– Я не знаю, – просто признался белокурый дион. – Наверное, это что-то вроде магического полога, скрывающего нас от глаз зрящих. Ты спроси у Галлены, как вернемся, она лучше объяснит.

– Угу, – буркнул Женя, – типа силовой кокон, сотканный из магнитных полей, как в секретном эксперименте Эйнштейна с эсминцем «Элридж», когда невидимым сделался сразу целый корабль?

– А я не очень-то это умею, – признался Эллер. – Нет, я тоже могу, но нас немножко видно будет. Я вообще плохо учился в детстве.

– Это заметно, – проворчал Женя. – Тогда не будем откладывать, почтенный Альдаир. Набрасывайте ваш магический полог.

– Встаньте в круг, – кивнул тот. – Я должен почувствовать вас. Коснитесь локтями локтей рядом стоящих.

Альдаир закрыл глаза. Женя видел, как задрожали его мощные плечи, слышал, как скрипнули зубы. В густеющем воздухе вдруг затрещали электрические разряды. Волна панического ужаса прокатилась через Афанасьева, ломая и круша защитные механизмы. Все это отдаленно напомнило те ощущения, когда Альдаир и Эллер, объединив свои усилия, забрасывали их в Древний Египет. Правда, сейчас чувства были приглушеннее. Протянулась боль вдоль позвоночника, словно туда вкалывали иглы. Что-то неуютное голубоватым туманом заклубилось в глазных яблоках и сгустилось до жестокой рези. На мгновение возник и тут же исчез ослепительно яркий, незнакомый, упруго пульсирующий мир…

Альдаир откинулся назад и глубоко вздохнул. Несколько незнакомых певучих слов сорвалось с его губ. Афанасьев осторожно посмотрел вокруг и…

Было такое ощущение, как будто земля египетская со всеми своими храмами, дворцами, стражниками, пальмами, сикоморами, башнями, колоннадами и пилонами погрузилась в голубовато-прозрачные воды чистой лагуны. Коляну это ощущение было знакомо больше. Он занимался дайвингом и любил плавать с аквалангом. Голубоватый, словно загустевший воздух до мельчайших подробностей напоминал слой океанской воды на небольшой глубине. То там, то тут проблескивали длинные тягучие, словно замедленные, искры. Женя поднял голову: там нависло свинцовое, недоброе, размытое предночное небо. Небо Древнего Египта.

– Мы невидимы, – с усилием выговорил Альдаир. – Мы закутаны от их взглядов магическим пологом. Галлена умеет делать это лучше и дольше, но пока сойдет и так. Пошли.

– Круто! – выдохнул Колян. – А слышать нас они могут?

– Да, – ответил Альдаир. – И слышать, и обонять запахи наши. Только видеть – не могут.

– Не будем терять времени, – предложил Афанасьев, – теорию ты, Колян, можешь послушать и позже. Идем к воротам.

Около десяти минут ушло на то, чтобы незаметно пройти через ворота, и, оставив стражу за спиной, подобраться к главному зданию, где, собственно, находилась резиденция фараона. Вскоре они оказались в длинной галерее, в конце которой виднелся вход в приемный зал. Там шелестели приглушенные голоса и лилась стройная музыка. Без сомнения, по лабиринту громадного дворца можно было бы плутать часами и не найти нужного помещения, особенно за такой ничтожный промежуток времени: пятнадцать минут. В огромных залах с гигантскими колоннами, уходящими вверх на десятки метров, время измерялось веками и тысячелетиями, но отнюдь не минутами. Однако находчивый Афанасьев сумел найти выход из затруднительного положения. Он подкрался к начальнику караула, застывшему в громадной нише возле входа в главное здание. Журналист зажал нос и мерзким гнусавым голосом, похожим на тот, каким Леонид Володарский переводил боевичок «Конан-варвар», проговорил в самое ухо караульного:

– Стой и не дергайся, о воин. С тобой говорит сам Птах!

У воина подкосились ноги. Он едва сохранил вертикальное положение и задергал головой, однако никого не разглядел. Щеки стража рыхло заплясали, нижняя челюсть обвисла.

Афанасьев продолжал:

– Да, это я, глава мемфисской эннеады, я, творец богов, покровитель древнего города Мемфиса. Тебе оказана невероятная честь, смертный. Хочу я, чтобы ты отвел меня в приемный зал фараона Рамсеса, чтобы узрел я того, кто по моей воле правит ныне Египтом.

Воин посерел и затрясся, как будто его долбило током. Рядом стоял Колян Ковалев и тоже трясся – от едва сдерживаемого смеха. Афанасьев понял, что еще чуть-чуть, и начальник караула протянет ноги. Не переборщить бы! Афанасьев добавил чуть менее гнусаво, растягивая гласные:

– Успокойся и веди. Благословение Птаха да снизойдет на тебя, о египтянин.

Воин двинулся и на негнущихся ногах провел всю четверку хитрецов к залу, где во всем своем сияющем великолепии восседал фараон Рамсес. В финишной галерее Женя почти коснулся губами уха гида и прошептал:

– Дыхание Птаха коснулось тебя. Отныне тебе будет удача и мир. Прощай, о воин.

Караульщик повалился на колени, потом со всего размаху распростерся на каменных плитах, бормоча: «Дыхание великого бога коснулось меня, я почуял это! Во имя Аписа, души Птаха! Во имя Тота, языка Птаха! Во имя Хатор, губ Птаха!..» Прочие части анатомии божества упомянуты не были: осчастливленный проводник потерял сознание.

Тем временем рыжебородый Эллер, Альдаир, Афанасьев и Ковалев вступили в приемный зал фараона Египта. Зал был огромен. Концертный зал «Россия» в Москве, во всей видимости, уступал ему как минимум втрое. Здесь находилось около пятисот человек, но благодаря размерам приемного зала он казался почти пустым. Две шеренги воинов выстроились по обе стороны от трона. Чуть ближе к фараону стояли военачальники, жрецы и советники.

Сам фараон Рамсес восседал на золотом троне с ножками в виде согбенных человеческих фигурок. Трон высился на ступенчатом возвышении. Голову фараона oxватывала диадема, в центре которой красовались два золотых змея-урея с коронами Верхнего и Нижнего Египта. Мускулистые руки, словно отлитые из бронзы, были унизаны браслетами. Широкая набедренная повязка была мягко собрана в складки и украшена цветными лентами, а ее передняя часть расширялась книзу в виде треугольника, украшенного геометрическими узорами. На характерном лице фараона, скуластом, с орлиным носом, виднелся умело нанесенный макияж, сильно смутивший Ковалева.

– Погоди, Женек, – пробормотал Колян, – выходит, вон та раскрашенная кукла на троне – это типа и есть фараон, которого они тут богом называют и все такое?

– Да, – отозвался Женя Афанасьев.

– А что это он так намазался, как телка? Глаза, смотрю, подведены, черным обведены, а полоска аж до ушей заехала! И губищи намазаны, и брови разрисовал. Но мужик здоровенный, я смотрю!

– Ты смотреть смотри, но лучше помалкивай.

Среди жрецов Афанасьев тотчас же увидел почтительно склонившегося перед владыкой Тотмекра с весьма напуганным видом. Обычно напыщенное носатое лицо его сейчас покрывали крупные капли пота. И неудивительно, потому что именно к нему были обращены слова Рамсеса:

– Сказали мне, Тотмекр, что среди жрецов твоего храма есть такие, кто умеет не только служить Птаху, но и развлечь фараона фокусами и занимательными превращениями. Мои собственные маги мне прискучили. Где эти твои Ару и Месу?

Голос Рамсеса звучал негромко, но акустика зала была такова, что слова разносило в самые дальние уголки.

– Они здесь, о солнцеликий!

Ару и Месу вышли к трону и застыли шагах в пятидесяти от него. Рамсес остановил на Месу свой долгий взгляд, а потом сказал:

– Кажется, с тобой мы учились в Доме Сети, школе жрецов, выстроенной моим отцом. Твое лицо знакомо мне.

– Да, великий фараон, – пробубнил Месу, – это так.

– Значит, Месу из Дома Сети, ныне жрец храма Птаха в Мемфисе? Прекрасно. Говорят, ты бывал во многих странах. Покажи мне, чему научили тебя мудрецы далеких земель.

Месу поклонился и, протянув болтливому Ару свой посох, произнес несколько слов, как обычно у косноязычного жреца напоминающих взбалтывание киселя в баклажке. Ару склонился перед фараоном и бросил посох наземь.

Альдаир, Эллер, Женя Афанасьев и Колян тем временем пробирались ближе к трону. Они шли меж двух шеренг египетских воинов, находящихся в пятидесяти шагах одна от другой; в каждой шеренге было около двух сотен человек. Афанасьев все время боялся, что неуклюжий Эллер наделает шуму раньше времени. Но беда пришла не с той стороны. Когда до неуклюжей фигуры жреца Месу, который еще не стал и не скоро станет великим пророком Моисеем, оставалось не больше десяти шагов, Альдаир – да, да, Альдаир! – вдруг застыл как вкопанный. Его плечи задрожали, и до настороженного слуха Жени долетели мучительные, сдавленные слова: