– Я слышал, ему не повезло с охраной, – откликнулся Колхейн.
Глюкман, оценив шутку, ухмыльнулся.
– Ты прав, в Белом Доме нам пока делать нечего. К счастью, и здесь можно найти занятие по душе.
– Вы о порошке? – спросил, не удержавшись, охранник.
– Нет, Малыш, порошок – всего лишь трамплин. Через пару лет я куплю себе казино в Рино или Вегасе и тогда о наркотиках можно будет забыть: с ними слишком много хлопот.
– Наверно, я смог бы организовать охрану в вашем казино, – подумав, намекнул Колхейн.
Глюкман посмотрел на него и мотнул головой.
– Поверь, Джонни, эта роль не для тебя. Мне важно, чтобы ты всегда был где-то рядом.
Они почти дошли до бунгало и Колхейн, у которого в холодильнике было полно пива, уже мысленно открывал первую банку, когда за спиной внезапно раздалось громкое противное завывание.
– Какой мерзкий звук! – поморщился Глюкман.
– Босс, – остановил его Колхейн. – Кажется, это наша машина…
Лео Глюкман не отличался особым проворством и подбежал к стоянке, когда Колхейн уже выключил сирену. На переднем крыле пылали пятна желтой аэрозольной краски. Такие же следы Колхейн позднее обнаружил на заднем номере и хромированном бампере машины.
– Проклятие! – выругался Глюкман, оглядываясь по сторонам. – Если я узнаю, кто это сделал…
Они опять включили сигнализацию и побрели к бунгало.
– Подонки, они даже не представляют, на кого замахнулись! – неистовствовал Глюкман.
– Уверен, это чья-то ошибка, – пытался успокоить его Колхейн.
– Плевать! У них она будет последней!
Глюкман с Колхейном не успели пройти и половины пути до бунгало, как вновь услышали знакомое завывание. Молча переглянувшись, они опрометью бросились назад к стоянке.
На этот раз Лео прибежал почти одновременно с охранником. У «Кадиллака» был спущен скат и безжалостно разбита левая передняя фара.
Глюкман в бешенстве пнул свою пострадавшую любимицу:
– Я убью этих мерзавцев! Я устрою на них охоту, и они проклянут день, когда решили поиграть со мной!
Покуда хозяин отводил душу, поочередно пиная колеса и бампер несчастного «Кадиллака», Колхейн отключил сирену. Вылезая из машины, он заметил на асфальте небольшой сложенный листок.
– Босс, тут какая-то записка, – незамедлительно сообщил он Глюкману.
С пирса Камакину в бинокль было хорошо видно развитие событий вокруг «Кадиллака».
– Отлично, он читает записку! – сообщил Макс стоящему рядом Эдику, который тоже смотрел на стоянку, но не видел там абсолютно ничего интересного.
– Дай посмотреть, – попросил Дьячкофф бинокль.
– Отстань, все равно ничего не увидишь!…
– А что в записке?
– Я пообещал взорвать этот дерьмовый «Кадиллак», если завтра они поставят его на прежнее место, – довольный Камакин, наконец, опустил свой бинокль. – Ну, как?
– Здорово! – отозвался Дьячкофф. – А завтра ты опять дашь деньги пацанам?
Камакин презрительно сплюнул под ноги.
– Смеешься!… Завтра Чемпион полдня просидит под приборным щитком этой колымаги. А мы в это время потолкуем с его боссом, – добавил он, чуть понизив голос.
Каждый день в новом обличье требовал от Фонтенбло все новых и новых жертв, одна другой тяжелее.
Вначале пришлось расстаться со своими прекрасными длинными волосами, и приехавший по вызову парикмахер за полчаса обкорнал ее под полубокс, который, как хорошо помнила Фонтенбло, был любимой стрижкой покойного барона.
Затем она с рыданиями и проклятиями выбросила из своего шкафа все любимые наряды (кроме тех, что выпросил для себя накануне шустряга-Гловер), после чего отправилась по магазинам подбирать новый гардероб.
В мужской одежде вдова, к собственному стыду, разбиралась гораздо хуже, чем в женской. Тем не менее, после долгих хождений по модным и дорогим салонам, она подыскала себе пяток сносных костюмов, дюжину посредственных брюк, десятка три всевозможных рубашек, гору коробок с обувью, а также ремни, галстуки, носки, подтяжки, носовые платки, ну и, конечно, это странное и малопривлекательное мужское нижнее белье.
Когда вопрос с одеждой был решен, баронесса рискнула, наконец, выходить на прогулки в парк, который, маскировки ради, ей тоже пришлось сменить на менее людный и красивый. Парк, к тому же, располагался неподалеку от старой консервной фабрики, о чем Фонтенбло регулярно напоминал юго-западный ветерок.
Первое время без бюстгальтера вдова постоянно чувствовала себя полуголой, стыдливо придерживая при каждом наклоне края слегка расстегнутой рубашки.
Пару раз баронесса ловила себя на том, что перед прогулкой с Милиусом она машинально подкрашивает себе глаза и губы. Фонтенбло буквально бросило в жар, когда она вдруг с ужасом осознала, чем именно занимается, и за кого ее могут принять, встретив в таком виде где-нибудь в парке или на улице!
Чтобы в дальнейшем избежать опасных промахов, вдова поспешно собрала всю свою немаленькую коллекцию эксклюзивной косметики в огромный пластиковый пакет и со слезами на глазах велела Мэб вынести его прочь из дома.
Прогулки в парке тоже мало напоминали беспечное времяпрепровождение: брюки почему-то резали в паху, шнурки на туфлях постоянно развязывались, а модный летний пиджак, как ей казалось, топорщился в самых заметных местах.
Фонтенбло то и дело дергала лохматого Милиуса за поводок, и тогда пес замирал на месте, давая хозяйке возможность привести себя в порядок.
Милиус в очередной раз рванул поводок, и его хозяйка, закончив завязывать осточертевший шнурок на правой туфле, распрямилась и продолжила свое неторопливое движение вдоль тенистой эвкалиптовой аллеи с редкими лавочками по сторонам.
«И все же, как прикажете быть с клубом?!» – этот вопрос крутился в голове баронессы уже не первый день и надоел ей гораздо больше шелкового шнурка. От его решения во многом зависело будущее Фонтенбло в этом городе, и она больше не могла игнорировать проблему.
Баронесса была почетным членом «Ложи Вудворта» – закрытого элитного клуба, объединявшего в своих стенах отпрысков европейских дворянских родов.
После смерти мужа Фонтенбло стала одним из сопредседателей Ложи и безумно этим гордилась. Согласно уставу, председатели «Ложи Вудворта» должны были ежемесячно проводить официальное собрание всех ее членов, и главная проблема заключалась сейчас в том, что на очередном собрании обязана была главенствовать именно баронесса Фонтенбло!
Страшная дата приближалась с каждым днем, но Фонтенбло даже не представляла себе, как выйти из создавшегося, более чем затруднительного, положения.
Милиус подбежал к ближней лавочке и, обнюхав ее, лихо задрал лапу и пустил струйку.
Глядя на пса, баронесса едва не разрыдалась.
«Боже, что теперь будет с нашим титулом?!» – задала она себе еще один, не менее мучительный, вопрос, но не успела погоревать над ним, потому что в кармане пиджака внезапно запиликал мобильный телефон.
В обед Джонсон позвонил любовнице прямо из отеля «Плаза».
– Он согласился участвовать в Шоу Гарфилда! – радостно сообщил репортер, не скрывая восторга.
Шоу Сэма Гарфилда транслировалось на всю Америку, а потому можно было не сомневаться, что появление в нем Перкинса произведет общенациональный фурор.
– Как остальные? – поинтересовалась девушка.
– Кроме Гловера, будут все, – заверил Джонсон и тут же пояснил: – Старику повсюду мерещится обман.
Они договорились, что обязательно увидятся перед тем, как Джонсон поедет в Лос-Анджелес.
Макс отнюдь не желал повторения вчерашней истории с ресторанными посиделками в компании хвастливого Эла и, несмотря на активное сопротивление Эдика, все же вытащил того на вечернюю прогулку.
Для начала, они вкусно перекусили в одном из многочисленных кафе под открытым небом.
Сидя за столиком с пивным бокалом в руке, Камакин с серьезным видом поучал Эдю.
– Будешь много жрать, моргнуть не успеешь, как испортишь себе фигуру. Глянь на этих подружек, – он взглядом указал на трех более чем упитанных женщин, которые сидели за два столика от них и дружно жевали пиццу. – Они моложе нас лет на пять, а в каждой уже не меньше полутора центнеров живого веса!
