— Значит, Бычок — это и есть Ремо Гвалта? — спросил Фарбер.

— Это так же верно, как то, что Карлик и Фарбер — одно и то же лицо. Только Фарбер был нормальным отдыхающим, а Карлик, извиняюсь, дикарь, быдло, грязь, — пояснил Хлыщ.

Фарбер пыхтел как автоклав, переваривая обрушенную на него информацию. Ирония судьбы: оторванные от жизни дикари понимали в событиях, происходящих на Санатории, гораздо больше, чем он, Фарбер, человек, который мог свободно передвигаться, разговаривать, смотреть. “Слепец”, — подумал Фарбер и сказал:

— Сверху прачечная, снизу синхрофазотрон, а что в ответе получается? Бр-р-р…

— Невесело получается, — подтвердил Корень.

Было уже поздно, но дикари не спали. Не спали оттого, что наконец появилась хоть какая-то надежда.

В блоке установилась лихорадочная атмосфера. Даже Корень с трудом сохранял спокойствие. Последние три недели непрерывных издевательств, бессонницы и ожидания вестей измотали и его.

— А что Желудь, что с ним? — спросил Фарбер.

— Аварийный останов, — сказал Хлыщ и многозначительно повертел пальцем у виска… — Раньше был толковый мужик, слесарь-рационализатор.

— Больной он, давно уже, — подтвердил Корень и поправил Желудю воротник. Тот спал.

— Счастливчик, — сказал Серый.

— Я не понимаю одного, — перешел на шепот Фарбер, — почему они меня к вам поместили?

— Можешь не шептаться, — сказал Хлыщ. — Если Желудь уснул, его ни одной пушкой не разбудишь. Поместили сюда, потому что все вокруг переполнено. Кроме того, они помешаны на идее повсеместного постоянства. Возникла дыра — заполнить ее.

— Но ведь я про землянина вам рассказал, — возразил Фарбер.

— Эх, Карлик, Карлик, не понимаешь ты всей специфики. Сюда войти можно, а выйти — никак, — объяснил Серый. — Они уверены: отсюда выбраться невозможно. И они правы.

— А как же Бычок? — спросил Фарбер.

— Ха, Бычок! Это же невероятнейшая комбинация обстоятельств. Такое раз в жизни бывает. Бычок сам вероятность прикидывал. Нужно, чтобы совпало, — Хлыщ стал загибать пальцы, — во-первых, коридорный заболел, во-вторых, назначили вместо него лопуха, в-третьих, чтобы смена караула задержалась, в-четвертых, вывоз чистого белья попал на смену, в-пятых, чтобы тюки в машине брезентом накрыли, а для этого нужно, чтобы дождик пошел. Итого — мало получается. Мы три года ждали, пока комбинация состоялась. Документики нарисовали. Художник в соседнем блоке, к счастью, заметь, оказался. Вот так и бежал Бычок, под брезентом. Второй раз такой номер не пройдет.

Скрипнула дверца смотрового окошечка на двери. Послышался голос коридорного:

— Ну народ, с жиру бесится! Нет, ты посмотри, — неизвестно, к кому обращаясь, говорил он, — разрешили им спать, спите. Нет, не хотят они спать, хотят интересные беседы при свечах вести. Наговоритесь еще, братья по разуму, времени хватит. Еще так наговоритесь, самим тошно станет, кусаться начнете, как тараканы друг друга перекусаете.

— Мы не спим, ладно. А вот ты чего не спишь, коридорная крыса? — сказал Хлыщ.

— Пользуешься, Хлыщ, ты моей добротой, — мягко отвечал коридорный. — Люблю я тебя, собаку, грешным делом. А ну, как я тебя пожалею, а всех остальных заставлю до утра зарядку делать? Что запоешь тогда, добродетельный человек? Но я, может быть, тоже не лишен этой самой добродетели. Ты думаешь, коридорный — сволочь, административный восторг среди беззащитных проявляет? Вы что же думаете, я тут ради собственного удовольствия торчу, с вами подвальным перегаром дышу? Ем, можно сказать, из одной миски? Вместо этого мог бы отдыхать, как все остальные, по Санаториуму прогуливаться, женщин любить, нарзаном баловаться.

— Что это он? — оглянувшись на дикарей, спросил Хлыщ.

— Не поймешь ты, Хлыщ, и братия твоя не поймет. Я бы мог давно работу чистенькую найти и вкушать плоды. Не могу я уйти. Не могу, потому что нет у меня уверенности, что толкового на мое место поставят. Кретина какого-нибудь найдут, кретин на такую работу всегда найдется. Он вас быстро или замордует до смерти, или проворонит. Проворонит, как пить дать проворонит, ротозей. Нельзя этого допустить. Не дай бог. Вы же все разрушите, потому что нет у вас даже понятия о нравственности и ответственности, потому что дикари вы.

Хлыщ уже хотел что-то сказать, но Корень знаком показал, чтоб тот молчал. Коридорный, не встречая видимого сопротивления со стороны обитателей блока, захлопнул дверцу.

— Вот черт, как он неслышно подобрался-то, — сказал Серый. — Поосторожнее надо быть. Ишь, зараза какой выискался, демократ подвальный.

— Карлик, — окликнул Серый, — как он выглядит, землянин?

— Нормально выглядит. Хороший мужик, — коротко ответил Фарбер. Он был занят какими-то своими мыслями.

— Ладно, давайте спать, — предложил Корень.

В блоке наконец стало тихо. Слышно было, как посапывал Желудь. Корень, засыпая, думал, что хорошо бы все еще раз обмозговать. А вот Карлик лежа не мог думать. Точнее, он думал, но только об одном вопросе: долго ли ему еще спать на этой короткой кушетке. Хлыщ размышлял над странным признанием коридорного. Серый просто глядел на потолок, где в желтом свете загаженной лампочки извивались, словно кобры под музыку, длинные нити паутины.

В конце концов я еще приеду сюда. Ведь не последний же на самом деле рейс. Будет какая-нибудь командировка, а может, так прилечу, погулять. Как это писал Фарбер: кончатся смутные времена. Да, кончатся смутные времена, начнутся светлые времена, полные радости, местами переходящей в веселье, полные тепла и света. Впрочем, с этим тут все и так в порядке. А может быть, начнутся темные времена?

Варгин зашел на кухню. На столе лежала записка:

У Варгина защемило что-то в груди. Он подумал: “Ну вот, припадки нежности начались. В сущности, сегодня, может быть, и есть настоящий рабочий день, — продолжал размышлять Варгин. — Жаль, что понедельник. В понедельник хорошо новую жизнь начинать, а не дела делать. Сегодня он наконец увидит человека, который бок о бок работал с Ремо Гвалтой. Но сначала надо будет поиграть в кошки-мышки”. Варгин выглянул в окно. В старом дворике, заросшем тополями, на первый взгляд, было пусто. Нет, не совсем пусто. В самом низу, у подъезда, сидели две старушки. Греются на солнце. А вон вдали, на детской площадке, дяденька сидит. Что же это он в такую рань на детскую площадку пришел? В песочек поиграть? Нет, не играет он в песочек. Газетку он читает и в сторону бабушек поглядывает. Ах, какие старушки интересные! Одна встала и кричит дяденьке что-то, и пальцем грозит. Чего, мол, балбес, детскую скамеечку ломаешь? Вот и не кричит уже, а просто-таки с кулаками набрасывается. Бойкая старушка какая! А дяденька в карман полез и какую-то картонку вынул и тычет ею старушке в лицо. Как же, испугалась старушка! А ведь испугалась, совсем замолчала. Ретировалась, говоря военным языком, бабушка. Разошлись старушки по домам. Вот теперь совсем пусто во дворе стало. Только дяденька с газетой, А так никого.

Варгин оделся и вышел на лестницу. Через несколько минут сверху послышались шаги. По лестнице спускалась женщина. Землянин пропустил ее вперед и последовал за ней. Внизу, при выходе, он неожиданно пристроился к ней и с невинным видом спросил, не слышала ли она прогноз погоды на неделю. Этот простой вопрос поверг женщину в искренний глубокий транс. Она, ничего не понимая, продолжала идти и слушать какой-то словесный конфитюр навязчивого провожатого. Дяденька с детской площадки вначале не обратил никакого внимания на парочку. Но, приглядевшись, встал, как человек, у которого на его глазах вынимают из внутреннего кармана бумажник. “Эй!” — чуть не крикнул дяденька. Но тут опомнился и пошел вслед за Варгиным. Тот, заметив, что номер не прошел, поблагодарил свою спутницу за внимание и откланялся. “Ну что же, — подумал Варгин, — это даже к лучшему, выясним уровень профессиональной подготовки”. Выйдя на улицу, он заметил неподалеку остановку. Народу было немного. Вслед за Варгиным на остановке появился и дяденька. Подошел троллейбус, неуклюжий как броненосец. Варгин, опередив отдыхающих, первым вошел в заднюю дверь троллейбуса и в самый последний момент выскочил в переднюю дверь. Троллейбус отошел, увозя дядю. Не теряя времени, землянин перешел улицу и нырнул во двор. Пройдя дворами и проходными подъездами, он очутился в маленькой тесной улочке. Огляделся — вроде никого. Но через несколько шагов почувствовал слежку. Он оглянулся и прокомментировал: “Это совсем другой дяденька. Богато живут, столько внимания незадачливому туристу”.