В трудные минуты жизни к домовому даже обращались за помощью. Случалось, что хозяин уходил в город на сезонные работы или уезжал туда с предназначенным на продажу обозом зерна. Если он не возвращался в намеченный срок, встревоженная хозяйка становилась перед печью и «вопила» (слезно просила): «Дым — домовой, верни хозяина домой!»

Раз в году, на Ефремов день (7 февраля), на Руси повсеместно отмечались именины домового.

Старые люди говорили: «Ефрем Сирин, запечник, прибаутник, сверчковый заступник». Одному богу известно, каким образом христианский святой превратился в домового-запечника, покровителя сверчков. В этот день домовой капризничал, уходил на двор и потешался там над домашними животными. Порой он был не прочь сыграть злую шутку даже над самим хозяином.

Чтобы задобрить домового, в каждой избе после ужина хозяева ставили в загнетку горшок каши. Она была предназначена специально для домового. Задвигая горшок с кашей в печь, смоленские крестьяне приговаривали:

«Хозяинушка, батюшка, хлеб- соль прими, скотинку води». На русском Севере домовому при этом говорили: «Домовишко-де- душка, всех пои, корми овечушек, ладь ладно, а гладь гладко и стели им мягко». А чтобы каша раньше времени не простыла, горшок вокруг обкладывали раскаленными углями. В полночь, когда в доме все засыпали, домовой выходил из-за печки, открывал заслонку, доставал из загнетки горшок с кашей, садился на шесток и съедал всю кашу до дна, без остатка. После трапезы домовой вновь обретал доброе расположение духа.

Был еще один день в году, когда на домового нападала грусть-тоска. Это случалось 1 апреля. Плохое настроение у домового в этот день крестьяне объясняли тем, что он менял шкуру, чтобы жениться на кикиморе. Но, видимо, у него не все ладилось, поэтому он злился, выламывал из печки кирпичи, бил посуду, разбрасывал в избе вещи, подкатывался под ноги домочадцам, чтобы они падали на ровном месте. Да мало ли какие неприятности мог учинить в этот день домовой.

Считалось, что домовой не в силах навредить только тому человеку, который не поддается обману, а также тому, кто сумел в этот день обмануть другого. Поэтому в этот день повсюду соблюдали обычай обманывать друг друга, чтобы оградить себя от козней домового. Имевший когда-то магическое значение обычай постепенно превратился в праздник розыгрыша и шутки. Если человеку удается в этот день кого-нибудь обмануть, он говорит ему с шутливой назидательностью: «Первый апрель — никому не верь!» На следующий день все возвращалось на свои места, а домовой с прежним рвением продолжал охранять огонь в печи, опекать домочадцев и следить за хозяйством.

Когда же изба от старости ветшала, хозяева переезжали в новый дом, в котором была сложена заранее новая печь. По мнению селян, переезд из старого дома в новый был опасным делом. Нечистая сила не любила обновления и строила хозяевам при переезде всяческие козни. Поэтому деревенские колдуны советовали новоселам перебираться в новую избу в ночь перед новолунием. Считалось, что именно в это время всякая нечисть теряет свою активность, становится вялой и не в силах осуществлять свои злые умыслы.

Перед тем как перебраться в новый дом, в него впускали кошку и, если с ней ничего не случалось, переводили во двор скотину. Семья же не могла перебраться на новое место жительства до тех пор, пока в избу не будет переправлен хранитель очага дедушка-домовой. Но чтобы переселить его со старой печи на новую, нужно было исполнить особый обряд. Начинался он с того, что ближе к обеду самая старшая в семье женщина, так называемая болышуха, топила печь и сгребала в загнетке кучкой раскаленные уголья. Как только наступал полдень, большуха ссыпала пылающие жаром уголья в глиняный горшок. Ставила его на шесток и накрывала сверху чистой скатеркой. Затем она раскрывала настежь дверь и говорила в сторону печи, обращаясь к притаившемуся там домовому:

Добро пожаловать, дедушка- домовой, в новое жилье.

При этих словах она указывала глазами на горшок. Домовой безмолвно принимал ее приглашение. Горшок с углями становился теперь для него чем-то вроде кареты, в которой он, невидимый человеческому глазу, должен был проследовать на новое место жительства. Между тем большуха ставила горшок на хлебную лопату и выходила во двор. Осторожно, боясь потревожить домового, несла она горшок к воротам нового дома. Там ее уже ожидали остальные члены семьи во главе с хозяином. В его руках на чистом полотенце были хлеб-соль.

Рады ли гостям? — спрашивала встречающих большуха.

Милости просим, дедушка-домовой, к нам на новое жилье, — низко кланяясь, говорил в ответ хозяин. Затем он становился впереди большухи, а за ними сзади пристраивалось все остальное семейство. После этого вся процессия медленно и торжественно следовала к крыльцу нового дома. Войдя в избу, большуха ставила горшок на шесток новой печи. Затем, сняв с горшка скатерку, трясла ею поочередно во все углы, как бы стряхивая невидимого домового. Отпустив домового, большуха высыпала раскаленные уголья из горшка, стоявшего на шестке, в горнушку, или порсок. Чтобы уголь не перегорал, его покрывали сверху слоем сухой древесной золы, которую предусмотрительно приносили с собой из старого дома. Считалось, что вместе с огнем в печке поселился домовой. С этого момента он становился верным и бессменным хранителем домашнего очага. Горшок, в котором были принесены уголья, нельзя было использовать в хозяйстве. Поэтому его тут же разбивали, а черепки бережно собирали и зарывали рядом с домом у красного угла, в котором обычно висела икона с лампадой.

Начиная обживать новый дом, необходимо было прежде всего растопить печь от угольев, принесенных из старой печи. Присыпанные золой уголья выгребали из горнушки на середину пода. Положив сверху бересту с тонкими лучинками, раздували огонь и топили печь сухими березовыми дровами. Закончив топить печь, часть угольев убирали в горнушку и присыпали сверху золой. Остальной уголь вместе с золой выгребали из печи. Под подметали березовым или сосновым помелом и сажали в печь хлебы.

Когда в положенный срок испеченные хлебы вынимали, каждую ковригу внимательно и придирчиво осматривали. Если корки у них были чистыми и гладкими, то это предвещало хорошую и спокойную жизнь в новом доме с новой печью. Если все же хотя бы на одной из ковриг обнаруживалась глубокая трещина, то это было плохим знаком: либо вскоре новый дом по каким-либо причинам придется покинуть, либо в него в скором времени может прийти беда.

В этих случаях обращались за помощью к домовому. Ковригу с трещиной не трогали три дня. На четвертый день устраивали обильный ужин. Бракованную ковригу разрезали на куски по числу домочадцев. Сверх того должно было остаться две горбушки: одна — для духа огня, а другая — для домового. Первую горбушку завертывали в чистую ткань и убирали на постоянное хранение в укромное место. Горбушку для домового оставляли на столе, а рядом с ней ставили чарку вина. Каждый из взрослых участников застолья, прежде чем выпить, должен был чокнуться с чаркой домового, который, как полагали, незримо присутствует за столом.

Испокон веку крестьянина в его нелегкой жизни ожидало множество несчастий: болезни, неурожаи, падеж скота и многое другое. Считалось, что большинство болезней и злоключений происходит от сглазу. Посмотрел кто-то на человека недобрым глазом, и здоровяк превращается в считаные дни в настоящую развалину. Многие верили, что порчу по злому умыслу напускали на человека местные колдуны и нечистая сила. Чтобы упредить всевозможные неприятности или избавиться от тех, которые уже произошли, прибегали к помощи специальных магических обрядов, имеющих различную степень сложности. Простые обряды при необходимости мог совершать почти любой человек, а вот более сложные были под силу только знахарям и колдунам.