Человеческое зрение оказалось досадно плоским и ограниченным. Человеческое тело было хрупким, слабым, неуравновешенным творением плоти, жалким и уязвимым. А уж человеческий разум!.. Путаный, недоразвитый, явно малоиспользуемый — мутный водоворот мыслей и эмоций без малейших признаков какой-либо системы…

Неудивительно, что Этон захлебывался в этом водовороте.

Знай он, что ему предстоит, уж верно предпочел бы умереть, чем перенестись в этот чудовищно чуждый разум. Его гигантский интеллект и громадная, накопленная всей расой память попросту не умещались в этом примитивном, ограниченном сознании, которое от перегрузки так и трещало по швам. Боль была необычайной и непереносимой

Все равно что втиснуться в сапоги лилипута.

Как могло проникнуть в его разум это чуждое сравнение? Этон закричал от ужаса, но ночную тишину разорвал лишь пронзительный человеческий вопль Неужели это — взаимопроникновение? Неужели мысли человека смешиваются с его мыслями? Этон внезапно застыл, потрясенный до глубины души Как только мог он решить, что его идея окажется успешной? Разве могут сознания двоих столь разных существ ужиться в одном мозгу?

Призвав всю свою решимость, дракон преодолел жгучую боль и попытался оценить свое в высшей степени необычное положение. Мучительно осваиваясь в хаосе чужого разума, он совершенно выпустил из виду окружающий, телесный мир, а потому прежде всего следовало изучить, что его окружает. Новое тело Этона было куда слабей и уязвимей драконьего, и физические опасности представляли для него нешуточную угрозу.

К удивлению Этона, он больше не был под открытым небом, на горном перевале. Его человеческое тело, ноющее и онемевшее, лежало на чем-то мягком, комковатом, пахнущем пылью и сыростью. Он попытался подняться — и не смог: руки и ноги были крепко связаны. Тьма окружала его — итак, он слеп и беспомощен!

И вновь Этона едва не накрыла с головой волна всепоглощающего страха. Для драконов темноты не существовало. Их зрение обладало широчайшим спектром, в том числе и тепловым, и было необычайно острым. Их блестящие выпуклые глаза были так широко расставлены, что им был доступен самый полный обзор — кроме небольшого слепого пятна за затылком.

И все же самое ужасное заключалось отнюдь не в этих ограничениях. Затаившись в чужом сознании, Этон незаметно обследовал пределы его возможностей. Порой мир физический и духовный различаются не так уж сильно. Точно так же, как Этой сразу понял бы, что его драконьему телу недостает крыла или лапы, сейчас он легко обнаружил, что разум, приютивший его, не обладает ни малейшими телепатическими способностями — а стало быть, то же относится и к нему, Этону. Он теперь глух и нем — и останется таким до конца своих дней. Где найдет он силы перенести такое испытание? Пойман, заперт в темнице чужого тела — до самой смерти этого существа…

Лучше бы я умер!..

И снова дракон был вынужден сражаться с паническим ужасом — и одолел его. Помни, грозно велел он себе. Помни о своем долге перед соплеменниками, о всех обширных знаниях, которые хранятся в твоей памяти. Если б ты мог выбирать легкий путь, ты бы тихо умер там же, на перевале. Ну же, провидец, успокойся! Изучи свою ситуацию бесстрастным разумом, иначе все жертвы будут напрасны. Темнота, отсутствие ветра и снега, затхлый пыльный воздух — все говорило о том, что он находится в неком замкнутом пространстве, то есть человеческом жилище. Его доставили сюда, покуда он, ни о чем не подозревая, тонул в беспамятстве сразу после перемещения. Эта мысль породила в нем искру нового страха. Что, если он опять впадет в забытье? В другой раз такое состояние может погубить его.

Внезапно Этон осознал, что его новое тело извивается и корчится, пытаясь без его ведома перекатиться с боку на бок. С замешательством он вспомнил об истинном владельце этого сосуда плоти — тот, как видно, проснулся и пытается предъявить свои права. До сих пор Этон почти не задумывался о человеке, чье тело он захватил, и хотя ему было немного стыдно, он не решался подробно исследовать своего нежданного соседа по разуму. Слишком уж его страшила сама мысль о взаимопроникновении — то есть необратимом смешении сознаний.

Однако же что-то надлежит предпринять. Чем сильней тревожился и ужасался истинный владелец тела, тем сильней метался и корчился человек, и его физическое здоровье явно ухудшалось. Боясь повредить эту хрупкую плоть, Этон без проволочек принял решение. Он вынудил себя расслабиться, затаиться и прекратить всякие попытки установить контроль над новым телом. Наверняка это был наилучший выход. В конце концов, из них двоих только человек имеет хоть малейшее понятие о том, что с ними происходит. Остается лишь надеяться, что его действия помогут выжить им обоим… но, Свет вездесущий, как же тяжко дается такая беспомощность!

Этон сразу понял, что принял правильное решение. Когда человеческое тело перевернулось, он увидел на полу тончайшую полоску золотистого света лампы. Светящиеся линии четырехугольника очертили плотно закрытую дверь. Хотя при таком слабом свете невозможно было разглядеть окружающее, сама возможность что-то видеть уже была для дракона большим облегчением. Полоска света отчасти рассеяла его страхи, и Этон, не сводя с нее глаз, сосредоточился на иных своих чувствах. Впрочем, ничего особенного он при этом не обнаружил: лишь сырой и затхлый сумрак комнаты, пересохшее от жажды горло, желудок, ноющий от голода, боль в голове и в затекших, связанных членах. Откуда-то поблизости доносились едва слышные голоса, но, как он ни напрягался, ничего не смог разобрать. Будь проклята человеческая ограниченность!

Пока провидец смотрел на полоску света, в его сознании, словно молния в ночи, вспыхнуло воспоминание. Склон горы.

Ужас первого взгляда на мир глазами чужака. Вооруженные люди, которые окружили его, кричащего и корчащегося на земле. Кольцо солдат размыкается, и на сцене появляется еще одна фигура. Солдаты почтительно склоняются перед ним, но и этого не нужно, чтобы понять: человек этот наделен властью — и немалой. От него исходят сила и мощь, властность и абсолютная уверенность в себе. Рядом с ним другие люди кажутся бледными тенями…

И вдруг дракона окатила волна ненависти, отвращения и леденящего, убийственного страха —.явно те чувства, которые испытывал к этому человеку тот, кто стал приютом Этона. Дракон этому нисколько не удивился. В нем самом родилось смутное чувство узнавания, зыбкое воспоминание, которое из темных глубин памяти понемногу всплывало к свету сознания. Вначале дракон встревожился, убежденный, что в его разум вновь проникают человеческие чувства. Разве может он кого-то знать в этом жестоком, чужом, враждебном краю?

И все же чувство узнавания становилось все сильнее.

Человек, явившийся ему в воспоминаниях, шагнул вперед, нависая над ним, точно зловещая скала. Рука поднялась для удара — и тут, в последний миг перед тем, как воспоминание кануло в бездну небытия, Этон узнал его:

— Аморн! ТЫ!

Ночное эхо вторило слитному крику человека и дракона.

Теперь, решила Тиришри, когда Элион и его новый приятель благополучно устроены на ночь, ей вовсе нет смысла шнырять вокруг убежища. Люди поужинали скромной дорожной пищей из припасов Элиона и теперь дружно клевали носом — фея же, как и все ее соотечественники, не нуждалась в сне. Уж лучше она сделает что-нибудь полезное, например, поможет Тормону. Когда вольный торговец рассказывал Элиону о том, что с ним приключилось, Шри незримо витала в пещере, и ее, как часто случалось и раньше, поразило то, как легко прибегают люди к предательству и жестокости. Тронутая горем Тормона, фея поклялась себе, что немедля отправится в Тиаронд и постарается разузнать, какая участь постигла его жену и дочь. Ничего страшного не случится, если она ускользнет на часок-другой — наверняка для Элиона и его спутника эта ночь пройдет спокойно.

— Элион.— Шри отвесила молодому чародею увесистый телепатический тычок, чтобы он не успел погрузиться в то жутковатое, похожее на смерть забытье, в котором отчего-то так нуждаются люди (хотя Тиришри считала, что проводить столько времени в бессознательном состоянии совершенно бессмысленно).