И здесь науке еще предстоит многое изучить. На сегодня ясно лишь то, что только часть нашей психической активности может осуществляться в обычной жизнедеятельности. Другая же часть, которая блокируется — проживается в реальностях сна.

Хорхе Луис Борхес очень серьезно относился к снам. Он собрал в 1975 году сборник о снах, который включает повествования и наблюдения о снах с древнейших времен — от вавилонского сказания II тысячелетия до н. э. о Гильгамеше, хеттских легенд того же времени до современных ему ученых и писателей. Как пишет сам Борхес, в книгу вошли разные повествования, «начиная с пророческих снов Востока до аллегорических и сатирических снов средневековья и игровых сновидений Кэрролла и Франца Кафки».[208] Он проводит «различие между сновидениями, изобретенными сном, и сновидениями, изобретенными бодрствованием».[209] В этой книге приведены вещие сны из древних сказаний, Библии, способы их декодировки, и затем даются представления о сне в разные исторические периоды. Поразительно, что о природе сна верные наблюдения мы находим уже довольно рано. Так, Альфонс X Мудрый (1221–1284) — король Кастилии и Леона, автор многих прозаических произведений, которые сыграли важную роль в развитии современной ему литературы, писал: «Сон, как бы то ни было, является естественной потребностью, которую Бог предписал натуре человека с тем, чтобы тот мог отдохнуть во сне от трудов, которыми занят; и во время сна, как говорят те, кто ведут речь о природных свойствах, — и это действительно так, — члены его отдыхают и пребывают в состоянии покоя, но душу его обуревают мысли и чувства, какие свойственны ему в бодрствовании…».[210] В книге намеренно избегаются труды известных психиатров, посвятивших снам серьезное внимание — Фрейду, Юнгу. Сделано это, видимо, намеренно, ибо эти теории давно уже изучены и исследованы, хотя сны остаются серьезной загадкой для людей.

В искусстве сновидение представляет собой обширную тематику. В Москве в 1993 году проходила выставка «Искусство и сновидение». Проблема эта вызвала огромный интерес не только художников и искусствоведов, но и широкий круг ученых в разных областях. К этой выставке, предоставленной Музею изобразительных искусств им. А. С. Пушкина фондом Антонио Мадзотта (Милан) была приурочена конференция в рамках традиционных «Випперовских чтений». Итальянская выставка называлась «Раскрытие подлинной реальности», выставка московских художников называлась «Сон раскрывает природу вещей». Устроители выставки и организаторы конференции исходили из лотмановского понимания сна как «семиотического окна», через которое мы общаемся с огромным миром нашего подсознания.

В эпоху Средневековья сновидение воспринималось как дивиация (боговдохновенное пророческое озарение). Это представление было унаследовано от античной системы мышления и в определенной степени сформировало гуманистическую мысль Ренессанса. В творчестве Лукаса Кранаха Старшего явно прослеживается интерес к воспроизведению лейтмотива сна — см., например, его картину «Нимфа источника» (1518, Художественный музей г. Лейпцига). В творчестве А. Дюрера аллегории сна прослеживаются довольно широко. В начале своего творческого пути тема сна как метафоры и синтетического образа действительности была им поэтически отображена, хотя впоследствии в последние годы творчества им была сделана попытка фиксации реального сна. В творчестве русских художников образ сна так же широко распространен. Вспомним «Спящих детей» В. Перова, «Спящего пастушка» Венецианова. Особенно ярко это отразилось в картине В. Борисова — Мусатова «Водоем», где образ сна проявляется в сочетаемости и взаимопроникновении потусторонних друг другу сущностей: сияние белизны «оттуда», отсвечивающей «здесь» в мерцании кружевных накидок. Все изображение подобно сновидению, нанесенному на холст. И в искусстве русского авангарда, особенно кубофутуризма сновидческой поэтике отведено существенное место.

Современное изобразительное искусство легко интерпретируется в парадигме сна. То же характерно и для киноискусства — особенно ярко в это проявилось в эмигрантском киноискусстве 20-х — 30-х гг., в творчестве Андрея Тарковского. Но не только в изобразительном искусстве мы увидим такое внимание к языку сновидений. Достаточно вспомнить историю литературы, музыки, как мы увидим обостренное внимание к нему — и в творчестве А. С. Пушкина, и М. Ю. Лермонтова. А уж сама ткань произведений Ф. Кафки представляет собой конструкцию языка сновидений. И опять следует отметить, что уже в первобытном, традиционном обществе, язык сновидений является основой художественного отображения действительности.[211]

Имя как социальный знак. Имя человека всегда, во все времена имело статус самоценности, являлось невещественным богатством. Вопросы, связанные с именем, вызывали интерес философов с глубокой древности. К этой проблеме обращались еще Сократ, Платон, Аристотель. В эпоху Средневековья и Возрождения тема эта не исчезла из поля зрения исследователей. Да и в Новое время ей придавалось серьезное значение. Русские философы С. Булгаков, П. Флоренский, А. Лосев посвятили немало страниц изучению этого феномена. У каждого из них есть специальный труд, носящий название «Философия имени». С. Булгаков считал, что имя есть раскрытие ноумена, проявление его энергии, что оно не возникает случайно, а потенциально присутствует в человеке. Имена суть качества людей. С. Булгаков решает проблему имени в основном русле философского православия, соединив эзотерическое знание с неоплатонизмом. Имя, по Булгакову, — это соединение вселенского логоса и христианства. П. Флоренский полагал, что имя магически влияет на нареченную им личность. Имя собственное возникает как любовь к познаваемой действительности, охватывая всю четырехмерную временно-пространственную форму личности, предугадывая его судьбу и биографию. Имя становится эмблемой, гербом, знаком, обрамлением личности. В имени Флоренский различает три уровня, сила которых проявляется в энергийности, идущей от Бога. А. Лосев свою монографию об имени написал в 1923 г., рассматривая теорию имени через гуссерлианскую феноменологическую концепцию и соединяя немецкую философию, библеистику и языкознание. Проблема решается им через диалектику имени и сущность личности. В наше время Ю. С. Степанов, один из немногих исследователей языка, продолжает традиции русской философии в данном вопросе. Имя, по его мнению, характеризует не только человека, но косвенно и тех, кто это имя дал. В своей концепции ученый, вслед за русскими философами, обращается к философам античности, в первую очередь к Платону, Николаю Кузанскому, современным западным философам. По Ф. де Соссюру, имя изменяется вместе с языком. На разработанной Э. Бенвенистом методологии исследования нарицательных имен держатся исследовательские программы многих ученых, в том числе и относящиеся к осмыслению имени. Р. Барт рассматривает имя как форму власти. Он фиксирует множество ментальных подходов к имени. Для Ж. Деррида имя — основная проблема философии деконструктивизма, он различает тайные, семейные, интимные имена и открытые для общества.

Личное имя представляет собой знак для посвященных. В прошлом имя было не только разграничителем людей, но и показателем отличия, выделения однопорядковых сущностей. Личное имя появилось в результате возникновения потребности выделять человека из группы ему подобных. Людей с одинаковыми именами связывали традиции. Влияла на имя культура родителей, положение в обществе. В любом обществе имя всегда выражает сословную принадлежность, является социальным знаком, т. е. по имени часто можно представить, откуда, из какого круга вышел человек. В то же время имя — знак личности, выразитель ее индивидуальной неповторимости. Оно также служит определителем эпохи, являясь свидетелем духовной истории человечества, этноса, общества. Вместе с развитием общества эволюционируют и имена. Таким образом, имя имеет статусную дифференциацию и одновременно этническую и временную сигнификацию.