— Сидит, будто специально на тебя шит, — Николя обошел его со всех сторон. — Ни складки, не морщинки, блеск!

Ладонью Николя огладил ему спину, видно, морщинки все-таки были.

— Ты, Митенька, прямо жених. Ладно, ладно, не сердись, — Николя нервничал и потому был особенно развязен, болтлив и позволял себе пошлости, немыслимые в иное время.

Дмитрий не ответил. Сегодня собственная внешность интересовала его менее всего. Через силу он рассматривал отражение, лицо казалось длинным и унылым, но бледности не было, или она не бросалась в глаза, а это главное.

— Совершенно, совершенно незаметно, — Николя просунул руку под фрак и на мгновение задержал ее:

— Стучит сердечко как часы! Ты мое проверь, кажется, выскочит и побежит по Крещатику!

Дмитрий дернулся:

— Потом, Николя, не время.

— Да это я так, просто, — Николя извлек браунинг из кармана фрака, нарочно для этого пришитого со внутренней стороны — Никто и не догадается. Игрушка, а не пистолет. Ты сам попробуй, вдруг цепляет.

Дмитрий взял протянутый пистолет, вернул в карман фрака, потом быстро выхватил.

— Все в порядке.

— Ты пробуй, пробуй.

Дмитрий, криво улыбаясь, повторил процедуру несколько раз. Нигде не цепляло, портной свое дело знал.

— Теперь прицелься, ну, вот хотя бы в меня — Николя отошел к дальней стене комнаты.

— Зачем?

— Все должно быть натурально, за нами… за тобой будут следить, понимаешь? — Николя встал в позу, скрестил на груди руки:

— Целься!

Дмитрий поднял пистолет. Браунинг он увидел только сегодня, но до этого две недели посещал тир Рахманова, стрелял из «Монтекристо», и под конец получалось совсем недурственно, тому свидетельство безделушки на этажерке, призы. Хозяин тира даже уверял, что у него несомненные способности. Наверное, хотел подольститься к выгодному посетителю, сделать завсегдатаем, а приятно было.

Браунинг сухо щелкнул.

— Ты убит.

— Наповал, — согласился Николя. — Теперь давай заряжать.

Они подсели к столу.

— Вот этот патрон отделит наших приятелей от остальных, грубых и нехороших. Он от другого пистолета, и потому непременно заклинит механизм.

— Зачем?

— На всякий случая. Я тебя знаю, Митенька, войдешь в раж так и не остановишься. Про пистолет потом напишут, и все станет ясно, железка немного подвела.

— А первые выстрелы?

— Мы же обо всем договорились. Панцирь, помнишь?

— Какой панцирь? — Дмитрий действительно забыл, последние дни прошли в лихорадочном бреду, все путалось, сны и явь.

— Чемерзинский, его нынче все носят, кто боится.

— Ах, защитный… А он точно его носит?

— Какая разница?

— Да, действительно… — Дмитрий поставил пистолет на предохранитель, вернул в карман. Теперь браунинг ощущался иначе, ледяной спящей змеей, готовой в любой миг отогреться и ужалить.

— Я… Я очень бы хотел быть рядом с тобой, но… Ты понимаешь… — начал опять оправдываться Николя.

— Понимаю, — хотя не понимал и расстраивался, возникало странное чувство, словно Николя — нет, не обманывает, но ищет выгоду, свой интерес.

— Ради меня, — Николя посмотрел ему в глаза. — Ради нас, нашего будущего.

— Конечно. Ради нашего будущего. Я, пожалуй, пойду, — Дмитрий посмотрел на часы.

— Да, скоро доступ закроют, — Николя выглянул в окно. — Извозчик ждет.

Они не стали обниматься, потом, если все сойдет хорошо, станет времени. Да и неловко было, Николя смотрел куда-то вбок, напряженный, испуганный, Дмитрию стало его жаль.

— Ты не переживай. Обойдется, — утешил он Николя.

Извозчик подогнал пролетку к подъезду. Сейчас извозчики были дороги необычайно — визит императора создал бешенный спрос, было досадно отдавать столько денег, но положение обязывало. Явиться в театр пешком значило неминуемо навлечь подозрения, сегодня любой богатей считал за великую честь получить билет хотя бы на галерею, и потому приходилось стараться — не выделиться.

Было тепло, как всегда в сентябре. Киев, непривычно чистый и чинный, напоминал вдовушку, ждущую смотрин, принарядившуюся и взволнованную, хочется опять замуж, да не за абы кого, новый муж — новая жизнь, какой она станет, решится нынче.

Чем ближе к театру, тем реже попадалась полиция, все больше жандармы. Дмитрий старался выглядеть непринужденным и спокойным, как и должно быть всякому, едущему в театр сегодня. У подъезда он соскочил с пролетки, расплатился и прошел среди гуляющей публики, половина которой тоже, вероятно, были жандармы, одетые в штатское. Билет осмотрели внимательно, но на самого Дмитрия внимания не обращали.

Времени впереди много. Он поднялся в буфетную третьего яруса, несмотря на ранний час, заполненную людьми, устроился в уголке со стаканом крюшона. О многих, находящихся здесь, он был наслышан, некоторых знал в лицо, но ни с кем не был знаком даже шапочно. Эмпиреи! Он едко рассмеялся, разумеется, про себя, представив, как завтра все будут рассказывать, что «видели его вот как вас, на расстоянии руки», но быстро перешел на другое — представил венские кафе, где люди также незнакомы, но все милы и приветливы, сам воздух другой, вольный, пьянящий. Он был в Вене в позапрошлом году, и с тех пор сердцем стремился туда вновь. Средства у них с Николя тогда были самые скудные, и прожили они не полгода, как рассчитывали, а всего четыре месяца, но какие зато были месяцы! Если у кого и возникали догадки насчет них, то держались при себе. Частная жизнь. Такие парочки Вене были не в диковинку, некоторые кафе существовали исключительно для них, но Дмитрий с Николя предпочитали ходить в обычные — покойнее и уютней. И к чему дразнить гусей?

Все же их заметили. Свои, наши. В Вене на них было наплевать, но здесь, в Киеве… Дмитрий помнил, как Николя плакал и заламывал руки, когда к нему пришли наши и пригрозили разоблачением. Для Николя это означало бы полный крах, да и Дмитрию тоже ничего хорошего не сулило. Наши не требовали денег, да и смешно, откуда деньги у Николя, отец держал его строго, ограждая от соблазнов или просто из скупости, не было денег и у Дмитрия. Будут, будут деньги, сказали наши, и, надо отдать должное, деньги появились. А в ответ — окажите услугу, убейте одного негодного человечка, да не человечка, хуже — сатрапа. Повторите одесский подвиг, и все передовые люди отдадут вам жар своих сердец (выспренность фраз была присуща нашим, словно цеховое знамя). Первой мыслью было — бежать, но куда? На что? И потом, разве бегство предотвращало скандал? Потом у Николя возникла идея, поначалу показавшаяся авантюрной, неисполняемой, но с каждым днем идея становилась реальнее, ощутимей. Наши терпеливо ждали, посещение Киева нельзя было ускорить, А Николя и он тем временем пошли на сговор. Помогло то, что сатрап явно терял милость, проучить его хотели не только наши. Тем не менее, все было зыбко, ненадежно, страшно.

Звонок заставил Дмитрия вздрогнуть. Он допил крюшон, прошел в зал и занял свое место. Место оказалось неважное, в третьем ряду, он томился; пудра и духи, которыми безмерно пользовались киевские гранд-дамы, душили его, он едва сдержал кашель.

Занавес поднялся. Происходящее на сцене не осознавалось, он пытался уловить смысл, и не мог. Другие тоже не обращали на действие внимание, всё больше тянулись увидеть государя, что отсюда, с балкона, было просто невозможным; потом утешились перебором виденных отсюда.

Он пригляделся. В первом ряду партера? Слева от прохода? Все равно, отсюда все затылки казались одинаковыми. Выстрелить сейчас невозможно.

Он постоянно возвращался взглядом к тому месту в первом ряду, малодушно надеясь, что вдруг оно окажется пустое — болезнь или внезапные дела отзовут его обладателя отсюда и понимая, что такой поворот событий только бы ухудшил положение, но так хотелось отсрочки.

Антракт наступил внезапно. Дмитрий невежливо пробился к выходу, не чувствуя в себе уверенности, пошел к лестнице, но на середине пролета живот скрутило, и он едва успел добежать до ватерклозета, такой сильной оказалась нужда. Как ни странно, страх ушел. Он стал смешон и противен самому себе, но что ж с того?