Пьесы должны соответствовать уровню детей. Неправильно заставлять детей играть классические пьесы, которые чрезвычайно далеки от подлинных детских фантазий. Детские пьесы, как и детское чтение, должны соответствовать их возрасту. Саммерхиллские ученики редко читают Скотта, Диккенса или Теккерея, потому что нынешние дети принадлежат веку кинематографа. Когда ребенок идет в кино, он узнает такую длинную историю, как Вествард Хо [15], за час с четвертью, а чтение этой книги со всеми ее скучными описаниями людей и природы заняло бы у него несколько дней. Поэтому в своих сочинениях дети не хотят ничего похожего на трагедию в замке Эльсинор; они предпочитают привычное им окружение.

Хотя в Саммерхилле и исполняются, как правило, пьесы собственного сочинения, все же по-настоящему прекрасные драматические произведения вызывают у детей самый живой отклик. В одну из зим я еженедельно читал старшим пьесы. Я прочел им всего Бэрри [16], Ибсена, Стриндберга, Чехова, кое-что из Шоу и Голсуорси и несколько современных пьес вроде «Серебряной нити» и «Водоворота» [17]. Наши лучшие актеры и актрисы предпочли Ибсена.

Старшие проявляют интерес в отношении техники постановки и придерживаются по этому поводу довольно оригинальных взглядов. Например, в драматургии есть освященное веками правило: ни один персонаж никогда не должен покидать сцену без объяснения, почему он это делает. Если драматургу вдруг надо было отделаться от отца, чтобы дать матери и дочери возможность поговорить друг с другом о том, какой же он все-таки осел, старик отец обязательно вставал и, сказав что-нибудь вроде: «Ну что ж, я лучше пойду и посмотрю, высадил ли садовник капусту», убирался прочь. Наши молодые саммерхиллские драматурги пользуются более прямыми предлогами. Как сказала мне одна девочка, в реальной жизни вы выходите из комнаты, ничего не говоря о том, почему вы это делаете. Вы просто выходите — и всё, вот и на сцене Саммерхилла поступают так же.

Саммерхилл специализируется в особой области театрального искусства, которую мы называем спонтанным лицедейством. Я ставлю сценические задачи таким, например, образом: «Надень воображаемое пальто, потом сними его и повесь на крючок. Нарви букет цветов и найди среди них чертополох. Открой телеграмму, в которой говорится, что твой отец (или мать) умер(ла). Перекуси наспех в привокзальном ресторане и сиди там как на иголках, боясь, как бы не пропустить поезд».

Иногда представление носит характер «ток-шоу». Например, я сажусь за стол и объявляю, что я — чиновник иммиграционной службы в Гарвиче [18]. Каждый ребенок должен обзавестись воображаемым паспортом и приготовиться отвечать на мои вопросы. Это проходит очень весело.

Или, например, я становлюсь кинопродюсером, набирающим исполнителей для будущего фильма. Или бизнесменом, подбирающим себе секретаря. Однажды я представлял человека, поместившего в газету объявление, что ему нужен амануэзис [19]. Никто из детей не знал, что означает это слово. Одна из девочек решила, будто это слово значило •маникюрша» [20], получилась неплохая комедия.

Спонтанное исполнение — творческая, жизненно важная сторона школьного театра. Наш театр сделал больше для развития творческих способностей детей, чем что-нибудь другое в Саммерхилле. Любой может сыграть в пьесе, но не каждый ее напишет. И дети, вероятно, понимают, пусть и не до конца, что наша традиция исполнять только оригинальные, так сказать, доморощенные пьесы поощряет и поддерживает именно творчество, а не воспроизведение или имитацию.

Когда люди танцуют, они обычно придерживаются определенных правил. Удивительно, что в танцах, как и вообще в жизни, толпа в целом принимает установленные правила, а отдельные люди, ее составляющие, могут поголовно ненавидеть эти правила.

Для меня лондонский танцевальный зал символизирует Англию. Ганцы, которые должны быть личным и творческим удовольствием, сводятся к прогулке арестантов. Все пары танцуют одинаково. Консерватизм толпы удерживает большинство танцоров от оригинальности. А главное удовольствие от танца — это выдумка, изобретение. Когда изгоняется выдумка, танцы становятся механическими и унылыми. Английские танцы вполне выражают страх англичан перед любыми проявлениями эмоциональности и самобытности.

Если в таком развлечении, как танцы, нет места свободе, откуда шяться надежде отыскать ее в более серьезных аспектах жизни? Ведь если кто-то не осмеливается изобрести свой собственный танцевальный шаг, как можно рассчитывать, что он осмелится осуществить свой собственный религиозный, образовательный или политический выбор!

В Саммерхилле любое представление включает танцевальные номе- ри. Их всегда и ставят, и исполняют девочки, и, надо признать, делают они это хорошо. Они никогда не танцуют под классическую музыку, только под джаз. У нас даже есть балет на музыку Гершвина «Американец в Париже». Сценарий написал я, а девочки поставили танцы. На лондонских подмостках танцуют хуже.

Танцы служат отличной отдушиной для подсознательного сексуального интереса. Я говорю «подсознательного», потому что девочка может быть хороша собой, но, если она плохо танцует, партнеров по пищам у нее найдется немного.

У нас в гостиной почти каждый вечер полно детей. Мы ставим пластинки, и тут нередко возникают разногласия. Дети хотят слушать Дюка Эллингтона или Элвиса Пресли, а я это ненавижу. Я люблю Равеля, Стравинского и Гершвина. Иногда я чувствую, что сыт по горло джазом, и ввожу правило, гласящее, что, пока это моя гостиная, я буду ставить здесь то, что я хочу.

Но я понимаю, что трио из «Кавалера роз» или квинтет из «Мейстерзингера» опустошит комнату. Оно и понятно: мало кто из детей любит классическую музыку или классическую живопись. Мы не делаем попыток поднять их вкусы на более высокий уровень—что бы это ни значило.

Человек бывает счастлив или несчастлив в жизни независимо от того, любит он Бетховена или горячий джаз. Школы добивались бы гораздо больших успехов, если бы включали в программы джаз, а не Бетховена. В Саммерхилле трое парней впервые взяли в руки музыкальные инструменты, вдохновленные джазовыми оркестрами. Двое из них купили кларнеты, а третий выбрал трубу. После школы они пошли учиться в Королевскую музыкальную академию. Сейчас они играют в оркестрах, которые исполняют исключительно классическую музыку. Мне нравится думать, что такое развитие их музыкальных вкусов корнями уходит в Саммерхилл, где каждый имел возможность слушать то, что хотел: Дюка Эллингтона, Баха или любого другого композитора.

В большинстве школ спорт принудителен. Даже присутствовать на соревнованиях обязательно. В Саммерхилле спортивные игры, как и уроки, необязательны.

Один мальчик, пробывший в нашей школе десять лет, ни разу не участвовал ни в одной спортивной игре, и ему никогда не предлагали играть. Но большинство детей любят спортивные игры.

Малыши не участвуют в сложных играх, требующих специальной организации. Они играют в гангстеров или индейцев, строят шалаши и убежища на деревьях, словом, делают все то, что обычно свойственно маленьким детям. Поскольку они еще не достигли той стадии, на которой становится возможным сотрудничество, у них нет сложных игр, и не нужно стараться вовлекать их в такие игры. Организованные и спортивные игры приходят естественным образом в свое время.

В Саммерхилле наши главные игры — хоккей зимой и теннис летом. Интересно, что, когда имеешь дело с детьми, трудно составить хорошую команду для игры в парный теннис. В хоккее они считают командную деятельность само собой разумеющейся, но в теннисе, как правило, в паре игроков каждый действует сам по себе, вместо того чтобы составлять единое целое. Лет с 17 командное взаимодействие получается лучше.