, на ходу обрывая с ветвей красные терпкие ягоды, пришедшиеся мне по вкусу. – А мне казалось, что они только и делали, что убивали друг друга да ненавидели.

-Все верно. Но иногда случалось так, что маги понимали: силы их равны. Или оказывались в таком положении, когда не могли выжить без помощи друг друга. И тогда они заключали чародейское перемирие – налагали добровольно на себя необратимое заклятие, не позволяющее использовать магию против того, с кем они примирились. Клятва мира была знаком отчаяния, бессилия или… или любви.

-Любви? – переспросила я, и некое предчувствие далекой беды кольнуло сердце, угнездившись в его потаенном уголке навсегда. Я не была сильна в искусстве предвидения, но сейчас словно далекий голос прошептал: «Берегись!».

-Да, любви, - говорил между тем Хорвек, не заметивший в моем голосе ничего странного. – Бывало такое, что два мага решали связать свои жизни, и лучшим доказательством своей верности друг другу считали клятву перемирия. Но подобное случалось редко. Природа чародейства такова, что доверию и верности в ней нет места, и только самые безумные из магов соглашались связать себя с кем-то настолько сильными чарами.

Так и не поняв, что же в словах Хорвека испугало меня, я постаралась выбросить из головы тревожные знания, спросив напоследок, не навредили ли мы себе, дав клятву мира лесной деве.

-Полагаю, что нет, - хмыкнул он. – Мы поклялись не использовать силы, которых у нас почти что нет. Дева – древнее существо, оставшееся умом в тех временах, которые уже никогда не вернутся. Она боится своих воспоминаний – оттого и заставила нас дать бесполезное обещание. Те, кто живут прошлым, слепы к настоящему. А настоящее таково, что колдовство в нем выжжено каленым железом, и только самые жестокие чародеи сумели выжить в мире, который их отторг. Теперь этот мир платит им кровавую дань, поскольку изгнав магию, разучился ее узнавать. Потомки победителей слабеют: откуда им знать, что делать с ведьмой, если о ней слыхали разве что из сказок, да и то – не поняли и половины того, что в них сокрыто?..

-А ты… ты ведь много знаешь о магии? Ты был когда-то чародеем? До того как… как покинул мир людей?.. – наконец-то у меня получилось задать эти вопросы. Впрочем, я не рассчитывала всерьез, что услышу ответ на них – раньше Хорвеку не нравилось, когда я заговаривала о его человеческом прошлом.

-Я… обучался, - промолвил Хорвек, замедлив шаг. – Но выбрал иной путь. Точнее говоря, иной путь выбрал меня. И магии в нем не было места. Но это ты знаешь, Йель. Не расспрашивай меня. Я слишком часто не знаю, что сказать. Лучше посмотри сюда…

Маленький язычок пламени плясал на кончике прутика, подобранного демоном с земли. Повинуясь его жестам, он то появлялся, то исчезал, а затем и вовсе остался висеть в воздухе, словно мотылек. Разумеется, то было чудо, но я, делая вид, что слежу за крохотным огненным существом, на самом деле не могла отрвать взгляд от счастливой улыбки Хорвека, полностью преобразившей его лицо.

Нечто новое росло и крепло в нем, делая его иным существом, но то самое тревожное предчувствие - горечь будущих потерь?.. - примешивалось к моей радости – а я искренне радовалась, когда видела, как оживает Хорвек. Он постоянно пытался чему-то учиться, вспоминая заклятия, которые знал когда-то, и настойчиво повторял каждое из них, пока оно не срабатывало. Пустячная магия – он сам признавал это – но крошечные шажки вели его к цели, о которой я ничего знать не могла, и это наполняло мою душу далекой, невнятной тоской.

Иногда его колдовство было безобидным, как тот огненный мотылек, но порой я сердито бранила его: свое тело Хорвек считал таким же материалом для обучения, как и всякий сор под ногами. Как-то я заметила, что он оставляет на своей руке тонкие порезы, которые потом пытается заживить с помощью колдовства.

-Ну уж нет! – напустилась я на него. – Ты, того и глядишь, голову себе отрежешь или брюхо вспорешь!

-Исцеление ран – очень важное умение, - спокойно отозвался Хорвек, продолжая водить ножом по коже. – На ком же мне проверять действие заклятий, как не на себе самом? Здесь, как ты видишь, кроме тебя и меня нет ни одного человека, годного стать моим учебным пособием.

-Себя я изрезать не позволю, так и знай, - отрезала я. – Но и себя ты полосуешь зря!

-Разве твой дядюшка стал бы лекарем, если бы не научился штопать раны? – насмешливо и отвлеченно отвечал он, сосредоточившись на самом свежем порезе.

-Кабы дядя Абсалом учился зашивать шкуру и выдирать зубы на самом себе – он бы стал не лекарем, а покойником, - проворчала я. – Хвала богам, в Олораке всегда хватало тех, на ком можно набить руку. Да и то, должна признаться, у дядюшки случалось немало неприятностей… Но ведь неудача лекаря – беда для больного да его семьи, а твоя неудача – совсем другое!..

Разумеется, мои доводы не принимались во внимание, и порой мне казалось, что я теперь Хорвеку в тягость – ничего не понимающая и неспособная чем-то помочь в его страстном поиске самого себя.

Через лес тот нам довелось идти несколько дней, но, вспоминая о том времени, мне неизменно представляется бесконечная, едва заметная в зарослях папоротника тропа, уходящая в туман. Благодаря покровительству лесной девы мы не опасались диких зверей, и они не боялись нас: косули спокойно смотрели на нас, подойдя так близко, что можно было коснуться их рукой, а под ногами шмыгали лисята и зайцы. Мы не знали, позволено ли нам охотиться в лесу, да и рука не подымалась схватить доверчивого зверька, замершего передо мной. Но как-то поутру, когда съестных припасов почти не осталось, мы нашли рядом с догоревшим костром окровавленную кроличью тушку, а на следующий день лесная дева одарила нас куропаткой, так что голода мы не знали.

Странные мысли приходили мне в голову – раньше я не знала, что бывают раздумья, от которых на душе одновременно горько и светло, страшно и радостно. Я без конца размышляла на над тем, что сказал мне когда-то Хорвек: жизнь человека - бурная река, течение которой невозможно остановить ни на мгновение, и краткие мгновения счастья – это всего лишь несколько глотков воздуха, которые удается сделать до того, как пойдешь ко дну, сдавшись на милость течения. Все чаще я ловила себя на мысли, что хотела бы остаться навсегда в этом лесу, день за днем бесцельно идти по его тропам – но мое прошлое превращало эту маленькую, бедную мечту в пыль еще до того, как она успевала обрести хоть какие-то явные черты: разве была бы я счастлива, зная, что так и не попыталась спасти дядюшку, Мике?.. Меня одолевала тоска из-за того, что я становлюсь лишней в жизни Хорвека, но что бы было, не сумей он измениться?..

Господин Огасто теперь лишь изредка появлялся в моих размышлениях, превратившись в смутную мечту, в неясное видение из прошлого – но оно все еще заставляло мое сердце биться быстрее. «Я люблю его!» - говорила я самой себе с нажимом, словно опасаясь, что в моем сердце вот-вот зародится сомнение. А затем вновь забывала о прекрасном герцоге, увидев пестрокрылую сойку, яркий луч солнца или блеск в глазах Хорвека – явления столь чудесные, столь мимолетные, точь-в-точь тот самый глоток воздуха, который нужно успеть распробовать напоследок…