Ей казалось, что время остановилось. От волнения её бил сильный озноб. Но не хотелось вставать, чтобы взять плед, не хотелось расставаться со своими мыслями, с тем восторженным, удивительно ясным и счастливым состояние души, которое было у неё в это утро.

Она встала, когда в коридоре услышала осторожные шаги Мани, вернувшейся с дежурства. Варя развела огонь, поставила чайник и пошла будить Краснушкина. Было уже восемь часов утра.

Вот уже две недели, как болел Славка. Соседка по дому, успокаивая Ольгу, сказала:

— Что ж на то они и дети, чтобы болеть. Ты, голубка, не тревожься.

Может, и правда её, что тревожиться не стоит. Дети всегда болеют и всегда выздоравливают. Но всегда ли?… Шутка ли — воспаление лёгких! и хотя кризис прошёл и температура спадала, ещё можно было ждать осложнений. У Славки слабые лёгкие. Оля об этом никогда не забывала. Славку надо было бы свезти в Крым, на солнышко, к доброму морскому ветру. Вон из Петрограда! Но как уедешь? Нет, ехать она никак не могла. Особенно сейчас. Вот уже около месяца её домик на тихой Петроградской стороне жил напряжённой, скрытой от взглядов соседей, жизнью. Утром соседи видели молодую, степенную, очень милую в обращении жену подполковника Борейко, героя войны. Она шла в магазины с корзинкой для продуктов. С ней любезно здоровался пристав. Он тоже знал про мужа — подполковника и видел, как изредка к Борейко приезжает генерал. Пусть медицинский, но всё же генерал. Не к каждому такой приезжает.

А днём к Борейко приходили так, незаметные, не очень интересные для любопытного глаза люди: то сестра милосердия придёт, то врач наведается, — такое несчастье — всё время болеет мальчик! То портниха зайдёт — тоже нужно, дело молодое, — или дочка портнихи забежит, бойкая, синеглазая. А то на днях всё печник ходил: что-то с печкой неладное случилось, всё дымит да дымит!

Скромно живёт молодая соседка. Никуда не ходит, дружбу ни с кем не ведёт. И прислуга только одна, да и то неразговорчивая. Разве что от неё узнаешь? Но ночью… когда тихая улица погружалась в сон, за плотно завешенным окном небольшой Олиной комнаты шла работа. В погребке под этой комнаткой была типография. Тут Оля, «прислуга» Дарья Терентьевна, верный помощник и товарищ Оли по подпольной работе, Зоя Сидорина, вернувшаяся в Петроград, друзья из Петроградского комитета большевиков набирали, правили корректуры, печатали листовки, прокламации, размножали переправленные с большим трудом из-за границы номера «Социал-демократа», драгоценные ленинские статьи. Здесь упаковывались аккуратные пачки и потом через связных на заводы, на фронт.

Сейчас, когда Петроградский комитет готовился к большой стачке, работы было особенно много. Пахло типографской краской, тихо работал станок. Оля держала в руках свежеотпечатанную листовку, дочитывая вполголоса её жгучие слова:

«…Товарищи рабочие! Царский трон пошатнулся. Напрягите свои усилия, толкните его, и он падёт, рассыплется в прах. Вы — истинные хозяева жизни, Вам принадлежит земля, фабрики и заводы. Ваша сила — в организованной, сплочённой борьбе!

Долой войну! Долой самодержавие! Да здравствует рабочая солидарность! Петроградский комитет РСДРП».

— Ну, дорогие мои, завтра большой день. Даже не завтра, а сегодня… — подняла глаза от листовки Ольга. — Кажется, всё готово. Последнюю партию листовок на заводы принесём с собой. Раздадим, как только начнётся митинг…

Ольга волновалась, она знала, что в этот ответственный день не все вернуться к своим близким. Многим суровая судьба революционера приготовила новые испытания: тюрьмы, ссылки, а может быть, и смерть. Царское правительство найдёт место: казематов, тюрем в России много. На это денег не жалели. Тюрьмы, церкви и казармы строили прочно, надёжно. Но Ольга не боялась. Она давно привыкла к этой мысли. Не о себе тревожилась она — о Славке. Что с ним будет? С маленьким, беспомощным, родным человечком, её кровинкой?

Она, Ольга, не должна была идти на завод «Старый Лесснер». Зое Сидориной нужно было идти туда. Варя Звонарёва с Маней будут на заводе Паривайнена. Наташка с Павлом — на заводе «Новый Лесснер». В их обязанность входила доставка листовок.

Но Зоя идти не могла. И хотя она ни словом не обмолвилась, виду не подала, Ольга знала, что идти ей нельзя. Её мужу предстояла третья и последняя операция. Ольга видела, как волновалась Зоя, и удивлялась её выдержке и стойкости.

Конечно, было бы правильней ей, Ольге, остаться дома. Не подвергать риску существование типографии. Её провал и арест означал бы провал общего дела. Но в тоже время сочувствие к товарищу, желание помочь ему в беде брали вверх. Как всегда, в трудную минуту, приходила на выручку успокоительная мысль: «Напрасно ты тревожишься, ты вне подозрений у полиции. С тобой ничего не случиться. Зато выручишь подругу…».

— Зоя, — твёрдо глядя в глаза молодой женщине, сказала Ольга, — ты останешься здесь. Тебе нельзя рисковать. Прошу тебя — не возражай. На завод пойду я. Сейчас… Всё будет хорошо. Слышишь? Со мной ничего не случится. А если что… тогда позаботишься о Славке. Вот так. Не возражай. — Ольга улыбнулась. — Ты же знаешь, что это бесполезно.

Да, Зоя Сидорина знала характер Ольги. Знала, что Ольга Борейко слов на ветер не бросает, её решение твёрдое. Если она решила, то это значит всё обдумано, учтено.

И в самом деле, возражать было бесполезно. Ольга мягко, но твёрдо умела доказать свою правоту. И Зое всегда оставалось только подчиняться.

— Что же, пора кончать. На этот раз придётся тщательнее обычного провести маскировку, спрятать шрифт, краску…

И товарищи принялись за работу.

Ранним утром Варя с Маней подходили к заводу Паривайнена. Морозило, сыпал крупой лёгкий сухой снежок, наметая низкие сугробы. Под ногами поскрипывало, воздух свежий, бодрящий. Дышать было легко и приятно, будто пить вкусную ключевую воду.

Чем ближе к заводу, тем больше шло людей, спешивших на работу. Варя придирчиво посмотрела на Маню и осталась довольна её видом. Длинный поношенный жакет, белый платок, в руках узелок — всё это делало её похожей на остальных женщин. Только горевшие от волнения щёки и глаза заставляли посмотреть на неё пристальнее. Да ведь мало ли отчего могут гореть глаза да щёки у молодой девушки! За себя Варя была спокойна. Пальто и серый полушалок сохранились ещё с тех времён, когда она с доктором Краснушкиным ходила к больным на Выборгскую. Варя надела их и будто встретилась со старыми добрыми друзьями: стало спокойно, удобно и тепло. Листовки спрятала под кофточку — так было надёжнее. В руках узелок с хлебом, бутылкой молока. Не придерёшься в проходной. А что новенькие, так время такое — война, каждый день толпами новых принимают. Разве всех запомнишь!

Около завода толпился народ. Это хорошо. В толпе, вместе со всеми, легче пройти. Варя замедлила шаги, незаметно повела глазами. Так оно и есть — их ждали. Рядом уже шагали знакомые люди. Маню, видно, здесь хорошо знали. Поздоровались уважительно, пошли вместе.

Только бы благополучно миновать проходную! … Варя опустила глаза к узелку, услышала окрик:

— Давай проходи. Не задерживайся. Видишь, народ идёт.

Всё. Страшное позади. Теперь во двор, мимо конторы. Варя пощупала рукой аккуратные пачки листовок. Когда же? Постепенно, медленно но упорно толпы людей, как широкий поток, вливались в припорошенный за ночь заводской двор. Народ всё прибывал, но по цехам не расходился. Напряжённо, но сдержанно гудел двор, будто проснувшийся улей. Люди тихо разговаривали друг с другом. От мерцающего бледного утра лица людей были серыми, в тёмных голодных тенях глаз притаилось ожидание.

Скорее бы! К Варе подошёл пожилой мужчина в овчинной куртке. Серые внимательные глаза улыбнулись в лучинках-морщинках.

— Вот и встретились, Варвара Васильевна! Доброго здоровья.

От волнения и от радости, что видит своих людей после долгой разлуки, Варя почувствовала, как защипало глаза и дрогнул голос, когда она сказала: