Закончив говорить, Худосоков, нажал на кнопку пульта. Парни в синих халатах надели на головы "пациентов" стеклянные сферы; они тотчас засияли искрящимся голубым светом. Мы заворожено смотрели на этот свет, минуты через три искрение пошло на убыль. Когда оно вовсе прекратилось, колпаки были сняты, и мы увидели две пары спокойных глаз. Нет, это были не пустые глаза синехалатников, это были глаза людей, знающих себе цену, не говоря уж о цене окружающих...

– Послушай, Лень! – вкрадчиво обратился Баламут к Худосокову, когда Китайгородский и Горохов ушли. – А у меня, прикинь, классная идея появилась! Давай мы тебя в третье кресло посадим и часть твоей души вытрясем? А то ты носишься над землей, как дух неприкаянный. Легче же будет. Вытрясем душу – заживешь нормальной жизнью, на футбол будешь ходить, баба тебя какая-нибудь оприходует ... Детишков нарожаешь штук несколько? Давай, соглашайся...

– Да я думал... – спокойно ответил Худосоков. – Честно говоря, мне уже многое из моего дьявольского амплуа надоело... Резать, убивать, мясо крутить... Но ведь если я существую, значит, это кому-то надо? Вот, представьте – на Земле перестали убивать... Да что рассказывать, "Возвращение со звезд" Станислава Лема читали? Сначала перестают убивать, потом давать пощечины, а потом цивилизация погибает... Агрессивность человека ищет выход, а не найдя его, всегда обращается на него самого. И человек выедает себя изнутри. Удалите лекарствами агрессивность – получите овцу, способную только на шашлык. И еще... Мне как-то один наблюдательный товарищ говорил, что неагрессивные люди – ужасно подлы. Они не могут выплеснуться на соперника и убегают, прячут уши... Потом собираются в подлую стаю, потому, как подлость – это агрессивность труса, и начинают мочить из-за угла и не всегда словами и подлянками... Так что, господа присяжные заседатели, извиняйте – не сяду я в кресло ради спасения человечества...

– Стареешь, философствовать начал... – участливо закивал головой Бельмондо.

– Агрессивными можно быть по-разному... – назидательно изрек Баламут, направляясь к бачку с надписью красной краской "Питьевая вода". Набрал кружку, попробовал, удовлетворившись вкусом, начал доливать воду в наполовину пустую бутыль со спиртом. Прополоскав рот получившейся смесью, подошел к Бельмондо со стаканом воды. Бельмондо выпил протяжно прямо из горла бутыли, запил и спросил у Худосокова:

– Тебе не предлагаем?

– Не, не предлагаем, – ответил тот, употребив гаденькую зловещую усмешку. – Выпьешь с вами, а потом скажете: Вот, пил с нами, а теперь кишки на хрен наматывает... А что касается агрессивности... Понимаете, я – Дьявол! Не чертенок какой-нибудь, а настоящий Дьявол, создавший себя вот этими вот руками. Благодаря этим медеиным пилюлям я бессмертен и потому зло мое абсолютно.

– Но ведь тебя можно проткнуть чем-нибудь остреньким? – хохотнул Бельмондо.

– Ты забыл кошку в забегаловке... – снисходительно улыбнулся Худосоков. – Помнишь, как она ожила?

– А осиновый кол в сердце? – полушутя, полусерьезно поинтересовался Бельмондо.

– Честно скажу, – осклабился Худосоков, – осинового кола я не пробовал. И хватит меня интервьюировать – поздно уже. Давайте, валите сейчас в местный изолятор, подкрепитесь, поспите на мягком и чистом, а завтра поутру я расскажу вам о вашем светлом будущем...

– У меня есть вопрос, – не отстал Баламут. – А почему ты именно здесь контору открыл?

– Эти волосы транспортируется только на несколько сотен метров, максимум километров. А потом бесследно исчезают... Мы только недавно обнаружили, что они могут достаточно долго сохраняться лишь среди золотых пластин или нитей... Золотое руно помните? Оно ведь грекам древним нужно было только для транспортировки волос этих.

– А они действительно омолаживают? – не врубившись в смысл сказанного, спросила София, рассматривая в зеркальце свое гладенькое нежное личико.

– Не знаю, – рассеянно ответил Худосоков, видимо, забыв, что всего лишь несколько минут назад говорил о личном своем бессмертии, достигнутом благодаря Волосам Медеи. – Но чувствует человек себя здоровее, морщины разглаживаются, раны моментально заживают, опухоли рассасываются... В общем, действуют они на организм, как мумие, только в десятки, даже сотни раз сильнее и разностороннее... Интересно, кстати, что кошки в присутствии мумие не совсем реагируют на валерьянку, а в присутствии Волос Медеи – на мумие...

– А драхмы Александра Македонского? – живо поинтересовался Бельмондо. – Тогда, в забегаловке, ты их для красоты повествования демонстрировал? Или для убедительности?

– Да нет... Что мне перед вами кокетничать? Когда я решил тут свой Центр строить и начал карстовые пещеры расчищать, рабочие наткнулись на древнюю шахту... Неглубокую, метров пятнадцать. В самом ее низу галерея была... Я, когда ее обследовал, решил зиндан[36] для строптивых из нее сделать или камеру пыток, ха-ха. И когда уже уходил, совершенно случайно заметил под ногами что-то белое. Присмотрелся и понял, что это цемент известковый. Позвал кайлорогов, они с полчаса поработали и раскопали вход в еще одну галерею. Спустился я в нее по лестнице и увидел, что она на под самый потолок забита роскошью. Золотом, серебром, драгоценностями, утварью, одеждами богатыми, частью истлевшими. Позже уже, интереса ради выписал, ха-ха, одного специалиста из Москвы, он поработал там денек и сказал, что без всяких сомнений все эти сокровища относятся к эпохе Александра Македонского... Вот так вот...

Баламут от тоски стал ниже ростом. Все его золото, золото, честно заработанное нелегким полководческим трудом, попало в лапы негодяя Худосокова! "Бог не фраер, он все видит! – подумал он, стараясь скрыть от товарищей свои намокшие глаза. – Я, подлец, и Богу его сулил, на храм обещал пожертвовать, и от друзей хотел скрыть... Поделом мне!"

Ему стало неловко и, толком не обмозговав ситуации, он нервно топнул ногой:

– Они не выполнили моего приказа! Они не уничтожили сокровищ перед индийским походом!

И, поняв, что проболтался о своем путешествии за нашу эру, замер в испуге.

– Ну-ну... – вздохнул Худосоков, снисходительно рассматривая бывшего Македонского. – Сам спрятал сокровища, свои и чужие, а теперь праведный гнев изображает... Погоди, я еще Клиту об этом расскажу... Он думает, что ты из-за прекрасной Роксаны зимой в эти горы поперся... Сердцем ее почувствовав...

– А ты откуда обо всем этом знаешь? – в один голос воскликнули Баламут с Бельмондо.

– Я знаю все, – ехидно усмехнулся Худосоков. – И о простатите, и о сокровищах, и серебряном кувшине, и о многом другом... Даже о попугае с неприличным именем знаю. Я ведь уже успел пройтись по всем своим жизням и многое из истории, ха-ха, "вынес".

– Не надо рассказывать Черному, о том, что я сокровища припрятал, а? Зачем тебе это? – пряча смущенные глаза, попросил Баламут. Он уже почти примирился с утратой своих сокровищ. И помогла ему в этом примирении мысль, что если сокровища были, значит, он, Николай, действительно был Александром Македонским и, значит, дембель неизбежен, то есть реинкарнация существует, как физическое явление. А если она существует, то никакие сокровища ничего по большому философскому счету не значат.

– Обязательно расскажу, – оскалился Худосоков. – Я же подлый, ты же знаешь.

– Слушай, подлый, а где сейчас сокровища? – задал Бельмондо явно праздный в положении заключенного вопрос.

– Переплавил все и продал. Деньги нужны были на все это... – ответил Худосоков, улыбаясь – он знал следующий вопрос.

– Переплавил??? Ты представляешь, сколько ты потерял? – воскликнула София, мотая головой от негодования.

– Простые вы, как валенки сибирские, ой простые... – вместо ответа улыбнулся Худосоков. – Может быть, и в самом деле мне таким же цельнокатаным стать?

Сказав это, помрачнел, подошел к свободному креслу и сел в него совсем как человек, твердо решивший избавиться от больного зуба. Баламут застыл с открытым от удивления ртом, а Бельмондо сказал ему: