– Почему я должна это делать? – спросила я, но все-таки вошла. Дафна злобно смотрела на меня минуту-другую, а потом прошла следом за мной в студию и направилась прямо к моему мольберту. Там она отбросила несколько моих последних рисунков, пока не дошла до эскиза обнаженного Бо. У меня перехватило дыхание.

– Этот рисунок слишком хорош, чтобы он мог быть сделан только на основе твоего испорченного воображения, – заявила Дафна. – Не так ли? Не лги, – быстро добавила она.

Я глубоко вздохнула.

– Я никогда не лгала тебе, Дафна, – проговорила я, – и не солгу сейчас.

– Он позировал?

– Да, – призналась я. Мачеха кивнула. – Но…

– Убирайся отсюда. И чтобы ноги твоей не было в этой студии. Дверь будет закрыта на ключ всегда, я об этом позабочусь. Иди.

Я повернулась и поспешила прочь. Кто был настоящим страдальцем в этом доме, Жизель или я?

С тех пор как произошла эта ужасная автомобильная катастрофа, папа стал совершенно безразличным к окружающему его миру, как человек, потерявший желание жить. Плечи его опустились, на лицо легла тень, глаза потускнели. Он мало ел, становился все бледнее и бледнее, меньше заботился о своем внешнем виде и чаще сидел в комнате дяди Жана.

Дафна, как всегда, была критична и резка. Вместо того чтобы проявить к мужу сострадание, понять его, она жаловалась на свои новые заботы и утверждала, что он только прибавляет ей проблем. Меньше всего она думала о нем самом и о его страданиях.

Поэтому меня не удивило, что она немедленно кинулась ему сообщить о том, что обнаружила в художественной студии его дочери и что это означало. Мне было больше жаль его, чем себя, потому что я знала, как это подействует на его и без того травмированную психику. Измученный тем, что считал божественным возмездием за какие-то прошлые грехи, он воспринял разоблачения Дафны как осужденный, услышавший, что его последнее прошение о помиловании отклонено. Он не возражал против ее решения закрыть художественную студию и прекратить мои частные уроки, не высказал ни слова протеста, когда она приговорила меня фактически к домашнему аресту.

Само собой разумеется, я не должна была видеться и разговаривать с Бо, мне запрещалось пользоваться телефоном. Каждый день я должна была возвращаться домой сразу же после школьных занятий и либо помогать миссис Уоррен обслуживать Жизель, либо делать домашнее задание. Чтобы укрепить свою жесткую власть надо мной и папой, Дафна призвала меня в кабинет и устроила мне перекрестный допрос в его присутствии, только чтобы доказать ему, что, вне всякого сомнения, я оказалась именно такой плохой, как она и предсказывала.

– Ты вела себя как маленькая распутница, – заявила она, – даже свои художественные способности использовала ради свободных сексуальных отношений. И это в моем доме!

И самое страшное то, что ты развратила сына одной из наиболее высокоуважаемых креольских семей в Новом Орлеане. Они вне себя от горя по этому поводу.

– Что ты можешь сказать в свое оправдание? – спросила она как какой-нибудь судья в верховном суде.

Я подняла глаза и взглянула на папу, он сидел со сложенными на коленях руками и остекленевшим взглядом. Он находился в таком состоянии, что мне не было смысла говорить что-либо. Я не думала, что он услышит или поймет хоть слово из того, что я скажу, а Дафна наверняка принизит и уничтожит все аргументы в мое оправдание. Я покачала головой и снова опустила глаза.

– Тогда отправляйся в свою комнату и непременно точно выполняй то, что я тебе сказала, – распорядилась Дафна, и я ушла.

Бо был тоже наказан. Его родители отобрали у него автомобиль и запретили месяц бывать в обществе. Когда я встретила его в школе, он выглядел сломленным и подавленным. Его друзья узнали, что у него неприятности, но подробности им не были известны.

– Прости, – сказал Бо. – Это я виноват. И тебя и себя сунул в кипящий котел.

– Я сделала то, что хотела сделать, Бо, и мы ведь нравимся друг другу, ведь так?

– Да. Но я мало что могу сделать теперь. По крайней мере, пока все не успокоится, если успокоится вообще. Я никогда не видел отца до такой степени взбешенным, Дафна действительно растравила его. И, естественно, главную вину она возложила на тебя… – проговорил он и поспешно добавил: – Несправедливо. Но мой отец тоже думает, что ты ужасная соблазнительница. Он назвал тебя femme fatale,[22] что бы это ни значило. – Бо нервно огляделся. – Если он только узнает, что я разговаривал с тобой…

– Я понимаю, – печально сказала я и описала ему мои наказания. Бо вновь извинился и поспешил прочь.

Жизель была просто в восторге. Когда я увиделась с ней после того, как Дафна рассказала ей подробности, она была в прекрасном настроении – жизнерадостна и восторженна. Даже миссис Уоррен заявила, что Жизель была бодрой и энергичной и выполняла без жалоб все процедуры.

– Я попросила маму показать мне этот рисунок, но она сказала, что уже уничтожила его. Садись вот здесь и рассказывай все подробности, – приказала она. – Как ты ухитрилась уговорить его снять одежду? В каком положении он позировал? Ты что, нарисовала… все?

– Я не желаю говорить об этом, Жизель, – отрезала я.

– О нет, желаешь, – воскликнула она. – Я застряла здесь, целыми днями делаю эти идиотские упражнения с ворчливой медсестрой или корплю над домашними заданиями, а ты тем временем прекрасненько развлекаешься на свободе. Ты обязана рассказать мне все. Когда это случилось? Недавно? А после того, как ты его нарисовала? Что, тоже сняла одежду? Отвечай! – взвизгнула она.

Как бы мне хотелось присесть и на самом деле поговорить с ней. Как мне хотелось, чтобы у меня была сестра, которой я могла бы открыть все, сестра, которая дала бы мне добрый совет, проявила бы сочувствие и заботу. Но Жизель хотела только насладиться и смаковать мои трудности и страдания.

– Я не могу говорить об этом, – упорствовала я и отвернулась.

– Лучше делай то, что тебе говорят, – завизжала она мне вслед. – Ну! А то расскажу родителям о королеве вуду. Руби! Руби, сейчас же вернись.

Я знала, что она выполнит свою угрозу, и это в дополнение ко всему остальному наверняка вгонит бедного отца в такую депрессию, из которой он никогда не выберется. Попавшая в ловушку, прикованная цепью моего собственного честного признания Жизель, я возвратилась и позволила ей высасывать из меня подробности.

– Я так и знала, – заявила она, довольно улыбаясь. – Я знала, что в один прекрасный день он соблазнит тебя.

– Он не соблазнил меня. Мы нравимся друг другу, – настаивала я, но Жизель просто рассмеялась.

– Бо Андрису нравится только Бо Андрис. Ты просто дурочка, глупая маленькая кайенская недотепа, – заявила она и опять улыбнулась. – Иди принеси мне судно, мне нужно пописать.

– Возьми сама, – возразила я и вскочила со стула.

– Руби!

Я не остановилась. Я выбежала из ее комнаты, влетела в свою, плюхнулась на кровать и зарылась лицом в подушку. «Неужели дедушка Джек и Бастер обращались бы со мной хуже?» – раздумывала я.

Через несколько часов я удивилась, услышав стук в мою дверь. Я повернулась, вытерла слезы и крикнула:

– Входите!

Я ожидала, что это будет папа, но пришла Дафна. Она стояла, сложив на груди руки, но на сей раз не выглядела рассерженной.

– Я думала о тебе, – сказала она довольно спокойным тоном. – Я не переменила мнения на твой счет и насчет того, что ты вытворяла, я также не намерена смягчать наказания, но решила дать тебе возможность раскаяться в порочных привычках и уладить отношения с отцом. Тебя это интересует?

– Да, – ответила я и затаила дыхание. – Что мне нужно делать?

– В эту субботу день рождения твоего дяди Жана. При нормальных обстоятельствах Пьер поехал бы навестить его, но Пьер сейчас не в том состоянии, чтобы посещать кого бы то ни было, особенно младшего брата, страдающего умственным расстройством, – проговорила она. – Поэтому, как обычно, тяжелые задачи ложатся на меня. Я отправляюсь в лечебницу. И мне пришло в голову, что с твоей стороны было бы неплохо сопровождать меня и представлять отца. Конечно, Жан не разберет, кто ты на самом деле, но…