Аласдер с трудом разлепил глаза, но взгляд по-прежнему застилала пелена. Все тело ломило, словно у наркомана, пространство и время казались разорванными на какие-то куски. Где он, что с ним, кто его мучители? Он шел по улице, набросился на кого-то с ножом… нет, это на него набросились…

Напрягая ускользающее сознание, Аласдер попытался вслушаться в доносившиеся, словно из иного мира, голоса.

— Он очнулся? — спросил один.

— Кажется, да, — отвечал другой.

Господи, это же просто сон — снова кошмарный сон! Нужно только проснуться, и…

Нет, он не спит. Боль, раскалывающая голову, пронзающая все тело, не проходит, а лишь нарастает с каждым мгновением — это значит, что он приходит в себя, иначе бы ничего не чувствовал… И голоса ему не мерещатся — его мучители здесь, наяву, перед ним, увидеть бы только, кто они…

— Похоже, он приходит в себя! — На плечо Аласдера легла холодная рука.

Реакция была инстинктивной. Сжав кулак, он резко выбросил руку вперед, и удар пришелся по чьей-то челюсти. Не ожидая такой атаки, человек полетел на пол, и Аласдер, истощив все силы в одном ударе, но удовлетворенный, что победил врага, снова откинулся на подушки.

— Господи! — проворчал Ли, поднимаясь с пола. — Что такое ты ему дал?

— Сначала просто бренди, — отвечал другой, — затем морфий, но, похоже, я переборщил с дозой…

Аласдер, медленно прозревая, вглядывался в человека, склонившегося над ним.

— Ли, это ты? Я не брежу? Где я?

— Тебя ущипнуть? — усмехнулся тот. — Нет, Аласдер, не бредишь. — Ли потрогал свой подбородок. — Ну ты мне и врезал, старик, я уж думал, челюсть сломал, — нет, слава Богу, кажется, все в порядке… Прекрати драться, здесь нет твоих врагов. Ты у себя дома, в постели, это, — он кивнул на сидевшего рядом, — врач…

— Что со мной было? — дико озираясь вокруг, спросил Аласдер.

— Как мне рассказывал колотушечник, он прибежал на шум, спугнул нападавших — точнее, одного, второго ты уже успел прикончить…

— Кто они такие? Что им было надо?

— Понятия не имею. Мы постараемся выяснить.

— Что со мной? — спросил Аласдер, чувствуя, как снова начинает отключаться.

— Удар по голове и ножевое ранение в грудь. Расслабься, спи, мы о тебе позаботимся.

Аласдер кивнул, снова проваливаясь в черную бездну без времени и пространства.

— Но это абсурдно! — Кейт возбужденно ходила по комнате взад и вперед.

Забившись в кресло, Сибил не без опаски наблюдала за кузиной. Кейт явно была вне себя, хотя без криков и истерик, которые устраивали в подобных ситуациях ее, Сибил, сестры. Кейт была мрачнее тучи и разговаривала резкими, отрывистыми фразами. Такой Сибил ее еще ни разу не видела.

— Он болен, ранен, — говорила Кейт, — может быть, не дай Бог, уже умер! Прошло два дня, как это случилось, а от него никаких вестей! Мы с ним сегодня собирались в оперу, но какая уж тут опера! Все, что я получила, — это записка с извинениями, да и та написана не его почерком… И мне не позволяют его навестить? Если бы это случилось в нашем городе, я бы просто пошла, никого не спрашивая, и все бы восприняли это вполне нормально…

— Но ты не в своем городе. Мама говорит, он не может тебя принять — он еще пока не встает с постели…

— Пусть принимает меня в постели — это извинительно, если человек нездоров.

— Подумай, Кейт, речь идет о холостом мужчине, и к тому же имеющем весьма скандальную репутацию. Ты, кстати, не одна, кто хотел пойти, — Генриетта и Фрэнсис собирались с тобой: вдруг у него в гостях какие-нибудь друзья, и они с ними познакомятся… Но мама права, Кейт, — если ты пойдешь к нему, то все подумают… как бы это сказать… что ваша дружба более интимна, чем на самом деле. Если бы ты хотя бы была замужем… Если бы твоя мама была здесь с тобой, она бы, пожалуй, пошла с тобой. Ты не можешь пойти к нему одна!

— Если кто-то настолько сексуально озабочен, чтобы думать то, что ему хочется, то переубеждать таких людей все равно бесполезно. Для людей же с неизвращенными понятиями мой визит к больному другу, напротив, должен поднять мою репутацию. Да к черту репутацию — я должна знать, что с ним! Насколько мне известно, на него напали двое, изранили, бросили умирать… — Кейт поежилась. — Я думала, здесь, в Лондоне, такого не случается — столица как-никак, к тому же весьма престижный квартал… Нет, я должна навестить его!

— Кейт, подумай, ты разрушишь не только свою репутацию, на нашей семье это тоже отразится… Мама тебя убьет, если только сестры не сделают этого раньше…

— Никто не узнает, что я ходила. Я переоденусь. Лицо Сибил, за минуту до того мрачнее тучи, вдруг просияло.

— Переоденешься? Здорово! — Сибил захлопала в ладоши. — Мальчишкой?

— «Мальчишкой»! — фыркнула Кейт. — Начиталась всяких дешевых романов! Ты думаешь, достаточно надеть мужские штаны — и ты уже мальчишка? Я смогу изобразить мужскую походку, разговаривать мужским голосом, вести себя как мальчишка? Для этого нужно быть очень хорошей актрисой, Сибил! Знаешь, я как-то смотрела в театре «Двенадцатую ночь» — ну помнишь, там еще девушка переодевается юношей — и еле сдерживалась от смеха: как ни старалась артистка изображать мужчину, за версту было видно, что она женщина. Может быть, во времена Шекспира, когда женские роли, как известно, тоже играли мужчины, это выглядело и естественно…

Забыв обо всем, Сибил весело расхохоталась. Пройдя к гардеробу, Кейт распахнула двери:

— Никто меня не узнает, Сибил, потому что я переоденусь… самой собой. Надену какое-нибудь платье из тех, что ношу дома, я прихватила с собой кое-что. Здесь-то я хожу в лондонских шелках, и все к этому привыкли. Ага, — порывшись в гардеробе, Кейт извлекла простенькое, поношенное розовое платье, — пожалуй, вот это. — Она приложила платье к себе, демонстрируя его Сибил. — Ну, как я смотрюсь?

По-моему, то, что надо! Надену башмаки, что ношу в дождливую погоду, — древние как мир, совершенно немодные, твоя мама упала бы в обморок, если бы их увидела, но еще вполне прочные. Повяжу платок, опущу голову, и ни одна живая душа не узнает. Никто на меня даже не посмотрит: кто станет смотреть на фермершу, даже лакеи и те считают себя выше… Безопасность полнейшая!

— Я пойду с тобой! — Сибил была захвачена идеей кузины.

— А вот этого не надо. — Кейт начала расстегивать платье. — Тогда твоя мама убьет нас обеих, а так хотя бы одну меня… К тому же, если я пойду одна, меньше шансов, что на меня обратят внимание…

— Кейт, ты не можешь пойти одна! Так не делают! Возьми хотя бы служанку!

— Нет. — Сбросив платье, Кейт натянула другое, розовое. — Служанка может проболтаться. К тому же фермерши не ходят со служанками.

— Кейт, это опасно!

— Ничего страшного. Вернусь к обеду, и ни одна живая душа не узнает…

— Ты же сама только что говорила, как опасно порой ходить по улицам в Лондоне!

— Для богатых — да. Но посмотри на меня: я похожа на даму с тугим кошельком?

В стареньком, застиранном почти добела платье Кейт действительно мало походила на особу, чей кошелек мог бы заинтересовать воров. Но при всей своей затрапезности платье весьма соблазнительно подчеркивало аппетитную фигурку Кейт, да и впечатления от хорошенького личика и задорных кудряшек не портило. Сибил смотрела на кузину не без зависти.

— Подумай, Кейт, ты нарушаешь все правила света!

— Ты уже успела забыть, как я их однажды нарушила — и, между прочим, с твоего благословения?

— Когда это? — опешила та.

— Да тогда, когда ворвалась в «уединение» сэра Аласдера и леди Элеоноры! Я тогда еще не знала его, и жизни его вроде бы ничего не угрожало, и тем не менее решила вмешаться…

— Ты даже не знаешь, угрожает ли что-нибудь его жизни теперь.

— Потому и иду, чтобы узнать! Я делаю то, что велит мне моя совесть, Сибил.

— Скажи лучше, — усмехнулась та, — что тобой двигает скорее любопытство!

— Что ж, — фыркнула Кейт, — если хочешь, считай так, спорить не буду.