– Вы это нам? – промямлил Дьячкофф. В данную минуту он не был способен сказать что-то более умное.

– Кому же еще? – голос Колхейна стал громче и злее.

На этот раз откликнулся Камакин.

– Мы… мы просто хотели взглянуть на вашего босса… – его голос почти не дрожал.

– Откуда вы знаете, что он мой босс? – наивно удивился Колхейн.

– Нам так показалось! Правда, Макси? – пискнул Дьячкофф, не сводя глаз с гиганта.

– Мы видели вас в его автомобиле, – Камакин знал, что выглядит глупейшим образом, но это был их единственный шанс. – У вашего босса очень красивый автомобиль!

– Как игрушка! – тут же поддакнул Дьячкофф.

– Знаю. Что дальше? – Колхейн проглотил их оправдания, как прожорливая акула.

До Эдика, наконец, дошло, что пора уносить ноги.

– Мы, пожалуй, пойдем, – пролепетал он, косясь на Макса.

– Да… зайдем в другой раз, – Камакин подтолкнул приятеля к выходу. – Похоже, ваш босс сейчас здорово занят.

Пряча пистолеты за спинами и, прижимаясь к стене, они очень осторожно обошли Колхейна и затем стремительно выскользнули из бунгало.

Охранник проводил их удивленным взглядом, но потом, вспомнив, что должен доложить боссу о выполненном задании, шагнул к двери.

Когда он вошел в комнату, Глюкман пил пиво, стоя перед раскрытым холодильником.

– С кем ты шептался в коридоре? – сразу поинтересовался он.

Колхейн равнодушно махнул рукой.

– Ерунда. Две крошки потеряли дорогу домой, – он взял предложенную банку пива и, сдернув крышку, поднес к губам.

Они почувствовали себя в относительной безопасности, отбежав от бунгало на сотню метров и смешавшись с отдыхающей публикой.

– Какого черта мы туда полезли?! – Эдика так и подмывало дать приятелю в зубы. – Этот кретин мог нас запросто прикончить!!!

– Все? – зло глянул на него Камакин.

– Нет, не все! – Дьячкофф определенно хотел избавиться от избытка отрицательных эмоций. – Там, в коридоре, пахло смертью!

Но Камакин проигнорировал жалобный пафос Эдика.

– Ладно, крошка, хватит плакать, – неожиданно Макс хитро улыбнулся. – Кажется, я знаю, как нам обыграть этих засранцев…

Он застегнул сумку и, насвистывая какую-то песенку, направился к ближайшему ларьку за мороженым.

«Иметь мужа и в то же время не иметь возможности заниматься с ним сексом!» – перед этой просто-таки неразрешимой задачей спасовала даже обычно самоуверенная Ханна Николс.

Весь трагизм создавшегося положения лишь постепенно доходил до ее сознания по мере того, как жена мэра потихоньку приспосабливалась к оптимистичному облику внезапно возмужавшей Стэйси и пузато-неуклюжему, как и все беременные, Сэнди. В первые часы странной драмы с превращениями они изменились больше всего, и не удивительно, что именно к Сэнди и Стэйси с самого начала было приковано все внимание не на шутку встревоженной госпожи Николс.

За Стэйси Ханна, в общем-то, была спокойна – та мужественно перенесла чудесную трансформацию и, кажется, не имела к матушке-Природе особых претензий.

С Сэнди дела обстояли хуже: мальчик все еще не мог поверить в случившееся и выискивал способы во что бы то ни стало уклониться от надвигающегося материнства.

Как мать Ханна вполне понимала его беспокойство, но, увы, при всем желании не могла восстановить статус-кво. Ей оставалось лишь щедро делиться с Сэнди собственным опытом и поддерживать его морально.

После посещения клиники госпожа Николс убедилась, что с будущим ребенком проблем нет, и немного успокоилась на этот счет.

Муж сам рассказал ей о случившемся, скорбно потупив взгляд. Когда позднее, в спальне, Ханна воочию увидела очередной, возможно самый ужасный отголосок сексуального кошмара, она лишь громко застонала, вложив в свой стон всю скорбь и разочарование, какие только могут быть в такой момент у абсолютно здоровой замужней женщины!

На следующий день за завтраком госпожа Николс вновь вернулась к больной теме.

– Что теперь делать? – задала она мужу сакраментальный вопрос.

Тот попробовал взглянуть на происшедшее философски.

– Рано или поздно все кончается! – мэр развел руками.

Если бы не мерзкий бабий голосок супруга, возможно, Ханна отреагировала бы на его слова иначе.

– Что значит «кончается»?! – моментально взвилась Ханна. – Мне только сорок один год!

– Сколько?! – изумился Николс, но встретив гневный взгляд жены, поднял глаза к небу, словно показывая, что сверху виднее.

– Чему быть – того не миновать! – тут же прикрылся он очередной подходящей истиной. Ханна никак не желала философствовать.

– Что теперь делать мне?! – с угрозой повторила она прозвучавший ранее вопрос. – Я-то ведь по-прежнему женщина!

– В конечном счете, существуют разные вибраторы, фаллоимитаторы, – неуверенно промямлил мэр.

Возмущение госпожи Николс буквально в секунду достигло апогея.

– Какие имитаторы?! Какие вибраторы?!! – завопила она, судорожно вцепившись в стол. – На что же мне, по-твоему, рассчитывать?!

Николс горестно вздохнул, театрально воздев руки:

– Теперь вся надежда на климакс.

В порыве нахлынувших чувств Ханна едва не запустила в него подвернувшейся под руку тарелкой.

Сообразив, что в ближайшее время она вряд ли добьется от мужа разумного ответа, женщина выскочила из столовой и, уединившись в спальне, надолго погрузилась в невеселые размышления.

События последних дней перевернули жизнь Мэб вверх дном, словно гигантская волна хрупкую лодчонку в океане. Одной лишь неприятности с переменой пола у хозяйки Донован, наверное, хватило бы для переживаний на многие месяцы вперед. Однако судьбе этого было явно маловато: кроме баронессы, ни с того, ни с сего вдруг решил радикально измениться и их сосед Дэнни Гловер, который прежде всегда служил для Мэб образцом воспитанного человека.

К счастью, Донован с самого начала имела надежный источник информации, касающейся всего происходящего по соседству. Таким источником для нее являлся Джонатан.

После недавних разногласий из-за аренды отдельных предметов женского белья Мэб и садовник быстро помирились и стали видеться чуть ли не по три раза на дню, охотно делясь друг с другом своими наблюдениями за хозяином и хозяйкой.

А делиться им было чем.

– Ну, как там твой? – обычно начинала Донован.

– Моя… – со вздохом поправлял ее Джонатан. – Продолжает потихоньку сходить с ума!

По словам старого садовника, которые он не уставал повторять при каждой встрече с кухаркой, Гловер после памятного им всем утра резко изменился не только внешне, но и внутренне.

– Но почему?! – все время недоумевала Мэб.

И тогда Джонатан начинал печально рассказывать ей о новых чудачествах госпожи Гловер. Чаще всего, они, естественно, касались цветочных дел.

– Вообразите, Мэб, вчера она приказала мне выкопать все наши глицинии и люпины, а вместо них посадить мэрилендскую Черноглазую Сусанну! – садовник с возмущением качал головой. – Но это еще полбеды! Сегодня с утра госпожа распорядилась выполоть на двух клумбах калифорнийские маки, чтобы потом воткнуть на их место Льюисию воскрешающую и белые пионы!!!

Донован обычно недоуменно пожимала плечами:

– А что в этом такого?

После чего садовник начинал с жаром объяснять ей, почему Льюисию воскрешающую никогда нельзя высаживать вместо больших калифорнийских маков и отчего белые пионы будут отвратительно смотреться на клумбах госпожи Гловер.

По словам Джонатана, впоследствии Гловер вообще хотел засадить одну из клумб горным лавром и лилией Сего, что окончательно превратило бы их цветник в черт знает что такое!

Удивительно, но Мэб всегда очень внимательно и терпеливо выслушивала эти грустные исповеди.

Потом наступал черед Джонатана задавать вопросы.

– А как поживает твоя? – вежливо интересовался он у Мэб.

– Мой! – с едкой иронией уточняла Донован. – Барон дуреет и портится прямо на глазах!