Житник молотил всю ночь. Иногда Лида, отвернувшись, курила, иногда просто смотрела в потолок. Между третьим и четвертым разом она вырвалась к столу, выпила один за другим два неполных стакана водки и, кое-как добравшись до кровати, рухнула замертво.

Утром, основательно похмелившись, Аржаков радировал начальнику экспедиции Мазитову о полной и безоговорочной капитуляции Савватеича и просил кинуть в вертолет немного водки. Лида валялась в постели, Житник, что-то точил на токарном станке, Абрамчук чистил снег, за ночь нападавший на вертолетную площадку, Поле-Куликовский говорил поднявшимся из кишлака таджикам, что если они будут красть солярку такими темпами, то весной он их на работу не возьмет...

Через месяц Сиднева узнала, что беременна, и уволилась – не хотела, чтобы Житник знал, что ребенок от него. Работать никуда не пошла – тех денег, которые давал Мирный, на жизнь хватало. Пить она бросила, вернее, начала пить, как Ольга. Мальчик, названный Кириллом, родился в начале осени, слабенький, но его выходили. Когда ему исполнилось шесть лет, Лида скоропостижно умерла от печеночной болезни. Через месяц после ее смерти Кирилла определили в детский дом.

Очнувшись, я несколько минут потягивался, затем растолкал спящих друзей. Придя в себя, они не сразу поняли, где находятся. Но серые скалы, обступившие крааль, освежили их память. Я внимательно оглядел заспанные лица товарищей и увидел, что Баламут с Софией как-то по особенному льнут друг к другу. "Видимо, вместе путешествовали, – подумал я, – и более других своим путешествием потрясены..."

– Странные вы какие-то, – сказал я им, не понимая, что изменилось в их лицах. – Вы что елею объелись? Рассказывайте, где были.

– Будешь рассказывать? – мягко улыбаясь спросил Баламут Софию.

– Нет, давай ты... – ответила девушка, в который раз поискав на груди крестик.

– Да рассказывать-то особенно нечего, – вздохнул Коля, устремившись глазами в небеса. – Молиться надо Господу и он поможет нам...

И опустившись на землю начал молится: "К Тебе, Господи, взываю: твердыня моя! не будь безмолвен для меня, чтобы при безмолвии Твоем я не уподобился нисходящим в могилу. Услышь голос молений моих, когда я взываю к Тебе, когда поднимаю руки мои к святому храму Твоему. Не погуби меня с нечестивыми и с делающими неправду"... И мысленно прибавил: "Спасешь – пожертвую все сокровища Македонского на строительство второго храма Христа-спасителя!"

– Ты чего, свихнулся? – воспользовавшись паузой в молитве, участливо поинтересовался Бельмондо.

– Нет, – серьезно ответил Баламут. – Только молитвами спасемся мы... Давайте помолимся за освобождение наше из плена... Ибо кто Бог, кроме Господа, и кто защита, кроме Бога нашего?

– Да, мальчики... – светло оглядела нас София. – Бог препоясывает меня силою и устрояет мне верный путь...

– Восстань, Господи! – продолжил Баламут, вознеся глаза к небу. – Спаси меня, Боже мой! ибо Ты поражаешь в ланиту всех врагов моих, сокрушаешь зубы нечестивых...

– Вы где были? – покачал на это головой Бельмондо. – В психушке практиковались?

– Нет... – прояснела лицом София. – Мы... мы попали в Эдемский сад... Мы были Адам и Ева, и мы видели Бога...

У нас, естественно, подбородки отвисли чуть ли не до грудины. Мы изумленно уставились на Софию. В глазах у нас засветились восхищение и, конечно, зависть. Бельмондо попался самый крупный кусок последней, он чуть покраснел и едко спросил:

– А точно в Эдемском саде? Не врете? Адамом и Евой можно быть и в сумасшедшем доме...

– Точно, Боренька, не сомневайся... – улыбнулся Баламут светло. – Слушайте...

И Николай начал рассказывать. Говорил он то от себя, Баламута, то от богобоязненного Адама, то неожиданно переходил на сухое повествование от третьего лица... Вот что он поведал нам (мы приводим его рассказ не с самого начала и в ряде мест стилистически несколько видоизмененным):

...Увидев Бога глазами Адама и Евы, мы возверовали каждой своей клеточкой. Но понемногу привыкли... В Эдемском саду всего было полно, еды, питья, красот всяких. Но больше всего там времени и девать его совершенно некуда. И мы часами беседовали с Богом и прониклись Им до каждой своей клеточки... Но София и Баламут сидели в нас крепко... Однажды София рассказала Ему о Худосокове, о краале, как тюрьме, но Всевышний не стал слушать. Махнув рукой, он сказал:

– Это не очевидно! Все, что вы знаете о так называемом будущем – это мои фантазии... Я еще не решил, как все будет на самом деле...

...Всевышний видел несколько путей развития Вселенной... К тому же существующая была далеко не первой. И не последней. Когда до нас с Софией это дошло, мы пораскинули мозгами и смекнули, что до крааля дело может и вовсе не дойти.

– Если не съесть плодов от дерева познания добра и зла, – вздохнула София, то можно остаться в этой тюрьме навечно. Представь – миллионы миллионов лет мы будем топтаться среди этих деревьев, лицезреть только друг друга и этого Зануду... Не будет тысяч всевозможных жизней, и я никогда не смогу посплетничать с Ольгой на своей кухоньке о тебе с Черным... Никогда не будет моих друзей и подруг, никогда не будет сериалов, Бельмондо и Вероники...

– И трахаться не сможешь с первым встречным... – мечтательно сказал Змей, подслушивавший их с ветки смоковницы.

– Да, и трахаться не смогу... – горестно вздохнула София. – Даже с тобой, Коленька, не смогу, даже с тобой...

– Конечно, все это может не произойти, – улыбнулся Адам, – но зато рядом с нами всегда будет Всевышний...

– Всевышний, Всевышний... Забодал ты меня своей душевной простотой! Ты забыл, зачем сюда явился? Какой же ты эгоистичный! Тебя же там, в краале друзья ждут... Надеются, что ты что-нибудь придумаешь, спасешь. А ты только о себе думаешь...

– Ну ладно, – вздохнул Адам. – Пусть будет, то что было. Где там твои фрукты?

...Я съел плодов от дерева познания и стал человеком... Я был чудом, я был Божьей фантазией, Божьим откровением, а стал просто человеком... А Бог в это время прогуливался по раю во время прохлады дня и знал, что мы с Евой предали его... Знал, но не хотел верить, потому что создав человека, он сам им в какой-то мере стал... Он впустил нас в свою душу...

...И поэтому Бог простил. "Что ж, они сделали свой выбор... – подумал Он. – И пусть жизнь их вечная распадется на тысячи суетных жизней. Пусть они тысячи раз рождаются и тысячи раз умирают". И сделал им кожаные одежды, и выслал Адама вместе с женой из сада Эдемского, чтобы он, сотворенный из земли, уже сам творил из нее...

...Покинув рай, Адам и Ева присмотрели себе местечко посуше, построили там немудреную хижину из тростника и стали в ней ютиться. Пока они приобрели навыки по обработке земли, и она начала родить, питаться им приходилось одними лишь кореньями-травами и насекомыми. Тяжелая ежедневная работа ослабила Адама телом и, придя домой в конце дня, он думал только о сне.

– Ты знаешь, я, кажется, догадываюсь из какого твоего ребра Господь сотворил меня, – как-то ночью хихикнула Ева. – Наверняка из того, что делало твою крайнюю плоть твердой...

...У Адама было плохое настроение: в этот день он как никогда был Баламутом и страдал от предчувствия, что его будущие жизни, его потомство, то бишь человечество, в любой момент могут погибнуть от гнева Господа. Адам знал, что Бог в любой момент может сжечь "рукопись", может превратить его будущее в фантазию или вовсе направить развитие Вселенной совершенно в ином направлении, может быть, в никуда и тогда ни крааля, ни друзей, ни даже Худосокова не будет вовсе. Не будет никогда... И все это может случиться из-за всякой мелочи. Из-за Софии, например... У нее в голове один блуд. И хотя он, Адам, не мог ее удовлетворять так часто, как ей хотелось бы, София явно предпочитала его Святому Духу... И Святой Дух это знал. И ревность частенько терзала его.