Лайон Пеннингтон с самого рождения отличался серьезным, едва ли не угрюмым нравом. В школьные годы он снискал себе репутацию грубияна и задиры, лишь укрепив ее на военной службе в Индии. Эйтона всегда опасались. Женитьба на Эмме не исправила его характера. Напротив, граф стал еще более раздражительным и вспыльчивым. Мало кто рисковал противоречить ему, а те, кто все же имел такую неосторожность, очень скоро понимали, что совершили фатальную ошибку. И это внезапное прозрение нередко доставалось им очень дорогой ценой. Женитьба сделала Лайона более уязвимым:

у его врагов появилось действенное средство – грязные слухи и сплетни.

– Вы готовы отдать себя в руки инквизиции, милорд?

– Я буду говорить вам, что чувствую, а вы станете мучить меня еще сильнее, мадам Торквемада.[6]

Лайон окинул взглядом прямую спину Миллисент и не смог удержаться от улыбки. Ведь эта женщина обладала недюжинной храбростью и силой духа. Старая графиня и семейный поверенный оказались на удивление дальновидными.

В тот вечер, когда граф обжег себе руку, Охинуа не ограничилась его кратким осмотром, а подробно расспросила Гиббза о хозяине. Поговорив с камердинером графа, она взялась за Джона и Уилла. Потом пришла очередь и всех остальных слуг, помогавших ухаживать за Лайоном.

Найдя знахарку на кухне, Миллисент уселась рядом с ней в надежде узнать, что именно удалось выяснить старой африканке.

Те несколько часов, которые они с Лайоном провели утром в саду, несомненно, пошли ему на пользу. У графа улучшился цвет лица, появился аппетит, тонкое чувство юмора заметно смягчало его тяжелый нрав. После прогулки Миллисент пришлось отлучиться, чтобы уладить кое-какие дела с миссис Пейдж, а Лайон с Охинуа провели немного времени вместе. Затем графа отнесли в библиотеку. Пока он увлеченно занимался разбором книг, Миллисент поспешила на кухню. Ей не терпелось разузнать у Охинуа как можно больше о нынешнем состоянии своего мужа.

– Я узнала все, что мне было нужно, кроме одного. Жаль, я не видела, как хирург вправлял ему кости. – Охинуа ненадолго задумалась. – Знаете, любой английский лекарь только посмеялся бы над вами, а то и отправил вас прямиком в Бедлам, если бы узнал, что вы доверили заботу о своем муже старой рабыне.

– Для меня это ровным счетом ничего не значит, – мягко улыбнулась Миллисент. – Вы поделитесь со мной тем, что вам уже удалось узнать?

Охинуа кивнула.

– Да. Но вы должны знать, что все, что я вам скажу, вашему мужу уже известно. Я даже спросила у него, можно ли рассказать вам об этом.

– И он ответил: «Делайте как хотите, черт вас возьми»?

– Не так вежливо, как вы говорите, но что-то в этом роде.

– Почему-то меня это не удивляет.

Темные глаза Охинуа широко раскрылись, а седые брови поползли вверх.

– Хоть характер у него и не сахар, но ваш муж вовсе не безумец.

– Я так никогда и не думала.

– Старый доктор Домби назвал бы его болезнь частичным параличом. – По словам Гиббза, такого же мнения придерживался и хирург, который первым осматривал Лайона. Но Миллисент не стала перебивать Охинуа и промолчала, надеясь услышать что-нибудь еще. – Когда граф сорвался с утеса прошлым летом, он сильно повредил голову. Я поговорила с его слугами. В первые дни после падения доктора были больше всего обеспокоены переломами рук и ног. Хотелось избежать ампутации. Пока над графом работали хирурги, он полных два дня пролежал в беспамятстве. Конечно, для его светлости это было к лучшему, ведь он не чувствовал боли.

«Ни физической, ни душевной, – подумала Миллисент. – Ведь в тот роковой день падение с того же утеса отняло жизнь у его жены. Злые языки обвиняют графа в ее смерти. Как можно говорить такое, когда сам он едва не погиб».

– Камердинер его светлости поведал мне, – продолжила свой рассказ Охинуа, – что, когда ваш муж пришел в себя, ему понадобилось целых две недели, чтобы научиться управлять мускулами и начать понемногу чувствовать свое тело. Поначалу ему было даже трудно дышать. Состояние графа было таким тяжелым, что его семья уже готовилась отдать распоряжения насчет похорон.

«Братья Лайона были готовы скорее похоронить его, нежели позаботиться о его здоровье, – с горькой усмешкой подумала Миллисент. – Когда все близкие отказались от Эйтона, его взяла под свою опеку вдовствующая графиня, несмотря на собственную слабость, болезнь и преклонный возраст».

– Но постепенно к графу стала возвращаться способность чувствовать свое тело. Скоро он даже смог совершать отдельные движения. Через месяц после несчастного случая граф уже начал садиться. Еще через месяц, когда с обеих рук его светлости сняли лубки, он полностью владел левой рукой. Но тут произошло новое падение, на этот раз со стула. Граф снова сломал правую руку. Мне сказали, что его светлости сняли лубки лишь за несколько дней до вашей свадьбы.

Леди Эйтон встала и подошла к окну. Из кухни был виден тот самый уголок сада, где они с Лайоном провели утро. Сегодня Миллисент наконец-то услышала смех мужа. Этот живой звенящий звук, словно чудесная музыка, все еще звучал у нее в ушах. Она поняла, что Лайон стал частью ее существования. Без него ее жизнь в Мелбери-Холле уже немыслима.

– Вы говорите, первые два месяца состояние Лайона постепенно улучшалось, потом все замерло. И с тех пор никаких изменений?

Миллисент повернулась к Охинуа и затаила дыхание, ожидая ответа.

– Выходит, так. Я думаю, постоянное недовольство от вынужденного заточения в четырех стенах да вдобавок разъедающая душу затяжная тоска сделали свое дело и подорвали силы графа, без которых выздоровление невозможно. Лорд Эйтон из той породы людей, чей дух нельзя сковать цепями или запереть под замок. Вместо восстановления, как сказал мне Гиббз, наступило ухудшение. Ни всевозможные доктора, ни многочисленные лекарства не смогли помочь графу. – Охинуа покачала головой, не скрывая отвращения. – Никто не пытался упражнять его руки и ноги, чтобы придать им силы. Лорда Эйтона все время держали в постели или в кресле. Никто не пожелал вселить в него надежду и занять каким-нибудь делом. Напротив, они сделали все, чтобы подавить и сломить его волю. Если связать лапы огромному льву и держать его в темной яме, он скоро откажется принимать пищу, а потом умрет. Достаточно уничтожить дух, и самый благородный из смертных будет раздавлен.

Прожив больше месяца рядом с Лайоном, Миллисент легко могла себе представить, какой пыткой должна была обернуться жизнь ее мужа в той тупой неподвижности, на которую он оказался обречен. Такое существование вскоре убило бы его. Теперь Миллисент стало понятно, почему старая графиня так настойчиво умоляла ее выйти замуж за лорда Эйтона. Несчастная женщина видела, что творится с ее сыном.

– Что ж, им удалось спасти графу руки и ноги, – заключила Охинуа. – Но они высушили его душу, лишили вкуса к жизни.

– Что же мы можем сделать для Лайона теперь? – спросила Миллисент.

– Он не хочет этому верить, но в том, чтобы способность двигать руками и ногами вернулась к нему, нет ничего невозможного. Раны и увечья графа были слишком серьезны, чтобы ждать немедленного исцеления. Прошло еще слишком мало времени.

– Чего не хватает моему мужу, так это терпения. Существует ли какое-нибудь средство помочь его телу, не затуманивая разум?

– Я уже дала ему одну мазь. Это бальзам Маттиолуса, он помогает от всех болей в суставах. Лучше его только состав на основе арники горной. Эту траву еще называют «яд леопарда», но, боюсь, я не смогу приготовить эту мазь, так как у меня здесь нет всего необходимого. Правда, Джоуна говорил, что нужные травы можно найти в аптекарской лавке в Сент-Олбансе.

– «Яд леопарда» – название подходящее, – криво усмехнулась Миллисент. – Я пошлю кого-нибудь сегодня за этой травой. Если вам что-нибудь нужно еще, скажите.

– Есть и еще один способ помочь вашему мужу – заставить его разрабатывать суставы.