Он подошел к стене, зажег свет, а я неотрывно сладил за ним. Я указал ему на кресло, а сам сел между ним и дверью.

Мы молчали, глядя друг на друга.

— Симпатичная пижамка, — наконец произнес он, улыбаясь.

— Мне отнюдь не все равно, в чем спать, — ответил я. — Никогда не знаешь, с кем придется встретиться.

Он кивнул:

— Должно быть, я не оправдал ожиданий. Но не суди слишком строго.

— Пол в твоем распоряжении.

Это был коренастый, довольно симпатичный парень — типичный американец, с коротко остриженными волосами песочного цвета и суровым лицом. Я бы дал ему лет двадцать пять, и, по-моему, он очень неплохо смотрелся бы в строю олимпийских атлетов. Но только не в команде американцев.

Не знаю даже почему. Все в нем было безупречно. Но возможно, слишком безупречно, как у ребят из всех спецслужб восточнее Рейна, когда они говорят себе, что ни в чем не должны ошибаться. На нем был легкий шелковый пиджак, модные коричневые брюки и огромные, тщательно отполированные ботинки с толстыми подошвами и золотая булавка для галстука, украшенная монограммой «Г.Дж.».

— Не возражаешь, если я закурю? — спросил он и потянулся рукой к карману пиджака.

Я предупреждающе поднял пистолет, и он замер. Я бросил ему коробку спичек и сигареты, которые лежали рядом на столе.

— Какая забота. Мне такие нравятся. — Он зажег сигарету.

— Ближе к делу. Не люблю, когда меня будят посреди ночи.

Какое-то время он молчал, но нельзя сказать, чтобы вел себя тихо. Он беспокойно постукивал каблуками:

— Ну ладно, дружище, скажу тебе прямо. Ты ведь занимаешься этим ради денег?

— Да.

— Мы знаем, что ты ведешь слежку для Лондона. А тебе известно, что в цепочке, связывающей Вашингтон и Лондон, есть брешь? Конечно, тебе это известно. Разные политические мотивы, подозрительность начальства постоянно доставляют какие-то неприятности. Мы просто хотим включить тебя в платежную ведомость. Мы оба работаем на одних и тех же людей. И в двойной страховке нет ничего плохого. Конечно, в строго конфиденциальном порядке. А ты получишь толстуюпачку денег.

— Ты мог бы изложить все это в письме, вместо того чтобы прерывать мой сон.

— Думаешь? Нет. Первое правило: проверь у человека реакцию, рефлексы и давление. Ты превосходно справился со мной.

Я знал, что ты не спишь и тем не менее тебе удалось сбить меня с ног. Мне следовало подумать о подушке. Итак, каков твой ответ?

Я встал и отступил назад, чтобы освободить ему путь к выходу.

— Скажу коротко — нет. А если чуть подлиннее — то категорически нет. И что заставляет людей думать, будто я страдаю комплексом Иуды?

— Деньги, — ответил он. — Симпатичные доллары, малыш.

Чем дольше я с ним разговаривал, тем меньше мне нравился его американский акцент. Я указал кивком на дверь.

— Спокойной ночи, Джонсон.

Он не стал спорить.

— Ладно, — сказал он. — Но ты проиграл. — Подойдя к: двери, добавил:

— Мой пистолет у тебя?

— Я оставлю его для коллекции. А когда отойду от дел, подарю его музею в Южном Кенсингтоне. Ну а чтобы меня не обвинили во взломе этой квартиры, я бы хотел получить обратно ключ, с помощью которого ты проник сюда.

Я протянул левую руку, в правой держа пистолет. Недолго поколебавшись, он сунул руку в карман и бросил ключ.

Я придержал дверь, слушая, как он спускается вниз по лестнице. В окно увидел, как он переходил улицу. Затем снова лег.

Симпатичные доллары. Конечно, мне бы заплатили долларами.

Но почему-то я был уверен, что там, где велась вся эта бухгалтерия, расчет производился в рублях. Милый малыш!

«Vous vous amusez, no?»[6]

На следующий день рано утром я позвонил Уилкинс в Гринвич. Было полвосьмого, и к телефону подошел ее отец. Он зарычал в трубку, точно офицер, которого разбудил диспетчер и сообщил, что склад номер

Два охвачен огнем. Он громко позвал Уилкинс, и, пока она снимала бигуди или занималась чем-то еще, что, по ее мнению, стоило сделать, чтобы подойти к телефону в приличном виде, старик рассказал мне о двух скачках, происходивших в тот день в Лонкампе, и дал прогноз погоды для Лондона.

Наконец Уилкинс взяла трубку: я понял, что она еще не проснулась до конца и рассержена столь ранним звонком. Я попросил ее раздобыть информацию относительно Авраама Малакода и позвонить мне как можно быстрее, а также, если удастся (впрочем, меня это беспокоило куда меньше), найти материал на Латур-Мезмин.

— Женщина?

— Да. Веритэ, — ответил я. — В коробке со старыми записями лежат вырезки статей с кричащими заголовками. Или мне это приснилось?

— Сейчас вы, по-моему, должны были бы спать.

Я не стал спорить и дал ей номер телефона, по которому она должна была перезвонить мне, а затем приготовил кофе и сварил пару яиц. Я принялся за кофе, пытаясь навести некоторый порядок во всем том, что мне было известно. Малакод хочет, чтобы я следил за Кэтрин и в конце концов сообщил ему, где остановится миссис Вадарчи. Сатклифф хочет того же. Двое неизвестных напали на меня в Лондоне, и еще один парнишка навестил меня ночью, и всех их интересовало то же самое. А человеком, связанным с миссис Вадарчи, — ярким, словно воздушный змей, на которого невозможно не обратить внимания, — была Кэтрин. Стебелсон сказал, что миссис Вадарчи собирается использовать Кэтрин. Но с какой целью? Чтобы заставить Кэтрин расколоться, мне придется основательно потрясти ее. Это будет нелегко, но, очевидно, дело того стоит. Если кто-то использует кого-то, надеясь таким образом чего-то добиться, то почему я не могу включиться в игру, независимо от того, что там говорил Сатклифф насчет людей, чересчур туго набивающих свои бумажники.

Я прождал до половины десятого, а затем позвонил на Бальзака, 35-30, попросив к телефону Кэтрин. Ее голос показался мне сонным и сердитым и стал еще более сердитым, когда она поняла, что звоню я.

— Позвони попозже, — сказала Кэтрин, и я услышал, как она зевнула.

— Я хочу увидеть тебя сегодня.

— Позвони позже.

— В семь часов вечера, — сказал я. — На северной оконечности моста Сольферино.

— Нет.

— В таком случае я приду в отель.

— Ты все равно меня не увидишь.

— Тебе придется выйти. Я скажу, что я из министерства здравоохранения и хотел бы взглянуть на сертификат, позволяющий тебе заниматься массажем. Мост Сольферино. Семь часов.

— Ну ладно.

— Умница.

— А как я узнаю, что я на северной оконечности?

— Посмотришь на реку. Если она будет течь справа налево, значит, ты не там. Перейдешь на другую сторону.

— Боже мой, какие сложности. Я встану на середине. И буду ждать две минуты.

Кэтрин повесила трубку. Я представил себе, как она снова ложится в кровать, и не сразу смог отогнать от себя эту картинку.

Пришел Казалис — он открыл дверь своим ключом и радостно сказал:

— Доброе утро, «мамаша Джамбо». Хорошо спалось?

— Да, за исключением одного часа. У меня был гость. Ключ от этой квартиры достать нетрудно, несмотря на твои уверения.

— Не принимай близко к сердцу. Жизнь вся из этого состоит. — Он налил себе остатки кофе в чашку, на четверть наполненную сахаром, и, поглотив за один присест полчашки, крякнул от удовольствия:

— Восхитительно. Ты знаешь толк в кофе.

— Он назвался Говардом Джонсоном или как-то в этом роде.

Пытался склонить меня к работе на американскую разведку и гарантировал хороший заработок.

— Молодой пижон? Похож на полузащитника из университетской команды и ведет себя так искренне, будто его воспитывали на Урале?

— Да, точно.

— Старина Говард. Про него можно сказать — из молодых, да ранний. С детства стремился быть первым во всем, но когда у него начал ломаться голос и появились прочие признаки половой зрелости, он выдохся. Но они продолжают тратить на него уйму денег и надеются, что в один прекрасный день он снова окажется на высоте. Ну а что с Малакодом?