Надежда, вера в будущее были очень сильны. Представления о загробной жизни были четко определенные. «Каждый человек ждал чего-то лучшего. Думали о будущем, верили, что жить будем лучше. Хотели грехи сдать, молились Богу. Знали, что на том свете водить будут: кто грешен — в огне будет гореть, кто не грешен — в рай попадет. Бес тянет в левую сторону, ангел— в правую. Если не грешен, ангел перетянет. По мутарству там водить будут. Сначала — свидания с родными, но это не долго. Потом всяк свое будет» (Она же).
Павел Николаевич Малышев (1910) рассказывает об этом же, но более образно: «Что говаривали наши старушки о загробной жизни? Говорили, милая, что здесь на Земле мы живем лишь частично, что с приходом смерти душа человека продолжает жить. От того, как прожил на грешной земле человек, будет зависеть, куда он попадет на том свете— в рай или в ад. В раю тепло, кругом сады, в них полно всяких там яблок, груш и прочего, кругом поют красивые птицы. Люди живут в красивых домах, кругом бегут речки, и падают с холмов водопады. Людям приносят еду разные феи. А те, которые прожили беспутную жисть, плохо работали, не почитали господа Бога, пьянствовали, развратничали, не становили своих детей на ноги — попадут по кончине жизни земной в ад. В аду черти хвостатые поджидают беспутых, подогревают воду в больших котлах для того, чтобы потом посадить их туда. На некоторых подвозят воду и дрова, на других катаются верхом черти».
К священникам отношение было в основном вполне доброжелательное. Они были частью той жизни, непременным (и необходимым) ее атрибутом. Хорошо знали семьи священников, дети которых в XX веке очень часто пополняли сельскую и городскую интеллигенцию (учителя, врачи, инженеры). А. И. Сухогузова (1924) рассказывает про родное село: «К священникам верующие относились по-доброму. Наш священник был очень хороший человек, довольно грамотный, трудолюбивый. Имел корову, сено заготовлял сам. Была у него и пасека, земельный участок, который тоже обрабатывал сам со своими детьми. Дети все были грамотные: дочь Усольцева Нина Николаевна — учительница русского языка и литературы. Она учила меня в Великорецкой неполной средней школе. Два сына его — инженеры, которые трудились в городе Вятке, а на выходные дни приезжали домой на лодке».
Церковь была регистратором всего течения семейной жизни (рождение, брак, смерть — официально фиксировались ею). Священник знал изнанку любой семейной жизни и был силой примиряющей.
Церковно-приходские школы для многих крестьян были единственным источником грамотности. В них детям пытались дать не просто грамоту, а четкие и определенные нормы мировоззрения и поведения. Е. Я. Прокашева (1911): «При церкви была приходская школа. Школа была деревянная на четыре класса. В этой школе я училась три зимы. В революцию четвертую зиму учиться не пришлось. В школе нас учили священник и еще учителя. Изучали Закон Божий, арифметику, грамматику, еще нам давали занятия по ведению домашнего хозяйства. Я как думаю, что и сейчас тоже надо такие занятия, а то нынешняя молодежь ничего не умеет. В религиозные праздники нас водили в церковь, где учили правильно вести себя в Святом Храме, относиться к ближнему и нищим, которые стояли на паперти, также учили правильно давать поклоны.
На селе у нас священники были самые почетные и уважаемые люди».
«Особым святым местом в селе была церковь. Она стояла на пригорке беленькая, как невеста, и люди шли к ней на исповедь и в радость, и в горе. В молитвах они находили утешение от нищенской тяжелой жизни» (К. Н. И-ова, 1921).
Василий Матвеевич Кобелев (1930) вспоминает о церкви как о празднике души, своем детском чуде: «В нашем селе, которое стоит на небольшой возвышенности, в центре стоит белокаменная церковь. Так эта церковь до начала Великой Отечественной войны 1941 года была главным очагом культуры и воспитания всего населения в округе. Церковь была видна со всех сторон за несколько километров. Ее позолоченные купола и колокольни сверкали в солнечных лучах. Вокруг церкви со всех сторон росла сирень шириной 3 метра, а перед сиренью стояла металлическая ограда очень красивой работы. Между церковной стеной и сиренью были захоронения священников с надгробными плитами. Вокруг стен церкви была абсолютная чистота, и это вызывало какое-то особое волнение, когда проходишь по этому месту. У нас — мальчишек 6—10 лет — это оставляло неизгладимое впечатление. В дни службы и религиозных праздников со всех сторон собирался народ на богослужение. Это был разнаряженный народ. Некоторые шли босиком, и только метров за 200 от церкви они обувались. Мужчины были, как правило, в сапогах, в отцовских яловых, смазанных дегтем. Из дальних деревень ехали на лошадях с разукрашенной упряжью. В телегах с родителями было много детей. Весь этот люд стекался вокруг церкви, и все это напоминало большое шествие. Внутри церковь выглядела настоящим музеем. Все было прибрано и ухоженно и блестело россыпью золота. При звуках церковного хора все это захватывало дух. Все стоящие в церкви были захвачены богослужением и неистово молились. Во время служения никто не разговаривал, и поэтому было отчетливо слышно все слова священника. В церкви были люди всех возрастов. После богослужения народ расходился не сразу. Некоторые уходили на кладбище к могилам родственников и знакомых. Кладбище находилось метрах в 400 от села. Многие заходили в лавку, в которой было много всяких товаров. Торговля всевозможными товарами проходила и на улице. Торговали и частные лица. Тут были товары домашнего промысла. Торговля шла бойко и весело. Это были настоящие праздники, к которым готовились все».
О своеобразной психологической разгрузке, снятии повседневного напряжения в церкви вспоминают многие. «Религия вообще действовала на людей успокаивающе. Выйдешь из церкви, как облегчит тебя, идешь, не чувствуешь под собой дороги, на душе легко и спокойно» (М. В. Пикова, 1914).
В село во время церковного праздника стекались жители всего прихода — со всех окрестных деревень, находившихся порой довольно далеко. Для них такое паломничество имело свой особый смысл (как выход в большой мир, общение с соседями и знакомыми из других деревень, праздничный базар). В большие праздники, конечно же, в центре внимания был религиозный обряд. Матрена Андреевна Кудрявцева (1910) хорошо помнит: «В церковный праздник с вечеру уходили в церковь, которая в 17 километрах от нашей деревни была. Шли пешком, босиком, обутки берегли, несли с узелком на палочке. В узелок складывали кулич, яйца, булочную мелочь (всякие кренделя, “сороки” —булочки в форме птички). В церкви с вечера до утра шла служба (всеношная), и на клиросе пел церковный хор. Я тогда голосистая была, все время пела в церковном хоре на клиросе, знала все молитвы, обряды. Поп-батюшка заранее присылал мне записку, дескать, Матрена Андреевна, окажите большое уважение своим присутствием на всеношной. После богослужения, едва рассвет, выходили и шли с иконами вокруг церкви, а перед тем батюшка всем давал причаститься».
В народе постоянно ходили устные рассказы, предания о местных чтимых святых, чудотворных иконах, святых целителях всех недугов телесных и душевных. Нередко к уважаемому монаху-наставнику (реже — монашке) приезжали за советом и помощью издалека. Анна Кузьминична Михайлова (1911) рассказывает: «Жила еще на свете Натальюшка Истобенская. С 9 лет слегла она и не вставала. Жила при монастыре, а когда монастырь закрывать стали, выкинули ее солдаты во двор под забор. Да слава Богу, люди добрые к себе ее взяли. Так вот, ходило поверье, что она молитвами людей исцеляла. Я к ней и в молодости ездила, и потом, когда сын умер. Она-то меня и научила, как жить дальше, обратила меня к Богу. Благодаря ей и выжила, с ума не сошла.
Вера в Бога и помогала во всем. Люди добрее были, не было хамства грубого, доверяли друг другу. И к природе по-другому относились. Бывало, зайдешь в реку, а рыбы так из-под ног и выскальзывают. Не то что теперь. Мне кажется, что слишком много людям власти дали, давали бы не всем, а тем, кому стоит».
