И в минуту, когда все это заканчивается, он начинает снова, медленно и нежно своим языком, но поднимая руки к моей груди, щипая меня за соски достаточно сильно, чтобы я везде почувствовала реакцию.

— Блэйк…я хочу…

— Чего, дорогая? Чего ты хочешь?

— Тебя внутри меня.

— Ты все еще слишком опухшая.

— Входи медленно. Я очень этого хочу. — Я чувствую себя пустой и жаждущей, и отчаянно желающей мужчину впервые в моей жизни. И не просто мужчину. Именно этого мужчину.

Он поднялся во весь рост и осмотрел меня. Я только могу представить, как выгляжу с разбросанными по всей кровати волосами, расставленными ногами, торчащими сосками и нуждой, что пульсирует во мне. Очевидно, что ему нравится то, что он видит, потому что его лицо искривляется в полу улыбке, что заставляет мое сердце сжаться от того, каким счастливым и беззаботным парнем он был, пока жизнь не преподала ему самый жестокий из своих уроков.

Я тянусь руками к нему, он ложится на меня сверху, направляя свой ствол в мой вход, и нежно начинает входить. Благодаря его усилиям я такая влажная, что все происходит легче, чем раньше. Жжет больше, чем болит, пока моя плоть растягивается под его размеры.

— Мать твою Хани, какая ты узкая.

— В прошлом у меня были с этим проблемы.

Он поднимает голову, чтобы посмотреть на меня.

— Правда?

— Я не всегда могла принять. — Я горю от стыда, но хер с ним… — И у меня никогда не было такого большого, как у тебя.

— Они просто не прилагали много усилий, чтобы тебя подготовить.

— Они никогда и не заводили меня так, как ты.

Я прикусываю губу, и киваю, чтобы он продолжал продвигаться.

— Готова для меня?

— Д-д-думаю, да.

— Спокойно и легко, дорогая. Спокойно и легко.

Держа свое слово, ему требуется много времени, чтобы войти в меня полностью, и когда он наконец-то это делает, мы оба потные, тяжело дышим на грани освобождения.

— Подожди, — шепчет он, проводя губами по моему ушку и зажигая дикий огонь внутри меня. — Давай помедленнее.

— Если мы сбавим скорость, то наступит утро, пока мы кончим.

— А это плохо?

Я стону и извиваюсь, сжимая свои внутренние мышцы, делаю все, чтобы заставить его двигаться. Но он не торопиться, и я клянусь, его копье становиться еще больше с каждой секундой, которую он проводит внутри меня.

— Я с тобой, как на небесах, Хани. — Его губы напротив моих. — Мне так хорошо. Скажи, что и тебе хорошо.

— Очень. Мне это нравится. — Я хватаю его упругий зад и впиваюсь в него ногтями, умоляя его о сладком освобождении, толкая своими бедрами его.

— Ууум, детка, с тобой тяжело торговаться. Обними меня за шею.

Неуверенно я обнимаю его за шею, сцепляю руки в замок.

— Держись крепче. — Он запускает свои руки под меня, приподнимает меня и опускается ко мне, его ствол погружается еще глубже, так глубоко, что я вскрикиваю от разрядов, что расходятся по всему телу спиралями от места, где мы соединяемся. Он медленно приподнимает меня вверх и вниз, наши плоти скользят, дыхание тяжелое. — Так хорошо, Хани «дынька с росой». Так охуенно хорошо.

— Да, — я смеюсь над его прозвищем для меня, и выкрикиваю каждое слово, отбрасывая голову назад, пока он медленно несет меня к небесам. Никогда не чувствовала ничего подобного. Я достаточно умная, чтобы понимать, что ничто больше никогда не сможет чувствоваться лучше, чем то, что происходит сейчас. Какая глубоко депрессивная мысль. Я знаю, на что он способен, и на что он не способен. Этого должно быть достаточно.

Если эта вторая бонусная ночь никогда не повториться, я нацелена насладиться каждой ее каплей.

Блэйк

Мне так хорошо с ней. Я чувствую это, и знаю, что она это чувствует. Возникает чувство защищенности, когда ты делаешь это с тем, кого давно знаешь. С ней я могу все отпустить и быть собой. Мне не нужно прятать агонию, что сопровождает меня каждую секунду моей жизни. Она знает. Она была там. Мне не нужно ей ничего объяснять, и это само по себе большое облегчение.

Мои мысли, роящиеся каждую минуты, пока я бодрствую, исчезают, когда я с ней. И у меня появляется что-то, о чем можно подумать, кроме сожалений и скорби. Занимать себя работой до такой степени, чтобы не оставалось времени на вздох — мой защитный механизм, и он хорошо работал много лет.

Но охуенная Хани работает намного лучше.

Она смотрит на меня этими бездонными глазами, и я растворяюсь в ней.

Ребята с работы говорят, что я машина, из-за того объема работы, который я выполняю за обычный день. Я не прошу их делать того, чего не хочу делать сам. Я заставляю себя работать больше, чем остальные, и в результате у меня успешный бизнес, который растет с каждым годом. Все, о чем я беспокоюсь — это успех.

Женщины, с которыми я провожу время, зовут меня машиной в постели из-за моей выносливости и «эмоциональной отдаленности», как сказала одна из них. Если это делает меня машиной, я могу жить с этим спокойно, и неспокойно, когда вмешаны эмоции.

Такая отвлеченность работает для меня отлично, и даже с нежной кожей Хани Кармайкл вокруг меня, я не собираюсь менять свои привычки. Но мне нравится, как она смотрит на меня, когда я внутри нее: немного с трепетом, немного спутано, и немного с обожанием.

Я цепляюсь за обожание. Я не осознавал, как он мне нужно, пока Хани мне это не показала. Я проносил через жизнь, бессмысленный момент за бессмысленным моментом. Обожание — вот что привело меня к ней сегодня, нужна еще одна доза ее специфической сладости.

Она такая тугая, мокрая, горячая, что я подхожу к грани освобождения намного раньше, мне приходится от нее отстраниться, наслаждаясь писками ее протеста. Нагнувшись, я взял ее левый сосок в рот, пока пощипывал правый пальцами. Покрывая поцелуями мой путь к ее передку, я поднял ее ноги мне на плечи, чтобы открыть ее для моего языка.

— Самый сладкий мед, который я когда-либо пробовал.

Ее бедра обвиваются вокруг моей головы, пока я теряюсь в ней. Все, о чем я сейчас беспокоюсь, это как заставить ее кончить сильнее, чем когда-либо раньше. Я хочу оставить свой след на ней. Я хочу, чтобы она помнила это, когда все закончится. Почему я этого хочу, я подумаю позже, когда вернусь к своему одиночеству. Сейчас у меня есть куда лучший повод для размышлений, чем возвращение в мою пустую, регламентированную жизнь.

Я приближаюсь к ее клитору и сильно посасываю его, работая языком вверх и вниз, пока проталкиваю в нее пальцы. Эта комбинация вызывает желаемый эффект, и она разрывается криками наслаждения, которые ударяют прямо по моему стволу. Он хочет ее трахнуть немедленно.

Она все еще кончает, когда я проникаю в нее, сотрясается во втором оргазме, нахлынувшем поверх первого. Вжимает пальцы в мои ягодицы и толкает меня глубже в себя. И когда я приближаюсь, поднимает свои бедра каждому моему удару на встречу. Мы двигаемся вместе, как давние любовники, и эта мысль сбивает мой ритм на секунду.

Конечно, она это замечает. — Ты в порядке?

— Да, дорогая, со мной все хорошо. А ты?

— Мммм. Да, я в порядке

Я улыбаюсь ей. — Самая сладкая медовая конфетка, которая у меня была [Sweetest Bit-O-Honey I ever had — название американской конфеты с начинкой из меда — прим. перев.].

Она улыбается в ответ и запускает пальцы в мои волосы, притягивая меня и награждая сладким и нежным поцелуем, мне становиться больно внутри от того, что никогда не случится. Если бы я был другим. Если бы я был способен… Но я не способен, и желать вещей, которые никогда не произойдут — это верный путь к безумию.

Я знаю себя, и у меня нет сомнений, что лучше сохранить статус-кво, чем отклониться от курса, который держал меня в трезвом уме все эти годы. Но признаю, что я испытываю желание хотеть большего впервые со смерти Джордан, и это чертовски пугает меня.

— Черт, Хани, — я начинаю выходить из нее. — Я забыл презерватив.