После отъезда Звонарёва и Енджеевского жизнь на батарее потекла обычной чередой. Будто бы ничего не произошло, ничего не изменилось. Но только «будто бы». На самом деле и Борейко, и Блохин, и Вася Зуев за привычной суетой будничных дел напряжённо ждали известий из Петрограда, чутко прислушиваясь и присматриваясь к происходящему.

Борейко вдруг обостренным чутьём и по-новому открывшимися глазами увидел, как много изменилось вокруг него. И главное — люди. В их глазах появилась смелость, дерзость. Не было прежней робости и покорности перед начальством, даже у солдат из деревни. Недоедание, плохое обмундирование, тревожные письма из дому, упорные слухи об измене офицеров усиливали озлобление солдат. Они всё чаще в открытую говорили, что нечего в окопах вшей кормить и давно пора расходиться по домам.

— Пущай воюют те, кому от этого прибыль. А нам к весне до деревни подаваться надо. Ежели не замирятся — сами уйдём.

Опасался Борейко, что события в Петрограде скажутся и здесь, у них на фронте. Жандармы и без того часто бывали в частях, а теперь и подавно жди гостей. И хорошо, если бы только обыск. Не посыпались бы аресты.

Так оно и случилось. В ночь под Новый год в солдатском помещении были арестованы Блохин, Зуев, Родионов и ещё несколько солдат.

По тому, как холодно и злорадно жандармский полковник предъявил Борейко ордер на арест его подчинённых, тот понял всю серьёзность создавшегося положения. Сердце сжала тревога. Беспокойство усилилось, когда жандарм сдержанно спросил:

— Нельзя ли увидеть штабс-капитана Звонарёва? — В рыжих глазах его вспыхивали злые огоньки.

«Дело дрянь! — подумал Борейко. — Уж не тянется ли эта ниточка из Питера? Хорошо, что нет Сергея…».

И, увидя разочарованные, ставшие откровенно злыми глаза полковника, услышавшего, что Звонарёв в командировке, Борейко понял: «Да, не иначе сигнал из Петербурга».

В тот же день Борейко выехал в Могилёв к генералу Шихлинскому. Выслушав Борейко, генерал возмутился:

— чёрт знает что творится! Можно подумать, что мы воюем не с немцами, а с нашими русскими солдатами. Лучших из лучших арестовывают, — кавалера всех Георгиевских крестов Блохина! Чудовищно! Кто же будет воевать весной? Может быть, сам господин жандармский полковник? Тогда можно уже сейчас подписывать капитуляцию…

Стремительно шагая по комнате, генерал сообщил Борейко, что известие о смерти солдата Лежнёва фальшивка, он жив и находиться в одиночной камере в житомирской тюрьме.

— Это всё жандармские штучки, — генерал энергичным жестом как бы подчёркивал свои слова. — Официально сообщили о гибели солдата, теперь могут в любую минуту с ним разделаться. Руки себе развязали!

— Кто Вам сказал об этом, Али Ага? — спросил удивлённый и обрадованный Борейко.

— Главный прокурор Ставки. Он сам был в Бердичеве и видел Лежнёва… Кстати, давно хотел рассказать Вам о Вашей истории в Новогеоргиевске с проходимцем Хатовым. Вы знаете, я всё-таки его разыскал. Вернее, мне разыскали того чиновника из канцелярии крепости, что бежал вместе с ним. Так что Вы думаете — сознался во всём. Вы правы: они вывезли из крепости огромную сумму денег, и, конечно, не для того, чтобы передать в казну. Но в последний момент Хатов побоялся взять все деньги. Хитрая бестия! Обдумал, что будет вернее сдать в казну половину, а половину присвоить. В воровстве не обвинят, а может, ещё и орденок дадут за геройство. Верно рассчитал. Так оно и вышло. Я было хотел поднять эту историю. Куда там! На меня руками замахали: «Что Вы! Хотите осрамить офицера! Так и замяли…

Прошла неделя. Борейко не тревожили расспросами, не сообщали новостей о судьбе его арестованных солдат, как вдруг однажды его срочно вызвали в Бердичев, в жандармское управление фронта. Тот же знакомый полковник, настороженно посматривая своими рыжими злыми глазами, процедил сквозь зубы:

— Видите, не напрасно мы так внимательно следили за Вашей батареей. Крупную птицу поймали…

Борейко смотрел на пухлую, в синих прожилках руку полковника. Короткие пальцы с редкими рыжими волосами барабанили по столу. Полковник медлил, наслаждаясь волнением Борейко. Откинувшись в кресле, он наконец сказал:

— Блохин Ваш — государственный преступник, он большевик, террорист, связан с подпольной организацией в Петрограде. Виновность его уже установлена и доказана. Он будет повешен! Да-с. Это я Вам говорю. А за ним ещё кое-кого потянем… Приговор на днях утвердит сам главнокомандующий генерал Брусилов.

«Да, друг Филя, — думал Борейко, возвращаясь в Ровно. — Ведь повесят, сукины дети! Что им стоит! Где же выход? Надо немедленно идти к Брусилову. Но один-то не пойдёшь…

Уговорив Али Ага Шихлинского побывать вместе с ним у Брусилова, Борейко по дороге горячо рассказывал о невиновности, его честности и геройстве в Артуре и на этой войне.

У Брусилова пришлось немного подождать в приёмной. Адъютант попытался было узнать, по какому делу они пожаловали, но Шихлинский резко приказал ему доложить Брусилову. Адъютант ушёл, и через минуту Шихлинский и Борейко были уже в кабинете Брусилова. В коротких словах Али Ага рассказал суть дела.

— Значит, наши судейские опять напортачили! — И генерал приказал вызвать к нему старшего прокурора и председателя военного суда.

Председатель суда начал пространно объяснять суть обвинения.

— Покороче, — приказал Брусилов и, выслушав судейского генерала, проговорил: — Значит, Вы решили приговорить боевого офицера, кавалера четырёх Георгиевских крестов, к повешению? Так я Вас понял?

— Суд вынес такое решение, — подтвердил судеец.

— Вы, прокурор, не опротестовали этот приговор? — спросил Брусилов.

— Никак нет! — смущённо пролепетал полковник.

— Тогда это сделаю я! Приговора я не подтверждаю. Считаю, что нужно хорошенько разобраться в этом деле. Посудите сами, господа, разве можно в неделю установить виновность человека и приговорить его к смерти! Вы даже не изволили выслушать. А он даёт блестящие аттестации Блохину. Неслыханно! Передайте полковнику, что я отстраняю его от обязанностей. Этак он у меня перевешает всех лучших солдат и офицеров! Я Вас больше не задерживаю, господа!

— Разрешите и нам откланяться, Ваше высокопревосходительство? Спросил Шихлинский.

— Нет, Али Ага, Вас и полковника Борейко я так просто не отпущу. Прошу к завтраку.

Перед отъездом из Бердичева Борейко решил повидать Блохина. Начальник тюрьмы, извиняясь, сказал, что свидания полковнику с его бывшим солдатом он предоставить не может. Блохин по распоряжению центрального жандармского управления переведён в Петроград в тюрьму «Кресты».

Около месяца Варя сидела в «Крестах». Вместе с ней была Маня. В соседней комнате помещались Ольга и несколько работниц с заводов.

На этот раз тюрьма по-другому встретила Варю. Тюрьма, конечно, оставалась тюрьмой с её голодом, сыростью, дурно пахнущими стенами, грубыми надзирателями, допросами. Но сейчас Варя была не одна. Она, может быть, в первый раз в жизни почувствовала здесь, в тюрьме, всю силу коллектива, партии. На воле, в своей активной, богатой событиями жизни, она всегда была с людьми. И это казалось естественно. Как бы вдруг она, Варя осталась одна? Жить для Вари означало жить с людьми и ради людей.

Здесь, в тюрьме, другое дело. Крепкие каменные стены наглухо отделяют большой кипучий мир. И узник чувствует себя одиноким, затерянным и беспомощным в своём одиночестве. Так было прежде. Но не сейчас. В соседней камере была Ольга, верный друг, где-то в камере в конце коридора сидели ещё друзья, товарищи по партии. Все они жили напряжённой активной жизнью. Нашлись «свои» надзиратели, которые передавали «с воли» письма друзей и книги.

«Тюрьма — это университет для пролетариата, — прочитала Варя в записке. — Учитесь, товарищи! Мы с Вами. На воле нас ждут большие дела…». Она узнала руку Ивана Герасимовича. Варя читала истрепанные, зачитанные, драгоценные странички… «Коммунистический манифест». Маркс и Энгельс… Ленин… Удивительные, ясные, горячие слова, мысли.