У Алёши подозрительно покраснели глаза. Чтобы не раскиснуть, он сказал:

— Ага! Братка? Милый? А кто меня поедом ел, когда мы вдвоём жили?

— Я, Алёша! Но я не буду больше!

Соня, Леночка, Катя и Машенька обступили Алёшу, любуясь им; Машенька даже пощупала его руками, сказав при этом:

— Ой, Алёшка! С саблей, с наганом.

Освободившись от объятий Тани, Пужняк представил своих спутников:

— Чекерда! Разведчик. На три аршина сквозь землю видит…

Чекерда застенчиво посмотрел на Таню и, не зная, куда деваться от смущения, так сжал её руку, что девушка вспыхнула.

— А это — Цыган, прошу убедиться, единственный из белых, оставшийся в этом городе. Будем за деньги показывать: по полтиннику с носа, а у кого короткий — с того рубль, чтобы не хитрил и на даровщину не зарился!

Цыган укоризненно посмотрел на Алёшу, в тёмных глазах его промелькнуло неудовольствие.

— Что, всю жизнь глаза колоть будешь, побратим?

— Больше не буду! — сказал Алёша. — Бывший белый, Таньча! А за этот месяц он лихим партизаном стал. Так и знай: смелый партизан Сева Цыганков!.. А это — Нина, подрывник и… хорошая девушка в общем!

Зардевшаяся девушка поздоровалась со всеми.

Таня многозначительно посмотрела на брата и, ожидая, что Алёша приготовил сюрприз, на цыпочках подошла к двери, быстро открыла её и заглянула в сени. Там никого не было.

Оживление её упало. Она посмотрела на Алёшу. Устинья Петровна тоже вопросительно уставилась на него.

— А где Виталий? Я в его комнате ничего не изменила: все, как было! Мы-то с тобой в вагон опять переедем, а ему — у Устиньи Петровны жить. Заждалась она.

Алёша переглянулся с Ниной и Чекердой. Значит, дядя Коля ничего не сообщил о гибели Виталия?

— Разве вы ничего не знаете? — медленно спросил он у Тани.

Девчата встревоженно переглянулись. Машенька побледнела, почуяв что-то в тоне Алёши.

— Нет. А что?

— Виталя погиб семнадцатого сентября… Мы через Михайлова сообщали.

У Тани задрожал подбородок.

Устинья Петровна устало опустилась на стул, впервые почувствовав, как стара она и как плохо у неё работает сердце. Столпились вокруг неё девушки, поражённые этим известием, и одна тоска и боль отразились на их лицах — словно стало в комнате темнее.

Алёша тронул рукой Чекерду:

— Ты море видал, партизан? Нет? Пойдём, покажу!

— Виталя рассказывал о море хорошо, — сказал Чекерда.

Они пошли к заливу. Таня с Чекердой, Цыган с Устиньей Петровной и Борисом, Нина с Алёшей, Соня, Лена, Катя и Машенька шли за ними нестройной стайкой. Машенька переводила влюблённые глаза с Алёши то на Цыгана, то на Чекерду и дёргала Катю за руку, шептала:

— Ну, Катька, бесчувственная ты. Посмотри, какие ребята наши-то, а! Красавцы, правда?

Катя одёргивала её и, гордясь своей близостью к партизанам, ещё теснее прижималась к Соне и Леночке.

Расступалась толпа перед ними, давая дорогу. Восхищённые и насторожённые, открытые и исподлобья взгляды провожали партизан. Мальчишки увязались за ними, но отстали, когда Алёша сделал свирепое лицо.

В губернаторском доме кто-то по-хозяйски ходил по залам. Часовые стояли у дверей. В одном из них узнали друзья старика Жилина. С бебутом у пояса, с винтовкой в руках, стоял канонир у дверей губернаторского дома и важно поглядывал на прохожих и на подчаска — бывшего посыльного Народного собрания, который с винтовкою стоял на часах напротив него.

Приколотая одним концом к филёнке фигурной двери большая афиша трепалась по ветру.

— Эка, сколько бумаги! — сказал Алёша, подходя к афише и готовясь оторвать её.

— Стой! Может, нужное что-нибудь. Прочитай раньше! — сказал Чекерда.

Алёша, придерживая афишу растопыренными пальцами, вслух прочёл кривые, торопливо написанные кистью строки:

— «Господа! Граждане!

Сегодня ночью правительство генерала Дитерихса пало. Кабинет министров сложил с себя полномочия. Памятуя, сколь пагубно безвластие, мы, нижеподписавшиеся, образовали новое, крепкое правительство на демократической платформе, в составе…»

— Ну, в составе! Читай дальше! — сказала Катя.

— А состава — нету. Ветер оборвал. Удул, поди, за границу! — сказал Алёша и стал срывать афишу. — Пригодится! — Он бережно сложил её в несколько раз и сунул в карман.

Свернув налево, они спустились по переулку в порт.

— Вот здесь мы с Семёном шли, когда нас освободили Степанов и Виталий! — тихо сказала Нина, указывая на памятный приступочек, за которой положили они тогда рябого казака.

…Мысли о Виталии не покидали их…

Пустынен был рейд.

Зеленые волны разгуливали по простору залива. Ничто не мешало им гулять вдосталь. Все, что было в порту, угнали с собой белые. В просвете Золотых Ворот курился дымок. Машенька указала на него:

— Смотрите, какой-то пароход идёт!

Веснушчатый мальчишка, из тех портовых мальчишек, которые всегда все знают, покосился на девушку.

— И вовсе не идёт, а деру дал!.. Американец. «Сакраменто»… Он у двенадцатого причала стоял…

…Последним из кораблей интервентов покинул владивостокский порт американский крейсер «Сакраменто».

Интервенция кончилась!..

На борту «Сакраменто» находился мистер Мак-Гаун. Ему было приказано оставить русский берег. Попыхивая сигаретой, Мак всматривался в уходящие берега, так и не давшие ему миллиона. Он ясно видел красные флаги, реявшие над городом. Рядом с ним стоял сержант технической службы. Не отрываясь, он тоже провожал взглядом русский берег. Взгляд его был напряжён, челюсти плотно сжаты. Мак — уже не консул — взглянул на сержанта. Ему казалось, что в глазах этого чужого ему парня он видит отблески своих чувств. Он хлопнул сержанта по плечу:

— Ничего! Мы ещё переиграем эту проклятую игру!

Сержант повернулся к Мак-Гауну.

— Я бы не стал! Русские — крепкие парни. С ними следовало бы жить в мире! — сказал он.

— Заткните ваш рот, сержант! — свирепо сказал Мак. — Ваше проклятое мнение никого не интересует!..

Молчаливо глядели партизаны на залив.

— Мертво как… словно пустыня! — повела плечами Нина. — А бывало тут каких только судов не увидишь.

— Ничего, Нина! Оживёт! — весело сказал Алёша. — Будет кораблей ещё больше… Виталий говорил…

Алёша остановился: они условились не говорить о погибшем друге. Но как было не вспоминать о нем, когда он был все время незримо с ними. И Алёша докончил:

— Виталя говорил: «Все флаги будут в гости к нам, Алёша! Верю, будет время такое: входит в порт пароход, флаги на нем чужие, а люди свои, родные, едут учиться к нам!» Так и будет!

Вдруг на лице Чекерды выразилось удивление и волнение. Он торопливо сорвал шапку с головы и с силою хлопнул ею о каменную кладку причала. Все с недоумением посмотрели на него, а Чекерда отчаянно-радостно сказал:

— А ведь, братцы вы мои, конец войне-то!.. А? Конец! Все! До края земли дошли. Дальше некуда… Все чисто! Как Виталя говорил…

Чекерда, поражённый величием залива, озирал его широко раскрытыми глазами. Изумление не сходило с его лица. Он никогда не видал моря. И теперь с жадностью смотрел вдоль Золотого Рога, словно взор его мог увидеть море за Золотыми Воротами, раскинувшееся привольно, а дальше — необозримые пространства Великого океана…

Хабаровск

1940-1952