— Отца после обедни выносить будут, — за моей спиной появилась его младшая дочь и полненькой рукой передала мне салфетку, чтобы вытереть слезы. Мне стало как-то не по себе от ее присутствия, не хотела, если честно, ее видеть. — Он говорил, что когда я закончу школу, ты поможешь мне переехать в город и оплатишь какую-то часть за университет.

Я промокнула слезы, откашлялась, когда до меня наконец дошел смысл ее слов! Я не хочу обсуждать бред, который они решили мне сыпать, когда его не стало. Чувствуя мою слабость, сейчас на меня нападут со всех сторон, и каждый будет тянуть в свою сторону. Как это всегда бывает, живешь ты себе, и никому ни одной душе не нужен. А как только ты попалась на своих эмоциях, оттаяла практически, тебя в цепкие лапы и растаскивают, пока не опомнилась.

— Дом на меня записан, но здесь будут жить мама, наш брат и бабушка. Я в этом году уже заканчиваю, — когда я развернулась к ней лицом, она посмотрела мне в глаза с такой надеждой, что меня передернуло.

— Ну, вот и славно, дом же на тебе, продашь и решишь свои проблемы, — я отдаю ей использованную салфетку в руки. — А на университет можешь сама заработать, как делала это я. Нам с мамой никто не помогал!

Она смотрит на меня ошарашено, видимо не ожидала, что я оттолкну ее, тихую кроткую родственницу в черных одеяниях.

— Ты же знаешь, что моя мама никогда не работала. И помочь она не одному из нас не может. — как-то совсем возмущенно получается у нее высказать претензию.

— Смешно. Слушай к чему эта показуха? — я делаю шаг к ней и мне приходится немного наклонить голову, чтобы смотреть ей в глаза и наш разговор остался без лишних ушей. — Он бросил меня, ради твоей матери. Когда появилась ты, он вспоминал обо мне, только когда нужны были деньги, жилье или помощь вам… Как же он вас называл? — я делаю вид, что тщательно вспоминаю эти слова, врезавшееся в памяти навечно. — Оглоеды и гаврики… Как-то так. Я никогда не была ни той, ни другой. Именно поэтому каждый из вас получил от него по кусочку. Ты дом, другие машину, огород, сарай, какую еще рухлядь? Понимаешь, к чему я клоню? Он не жалел меня! Только вас чертовых оглоедов! И теперь, когда он лежит там, вы все плачете не потому, что он умер. Нет! Он был единственным работающим человеком в вашей семье! Пацаны разъехались. Ты и твой братик решили взять позицию мамочки, которая никогда не гнула спину, а сидела и ждала, когда ее молодой муженек притащит деньги…пока она будет отмаливать свои грехи! Когда приходило время платить алименты, он божился, что его оглоедов надо кормить, и ничего, что моя мама пахала, как проклятая, чтобы вырастить меня. Два сраных Сникерса, вот такими были мои алименты в сумме. Поэтому пошла ты на хер со своими пожеланиями и слезами.

Я двигалась к выходу, как спасающаяся бегством будущая героиня очередного романа. Мне же было все равно: кто, что сказал, как они размышляют. Но мой приезд был к нему, человеку которого уже нет. Это было сделано, чтобы простить его за все, что он сделал, а не посадить себе на шею его семью. Я в душе переживала, что не успею простить его, но теперь он может уйти с миром.

— Илонка, погоди, на кладбище поедем, — за мной по пятам идет его жена, пока я рву когти подальше отсюда.

Я ничего ей не отвечаю, все, что я сейчас хочу — это уютная квартира, домашнее тепло, моя мама и дочь рядом со мной. Я здесь чужая, хочу к своим родным людям!

Когда я уже выхожу за забор, слышу сзади быстрые шаги, оборачиваться не хотелось, поэтому я только ускорилась. Раздраженно отряхиваю пожухлые листья с березы, стоящей около дороги, она в наглую осыпается на мою голову. Если сейчас пойдет дождь, я сорвусь от злости. Больше никто за мной не бежит, домики, которые мне встречаются на пути все ухоженные, у каждого жителя огород, уже вспаханный к зиме. Чего я не увидела у моих «родственничков» тунеядцев. Они мне напоминают ос-наездников, откладывающих свои яйца в живую жертву, чтобы в итоге детки сожрали своего носителя. Лишь бы пристроить свои жопы.

Я не замечаю за своими мыслями транспорт, подъехавший сзади, и меня передергивает, от резкой его остановки.

— Садись домой отвезу, — Сергей перегибается через сидение и дергает ручку открытия двери. — Илона.

Я останавливаюсь и смотрю на свои вымазанные в деревенской грязи кроссовки, на которых ошметками висит земля, я не заметила, как шла по бездорожью, вымазав себя чуть ли не до ушей. Я бы хотела гордо повернутся и уйти, но Сергей, пожалуй, единственный в их семье, разделяющий мое мнение. Открываю дверь и сажусь на пассажирское сидение, пояс безопасности с силой стискивает меня, неприятно передавив грудную клетку и живот.

— Простила? — он задумчиво смотрит перед собой и ждет моего ответа.

— Простила, — тихо говорю я.

Стиральная машинка начала уже отжимать и при этом изводила меня глухим звуком раскачивающегося барабана из-за того, что не отцентрована. Я разбираю белье по кучкам, в ворохе периодически ловлю маленького зайчонка, которая все не может успокоиться. Мама стоит на кухне и жарит блины, пока каждый занят своим делом и старается никому не мешать. София умудрилась перемазать все свои футболки красками, и теперь нам предстояла большая стирка благодаря ей.

Мама пару раз пыталась поговорить со мной о похоронах, почему я так быстро вернулась. Но мне было нечего сказать ей, сплетничать об их семье…, да она и так знала, на что они способны. Вонзить в спину нож, и добавить еще грязи не в моем стиле. Я всегда стараюсь щадить своих близких, даже если сама очень переживаю.

Когда на кухне запахло ванилином, я с удовольствием втянула в себя воздух. В выходной день, еще и осенний, хочется, чтобы в доме пахло выпечкой. Это создает определенный настрой, погоду в доме. Я вообще люблю уют во всех его проявлениях.

София в очередной раз перепрыгнула кучу белья и, запнувшись, чуть не проехалась лицом по линолеуму. Нам явно было тесно вчетвером в этих сорока двух квадратах.

— Господи ты Боже, убьется ведь, — восклицает мама, когда я хватаю ребенка за шкирку.

— А ты попробуй, объясни ей, что это опасно, — выразительно смотрю на дочь. — А если ты сломаешь себе что-то?

София окидывает нас обеих взглядом и с довольной улыбкой на лице сочиняет ответ.

— К врачу поеду. Мне подарят конфеты, и больше ничего не будет болеть, — заключает она и снова прыгает через белье.

— А можно еще и укол вкатить, не так ли? — беру ее чуть выше локтя и увожу подальше от опасных игр.

— Так не честно. На улице холодно, дома скучно. Я устала, — канючит мелкая напоминая мне о тех временах, когда я рвалась на улицу, уставая от безделья.

— Помоги бабушке, — мама тут же выходит из кухни с маленькой лопаткой в руках.

— Вот не надо, она прошлый раз так помогла, что мне пришлось еще и всю плитку на кухне отмывать. — Лучше разбуди деда, он уже отдохнул после поездки и попроси повозить тебя по городу.

София тут же срывается с места и громким голосом басит: «Дедушка уже не спи». Естественно, когда она так орет уже и кот решил, что время сна закончилось. Я напрягаюсь от воспоминания, как она постоянно кричала маленькая и как часто болела. Я думала, свихнусь! У нас даже появилась личный доктор, которой мы платили за вызов на дом, так как постоянно сидеть в диких очередях — было нереально. Ларингиты были раз в месяц стабильно, гнойная ангина, фарингит, бронхит, я уже вполне могу стать врачом даже без обучения.

Мимо меня проходит отчим с заспанным лицом, он только что вернулся из Тольятти, рвался домой к любимой внучке и решил вздремнуть днем. Его тучное тело задевает двери, и он пытается пройти боком.

— Надо худеть, — говорит мама и я уже знаю, что сейчас защитница будет рвать и метать за эти слова.

— Не правда! Он толстый и добрый! А кто худой, тот злой! — вот так считает моя дочь, теперь ее невозможно переубедить в ином. — А еще он мягкий!

Я выглядываю из-за двери и смотрю, как она прижалась к его круглому животу, обняв своими ручками-веточками.