Сорвавшись с места, Колька набросился на меня, а я на него. Мы дрались, как только могли драться первоклассники. Кусаясь и рыча, с выступающими слезами обиды на глазах. Мы боролись и ненавидели друг друга, пытаясь заработать авторитет среди одноклассников. Быть по праву крутым. Только вот мне хотелось быть крутым только для одной одноклассницы. И хотелось доказать, что я самый крутой и классный. И только когда нас разняли, и мы схлопотали нагоняй, а вместе с ним и очередной поход к директору, я успокоился.

Дуська меня не сдала, лишь затравленно молчала и шмыгала носом, не отвечая на требовательный вопрос Шапокляк: «Кто первый начал драку?». А маленький стукач все выдал, как на духу. В красках, с толком, с расстановкой. Язык у него, что помело.

— Дунька, ну скажи! — жалостливо проскулил Колька, показывая на меня пальцем.

Растерянно девочка пожала плечами и тихо выжала из себя:

— Я не видела. Я собирала вещи.

Тогда нам всем поставили двойки, нагрузили домашкой и в добровольно-принудительном порядке заставили мириться. Мы с Колькой, конечно же, только сделали вид, скрестив за спиной пальцы, а девчонке я с уважением сказал:

— Молодец, Бобриха! Не сдала!

Но она ответила, лишь одно:

— Я не видела…

И это раззадорило меня пуще прежнего! Ах, она не видела! С тех пор я дергал её за косички, воровал тетради, став чуть старше, — списывал домашку, а еще погодя — стал отмечать про себя привлекательные изгибы, как и многие другие. Приходилось махаться. Много.

Кабинет Шапокляк стал вторым местом по моей посещаемости в школе, после классов. Возможно, если бы не заслуги в хоккее и физ-ре в целом, от меня бы избавились и перекрестились, но так или иначе я был обаятельным оболтусом, потому Шапокляк вздыхала, складывала на столе руки в крепкий замок и обреченно выдавала:

— Ну и что мне делать с тобой, Белов?

— Понять и простить?! — обнажал я ей ряд белых зубов, задорно подмигивая.

Воспоминания нахлынули. По истечении времени, они вызывали улыбку, но тогда шебутному мальчишке было до жути обидно, что его принцесса хотела дружить с кем-то еще. Возможно, я всегда был собственником и ревнивцем, когда дело касалось нее. Сама мысль о том, что к ней какой-то петушара будет прикасаться неподобающим образом, заставит эти мягкие щечки покраснеть, а затем…

Черт!

Рука сжалась в кулак.

Никто не смел к ней прикасаться! Никто! Даже если бы мне пришлось бы лечь костями! Мне давно было пора ее отпустить. За ней увивалось столько пацанов, сколько она себе и представить не могла. И если бы я не совал свой пятак и в каждой бочке не был затычкой, а где требовалось и твердым кулаком, то какой-нибудь мамин сынок уже бы давно ее захомутал.

Меня к ней тянуло магнитом. Было глупо себе лгать, но я и не лгал. Просто отмахивался. У нас разные дорожки. Так было всегда. Ей нужен тот пацан, который сможет ее вытащить, поставить на ноги, защитить и быть тем самым крепким плечом… А я? А я умел только приносить плохие вести, втягивать в болото и все портить.

Моя рука все еще находилась на её щеке — точно приклеенная. Пальцы очерчивали заманчивый контур губ. Интересно… Эти губы уже целовали... Стрела ревности опять ударила мне в сердце. Хотелось топать и кричать! Кричать и топать! Закинуть на плечо и заявить «мое», подобно неандертальцу.

И все-таки…

Я должен был её отпустить. И я это сделаю. Сделаю, как только буду уверен, что мышка в безопасности. И только я дал себе непоколебимое обещание, высекая его клеймом в своем мозгу и дырой в груди, как ее ресницы крыльями бабочки затрепетали, пальчики на книге зашевелились и она издала протяжный тихий стон.

Моя рука дернулась, но было поздно. Меня засекли. Ее веки разлепились, чтобы захватить меня в плен голубизны. Дунька опешила и недоуменно моргнула.

— Ты знала, что храпишь, Бобриха? — изогнул губы в насмешливой кривой усмешке. Идиот!

— Ч-что? — скуксилась, приподнялась и моя рука невольно спала с ее теплой щеки. — Ничего я не храплю.

— Еще как храпишь, — хмыкнул. Зыркнул на часы и отрезал, — собирайся. У тебя несколько минут.

— Что? Куда? — она до сих пор не сдвинулась с места. Меня немного коробило, что Бобриха в сию же секунду не сорвалась с места, не кинулась в мои объятия и не сказала, что готова со мной валить хоть на край света.

— В клуб, — коротко пояснил и поторопил Дуньку.

— Не пойду я ни в какой клуб, — отрезала, откинула волосы за плечи и встала, разглаживая вязаное длинное платье в пол.

— Не возникай, — бросил, хватая ее за локоть, — сегодня я покажу тебе, что такое веселье, — поиграл бровями, а в моих глазах заиграл плутовской блеск. Я мужик до мозга костей и так или иначе, а мои мысли сходились к одному концу. Тому, который не мог уняться рядом с ней.

— Я… Я не пойду!

— Не будь занудой, — закатил глаза.

Пошел к кладовке и достал ее пальто, шапку, шарф и сумку.

— Сам такой, — брякнула, пытаясь забрать из моих рук вещи, но я, обзаведясь неожиданными манерами, не обратил внимания на её потуги, сам надел на нее пальто, натянул шапку на уши, завязал шарф вокруг горла, обернув один раз. Зыркнул в окно. Метель… Нет, два раза.

— На этот раз никаких сказок? — усмехнулся, передавая небольшую сумочку.

— Это были не мои!

— Ну естественно.

Мы стояли напротив. И во мне вспыхнуло неистовое желание, как вчера прижать ее к себе, зарыться головой в шею и слушать ее тяжелое дыхание и быстрый стук сердца в груди. Я вызвал у нее реакцию. Не был слепым. По правде говоря, маленькая Дуня всегда на меня заглядывались, даже когда я был полным имбицилом. Терпела мои нападки, не обращала внимание на то, как мерзко и грязно я зажимал телок по углам. И от этого еще было хуже. Я был благодарен ее неуверенности. Реши она взять меня штурмом, она бы поставила меня на колени, повязала поводок на шее и сделала бы своей ручной собачкой.

— Идем, — потянул ее к выходу за запястье. Холодные пальцы, что касались меня, захотелось согреть, но я засунул это желание куда подальше.

— Герман, но я не одета для клуба, — когда мы вышли из библиотеки, пробубнила.

— А для кого тебе одеваться? Пацанов хочешь цеплять? — это должно было звучать беззаботной шуткой, но звучало едко и зло.

— А для чего еще в клубы ходят? — вдруг заявила Дунька. — Ты обещал веселье.

Рыкнув, я прищурился, глядя на эту интриганку, но Бобриха со спокойствием святой повернула ключ в замке и повернулась ко мне лицом.

— Идем? — невинно поинтересовалась, но чуйка родимая подсказывала, что что-то удумала. Ну мышь! Устрою я тебе веселье! Ну погоди!

Кивнув, сделал шаг, но тут же прислушался, услышав громкий хлопок двери. Приподнял бровь в вопросе и повернулся к Бобрихе:

— Ты кого-то ждешь?

— Кроме библиотеки тут еще несколько контор, — фыркнула.

Как бы ни так… Как бы ни так…

— Думаешь, она еще тут? — раздался смутно знакомый голос.

Я не был столь наивен, как Бобрич, а еще всегда прислушивался к инстинктам.

Медленно повернувшись к ней, спокойным тоном изрек:

— Мышь, где здесь запасной выход?

Она испуганно сжалась и, ойкнув, приложила ладошку ко рту. Я приложил палец ко рту, тем самым призывая ее молчать, нашел ее руку, крепко сжал и потянул на себя.

— А теперь тихо сматываемся, — прошептал ей на ушко.

Нерасторопная мышь так бы и дальше втыкала, если бы я настойчиво не потянул ее за собой. Я чувствовал, что ее паника уже близко.

— Все хорошо, — поспешил ее успокоить. Мой голос звучал непринужденно, без тени страха и даже не дрогнул. И не из таких передряг вылазил. Прорвемся!

Шаги стали отчетливее и громче. Подойдя к заднему входу, я легонько дернул дверь.

Дерьмо! Заперто!

На её глаза уже наворачивались слезы, а шаги становились громче, как и голоса.

— И нахрена тебе сдалась эта девка?

— Завела она меня. Отдрючить ее хочу! Кто-то должен показать ей её место, — ровно ответил Кощей.