— Я расставил дополнительные посты, Государь, — капитан морских пехотинцев выглядел озадаченным: впервые на его памяти Алексей потребовал усилить охрану. Раньше наоборот — постоянное желание сократить караулы, убрать часовых, ограничась церемониальным минимумом.

— Ответьте мне искренне — насколько надежна вся система охраны? Можно ли вообще быть уверенным в безопасности Летнего Дворца? — Алексей не выглядел испуганным, просто — серьезным.

— Видите ли, Государь, охрана цивильных объектов во многом зависима от э-э… самих объектов.

— То есть, от меня?

— И всех остальных членов императорской фамилии. Каждый выезд за пределы дворца, особенно незапланированный, прибавляет седых волос каждому усердному слуге Государя.

— Но здесь, на территории дворца?

— Ни один бомбист сюда проникнуть не может. Штурмовать — при всех недостатках дворца, как оборонного сооружения, понадобился бы минимум батальон для его захвата, и это при условии, что подмога будет слепа и глуха к нашим призывам о помощи. В противном случае она прибудет менее чем через час из Зарядьевских казарм, а час, Государь, мы выстоим и против полка.

— Хорошо, хорошо, — охрана всегда неодобрительно относилась к легкомысленной, по ее мнению, постройке — дерево, и дерево. То, что территория была обнесена четырехметровой бетонной стеной, наподобие великой китайской, слабо утешало бравых пехотинцев.

— Но, Государь, я должен спросить… Ваш интерес — он вызван определенными обстоятельствами, или это…

— Это просто беспокойство… Ничего определенного, никаких фактов. Беспокойство.

— Осмелюсь посоветовать вам, Государь, затребовать для охраны егерский отряд.

— Егерский отряд? Разве моих пехотинцев недостаточно?

— Морская пехота отдаст за вас, Государь, всю кровь, до последней капли, — несколько высокопарно ответил капитан, впрочем, он имел на это право — трое пехотинцев погибло, а более десяти было ранено, включая капитана во время инцидента двадцать девятого года. — Но должен признать, я бы чувствовал себя увереннее, если бы удалось осуществить круглосуточное патрулирование прилегающего ко дворцу леса. Я уже имел случай предлагать это Вашему Императорскому Величеству, но тогда вы отвергли мое предложение.

— Егерский отряд? Может быть, потом. Сейчас же, капитан, у меня есть для вас иное, более спешное поручение. Я — моя семья, — завтра утром покинем дворец.

— Прикажете подать Императорский поезд?

— Нет, мы едем не в первопрестольную. В Крым, в Севастополь.

— Будет очень сложно организовать зеленый путь, Государь, — капитан не выказал удивление, напротив, казалось, он ожидал такого решения.

— Поэтому, капитан, мы не поедем нашим поездом. Распорядитесь, что бы к регулярному курьерскому прицепили три вагона, думаю, этого будет достаточно.

— Будет исполнено, Государь.

Капитан ушел — озадаченный или окрыленный, Алексей не мог понять наверное. Скорее, и то, и другое. И третье. Многие завтра будут в схожем состоянии. Не так уж, собственно, важно, верно или не верно предположение дядюшки Вилли о покушении. Просто пришло время делать дело.

Алексей чувствовал себя возбужденным, пожалуй, возбужденным излишне. Силы не в день растратить нужно, попридержим лошадушек. За сегодня он успел переговорить с черноморским и балтийским флотами — хорошо, во дворце есть свой радиоаппарат; набросал вчерне текст манифеста, который объявит там, в Севастополе, на борту «Императрицы Марии». Если сенат обнародует свое решение раньше, то решение, о котором сообщил сегодня, тем лучше для сената. Во всяком случае, для сенаторов. Нет — все равно, сенат будет распущен манифестом.

Флот полностью на его стороне. Армия… Что ж, старые офицеры — лучшие офицеры! — никогда не любили нынешних. Армия даст ему Германию, он армии — мирный договор. Коминтерн, потеряв Германию, этот договор подпишет, еще и репарации оплатит, лишь бы живота не лишиться, Австро-Венгрии.

Он потянулся в кресле. Нога на скамеечке, нарочно для того поставленной внизу, слегка припухла, но самую малость. Искать подосланных убийц — что может быть желаннее для его врагов? Если не подозреваешь никого, значит, подозреваешь каждого — доктора, вдруг в мазь добавит яду, повара, лакея, жену, охранника, дядю Вилли, свою собственную тень. Строить Инженерные замки — пустое занятие, за стенами не отсидеться. Единственное, что может помочь — сделать его смерть для врагов страшнее его жизни. Хорошо было фараонам — умирали они, и забирали с собой в гробницу преданных министров, жен и слуг. Цинь Ши Хуан Ди. Могила могил, восемьсот приближенных.

Он содрогнулся от отвращения. Придут же, право, в голову мысли…

Зазвенел тонко комар, явно очерчивая пределы любой власти — вот я каков, поди, возьми за пятак! Никакая морская пехота не оборет! Время отдохнуть, всего не одолеть разом.

Алексей покинул кабинет; вечером во дворце становилось тихо, он так любил. Зашел в покои императрицы. Мария сидела у лампы, гусиным пером черкая что-то по бумаге; он на цыпочках вышел. Дамской поэзии не понимал, впрочем, как и мужской, но критики о Морозовой отзывались лестно, даже явные германофобы (особенно они! «Только истинно русская душа может понять красоту слова простой русской женщины, сумевшей выразить в своих творениях…» и т. д. и т. п.) подтверждало надежность псевдонима.

Сашеньку укладывали. Алексей не стал его разгуливать, поцеловал на ночь и ушел. Так и придется вечер одному коротать? Зашел к учебную залу, покрутил глобус. Велика, велика Россия. Новая часть света, седьмая, эко выдумали. Рановато претендовать на географическую исключительность. Может, и седьмая, да не света, а тьмы. Темно кругом. В душах. И в его душе тоже.

Сейчас он почувствовал, что утомился. Захотелось принять успокоительную хвойную ванну и спать. Он переборол себя, знал, не уснет, только изведется, ворочаясь до полуночи и дальше. Пусть вечер идет своим чередом.

Светильники на террасе горели приглушенно; мошка, бабочки вились вокруг, назойливо стараясь — показаться. Другой цели у них вроде и нет.

В музыкальной гостиной он заметил маркиза Бови. Тот сидел у нотного столика, что-то записывая в толстую тетрадь коленкорового переплета. Заметив Алексея, он вскочил, тетрадь с колен упала на пол.

— Добрый вечер, маркиз, — Алексей наклонился, поднял тетрадь и передал ее Бови. — Сегодня все пишут. Даже я. Нашли что-нибудь любопытное?

— Исключительное, Ваше Императорское Величество! Там же, в той книге (Алексей заметил, что маркизу не захотелось назвать книгу) я обнаружил лист с пометками — вот он, я перерисовал буквы. Это, похоже, перевод на русский?

— Церковнославянский.

— Вы не могли бы прочитать? Как это звучит?

— Попробовать можно, но получится ли? Эти слова лишены смысла. Кто-то, может быть, сам Иоанн Четвертый, искал верный способ произнести заклинание.

— Да, я так и предполагал, — маркиз оправился от смущения, сейчас он был с императором на равных. Вернее, он был не с императором, а с коллегой. И славно, подумалось Алексею. — Но для чего? Латынь сама по себе довольно верно воспроизводит звуки.

— До некоторой степени. Полноценного фонетического языка не существует. Не все, конечно, схожи с английским, но искажения присутствуют в каждом из них.

— Но для чего было переводить на… на церковнославянский? Это лишь увеличивает степень искажений.

— Вам, маркиз, нужно поговорить на эту тему с нашими академиками, Павловым и Юнгом. У нас как-то занятный вышел вечерок однажды, мы спорили обо всех этих заклинаниях, магических словах, колдовских заговорах. Господин Юнг считает, что заклинания — вроде кодовой фразы. Знаете, можно человека загипнотизировать, выучить чему-нибудь, например, стенографии, но вне гипноза он эту возможность теряет. А ключевая фраза позволяет восстановить навыки, вспомнить, чему обучили под гипнозом. Академик Павлов подобным образом излечил человека с истерической слепотой, случай описан в «Вестнике нейрофизиологии».