— Ого, — с невинным видом воскликнул Тед. — Как бы на них скорее взглянуть! Пойдем в церковь?

— Ты прекрасно знаешь, — начал Хосе, — что в это никто не верит...

Энди, усмехаясь, посмотрел на часы.

— Мы приехали чуть раньше. Наверно, успеем обежать базилику и посмотреть ее внутри. Нельзя же, чтобы Моше упустил хоть какую-то из реликвий.

— Моше? — удивилась Жаклин. — Я знаю, что вы обожаете придумывать друг другу клички, но... с чего вдруг?

— В первую неделю, когда я сюда приехал, у меня заболел глаз, — кратко объяснил Тед. — Пришлось ходить с повязкой, как у Моше Даяна[31].

— Идиотская шутка, — фыркнула Дейна. Она все еще дулась, но хотя бы снизошла до участия в разговоре. Переходя дорогу, Джин нарочно поравнялась с ней и, пытаясь исправить настроение девушки, спросила:

— Разве не эти катакомбы мы осматривали, когда проезжали здесь раньше?

— Да здесь повсюду катакомбы, — опередив Дейну, ответил Энди. — Сегодня мы осмотрим те, которые сохранились, может быть, даже в первозданном виде. В древности этот район так и назывался catacumbas, это название перешло на все здешние подземные кладбища. Так что катакомбы — места погребения. В них хоронили не только христиан. Есть языческие катакомбы, есть еврейские — во всяком случае, четыре еврейских захоронения уже найдены, и Теду кажется, что он набрел на следы еще одного.

— Вот как? — Сковил с явным интересом повернулся к Теду. — Какими материалами ты пользовался?

У Теда сразу сделался хитрый вид, хотя ему — круглолицему и добродушному — выглядеть хитрым было трудновато, а Дейна засмеялась:

— Вам-то, Сэм, следовало бы знать, что археологи не задают друг другу подобные вопросы!

— Я Теду не опасен, — улыбнулся Сковил. — Вот если бы речь шла об этрусских захоронениях...

Джин бросила взгляд через плечо, и ее удивило лицо Жаклин, — хотела бы она знать, что в этом разговоре, если он был тому причиной, натолкнуло ее подругу на какое-то озарение. Спросить она не успела, Энди дождался, когда все собрались, и повел в церковь.

Тед от души забавлялся, рассматривая реликвии. Следы на камне вдвое превышали размер человеческой ступни, подделка была столь грубой, что даже Хосе не мог удержаться от улыбки. С ехидной усмешкой Тед показал на стрелу в застекленном ящике. Он ничего не сказал, только вопросительно поднял бровь. Хосе хмуро кивнул.

— Слишком уж ты много знаешь легенд о святых, Тед, — сказал он. — Наверно, начитался, чтобы меня дразнить... Ну да, святой Себастьян принял смерть от целой тучи стрел.

— Ладно, ладно, хватит вам, — вмешался Энди. — Пошли. Наш гид ждет по соседству, в музее.

Падре Монтини, худой, среднего роста, с морщинистым крестьянским лицом, был облачен в грубую рясу с капюшоном, подпоясанную веревкой. Он приветствовал девушек широкой восхищенной улыбкой, но на Хосе посмотрел сдержанно. А Сковилу низко поклонился и долго жал руку, дольше, чем хотелось бы профессору. Видимо, падре много о нем слышал.

Монтини начал с того, что показал им искусно выполненный макет церкви, где они только что побывали, а затем макет ее предшественницы — базилики четвертого века — и макет древнего кладбища, которое существовало задолго до обеих церквей. Энди уже объяснил друзьям, что церковь не всегда была посвящена памяти святого Себастьяна. В период раннего христианства она называлась Апостольской, и руины под ней подтверждают, что это место не зря связывают с именами двух святых — Петра и Павла.

Энди прервал священника и обратился к нему с каким-то вопросом, но он так быстро говорил по-итальянски, что Джин не поняла, о чем он спрашивал, однако на падре вопрос произвел совершенно неожиданное впечатление. Он вспыхнул и разразился длинной тирадой. Сковил-старший поддержал своего отпрыска, и завязался горячий спор. Изумленная Джин обернулась к Хосе, стоявшему рядом:

— О чем они?

Хосе усмехнулся:

— Энди спросил Монтини, была ли у святого Петра дочь. Это старая проблема. Церковь утверждает, что святой Петр не имел ни с кем никаких отношений, кроме платонических, а Энди настаивает, что Петронелла была родной дочерью апостола.

Жаклин подошла к ним как раз в это время и услышала ответ Хосе.

— А разве в Библии не упоминается жена Петра?

— По-моему, нет, — равнодушно ответил Хосе. — Этот вопрос не имеет особого значения.

Жаклин что-то пробормотала, качая головой, до Джин донеслось только: «...Еще один святой девственник».

Наконец спорщики успокоились, и падре объявил:

— А теперь andiamo! Discendiamo nel sotteraneo![32]

Джин посмотрела на Майкла, и он ответил ей холодным взглядом. Видно, хотел показать, что фобия ему нипочем, не желая признавать свое поражение. Цепляется за седло сбросившего его коня, подумала Джин. Помня, в каком состоянии был Майкл после предыдущего «nel sotterraneo», Джин сомневалась, правильно ли он сделал, поехав с ними.

Уже через пятнадцать минут она убедилась, что сомневалась не зря. Они и раньше бывали в катакомбах, и ей там положительно не нравилось, а самым гнетущим местом в них она считала коридоры, такой в них царил непроглядный мрак. Эти же угнетали еще больше. В наиболее известных катакомбах, где часто бывают туристы, существует хоть намек на освещение. Здесь же туристы шествовали гуськом, и единственным источником света были свечи, которые они несли в руках. Коридоры оказались настолько узкими, что крупным мужчинам — Сковилу, Энди и Хосе — в некоторых местах приходилось двигаться боком. Низкий потолок почти касался их голов. И с обеих сторон, ярд за ярдом, коридор за коридором, в стенах от пола до потолка виднелись ниши — ряды могил, ряд за рядом, одна над другой, одна над другой, они растянулись далеко-далеко в беспросветном мраке, словно уходили в вечность.

Джин не могла себе представить, как Майкл это выдержит. А может, он просто шутил, что у него клаустрофобия? Или придумал ее, чтобы объяснить свое странное состояние, вызванное совсем другой причиной? Джин не могла понять, как человек, потерявший самообладание в Сан Клементе, находит силы выдержать здесь.

У половины экскурсантов от неосторожных движений свечи погасли. Монтини, возглавляющий процессию, поспешил успокоить всех: не надо волноваться, он найдет дорогу в этом лабиринте даже с завязанными глазами.

Джин не слишком-то ему поверила. Бывало, что посетители терялись и оставались блуждать под землей. Коридоры не имели никакого плана, они ответвлялись и пересекали друг друга совершенно произвольно. Не было и никаких ориентиров, всюду только одинаково угрюмые стены с рядами замурованных могил. Некоторые могилы были вскрыты, и оставалось только гадать, кто покоился в былые времена там, где теперь зияет темнота. Иногда на штукатурке, закрывавшей могилы, можно было разглядеть грубо нацарапанные рисунки или надписи. Время от времени Монтини указывал на эти символы, и его голос эхом отдавался от стен: вот голубь, рыба, оливковая ветвь, другие символы веры, а вот и эпитафии: «Не падай духом, все люди смертны», — со спартанской прямотой провозглашала одна из них, и Джин подумала, что это изречение более пристало язычникам, чем христианам. Чаще всего встречалась надпись: «Покойся с миром».

Группу можно было принять за скорбную процессию тех времен, когда катакомбы использовались по назначению. Из-за неровностей пола приходилось еле-еле передвигать ноги, как на похоронах. В тусклом свете виднелись только лица, они казались усталыми и опечаленными, а фигуры тонули в темноте. Постепенно беспокойство Джин улеглось, его сменила странная зачарованность. Она останавливалась, вглядывалась в безмолвные очертания гробниц и уныло размышляла о том, что они скрывают. Джин замыкала шествие, а другие участники процессии явно убыстряли шаги, стремясь держаться поближе к проводнику, от которого исходило спокойствие. Все молчали. Даже Монтини перестал объяснять. В этой обстановке никому не хотелось разговаривать. Внезапно Джин, оторвавшись от созерцания необычно маленькой ниши, навеявшей на нее грусть, неожиданно для себя обнаружила, что осталась в полном одиночестве.