Списав это на переутомление, голод и просто усталость, я сбрасываю полотенце и проскальзываю в душ, быстро моюсь, но наслаждаюсь горячими каплями воды, которые каскадом стекают с моих истощенных мышц. Это чертовски приятно. Вспомнив, что хочу успеть почитать сегодня до того, как Бишоп ляжет спать, выключаю краны и выхожу из душа, обернув вокруг себя полотенце, чтобы быстро высохнуть, прежде чем надеть свою одежду.

Повесив полотенце, открываю дверь, приветствуемая свежим воздухом, и выглядываю через жалюзи рядом с кроватью, проверяя, нет ли там Бишопа. Он там, болтает с Сентом и Хантером. Быстро закрываю жалюзи, достаю из сумки «Книгу» и забираюсь под одеяло. Уже лежа, открываю книгу и снова погружаюсь в историю. 

После той ночи, когда я услышала, как мой муж планирует смерть наших лидеров, я решила похоронить эту книгу, пока не решу, безопасно или нет продолжать ее писать. Сегодня моему сыну исполнилось четырнадцать лет, и сегодня вечером состоится его ритуал. В четырнадцать лет мой сын потеряет девственность с женщиной, которая старше его настолько, что ни одна мать не захочет признать это. Годы, на которые у меня не было права голоса. Я боролась с Хамфри на каждом шагу. Каждое его решение, которое мне не нравилось, я оспаривала. Все начиналось с того, что он кричал на меня, а потом бил, но вскоре понял, что я беру все, что он мне дает. Когда он понял это, то стал наказывать меня, избивая моего сына. Это сработало эффективно, потому что в тот день, когда он пригрозил мне этим, я начал повиноваться каждому его слову. В тот день мои плечи опустились в знак поражения, и я поклялась себе, и Бог тому свидетель, что надеюсь, он скоро умрет. Умрет быстрой смертью, но все же умрет.

— Ма, со мной все будет в порядке. Не нужно суетиться.

Я разгладила складки на его льняной рубашке, на губах играла улыбка. Фальшивая улыбка, улыбка, которую он так хорошо знал. Мой драгоценный сын, единственный человек, для которого я не хотела ничего, кроме счастья, но я знала, что он его не получит.

— Я знаю, сын мой. Я знаю.

Он улыбнулся.

— Это к лучшему, мама. Отец знает, что делает. Люди доверяют ему. Я ему доверяю. Ты тоже должна ему доверять.

Мое сердце разбилось, но я была благодарна, что он не знал, каким монстром был его отец. Так было лучше. Ничего хорошего для него не может произойти, если он узнает правду. Я не хотела портить то, как он уважал своего отца, хотя его намерения не были благородными. Я погладила Дамиана по груди.

— Ты готов.

Он улыбнулся. Белые зубы Дамиана сверкали на его лице, шрам на губе, который он получил, когда упал с одной из наших лошадей, все еще был. Тогда ему было четыре года, а сейчас четырнадцать. Он собирался заняться любовью с кем-то, кто этого не заслуживал, и все потому, что так сказал его отец. Потому что это было его совершеннолетие. Потому что чем моложе он кого-то находил, тем дольше им приходилось размножаться. От этой мысли мой желудок скрутило от отвращения, но я сохранила улыбку на лице для своего сына.

— Я люблю тебя, мама.

— Я тоже люблю тебя, Дамиан. А теперь — вперед.

Он снова улыбнулся мне, а потом покинул нашу хижину. Она была намного больше нашей старой, и мой муж всегда делал замечание, чтобы напомнить мне об этом. О том, как я должна ему за то, что он вытащил меня из нищеты. Дамиан скрылся за занавеской.

— Я так сильно тебя люблю.

Я уже чувствовала, как он ускользает сквозь кончики моих пальцев, и как бы я ни старалась ухватиться за любую возможность удержать его рядом с собой, я не могла. Это было не в моих силах.

Хамфри преуспел в манипулировании самыми могущественными людьми нашего времени. У него были другие люди — лидеры, но не такие ответственные, как он, — которые стояли за ним. У всех были деньги, все заслужили власть и уважение, а все вместе? Они были неприкосновенны. Ничто не проходило мимо их интеллекта. Никто не смел проявлять неуважение или перечить им. Их боялись среди наших и других людей. Теперь у нас были деньги. Мы не знали страданий, но лучше пусть у меня не будет денег и семья будет спокойна, чем он со всеми его богатствами.

Я не была готова к тому, что мне предстояло узнать сегодня — к сегодняшнему посвящению Дамиана. Мой худший страх. Худшее, что могло случиться, случилось.

Я забеременела.

Писк моего телефона с сообщением вырывает меня из моей истории.

— Черт! — Разочарованная тем, что он прервал меня как раз тогда, когда я добралась до чего-то сочного, я закрываю книгу. Кладу ее обратно в сумку, решив, что, вероятно, будет хорошей идеей оставить там ее на ночь. Выключив прикроватную лампу, закутываюсь в одеяло и разблокирую телефон, чтобы увидеть сообщение от Татум.

Татум: Ты в порядке?

Я: Я в порядке. А ты как?

Татум: Скучно. Почему я не могла прийти?

Я: Потому что ты не трахалась с Нейтом, пока это происходило.

Татум: Не может быть!

Я: Да, может.

Татум: Расскажи мне больше, и где ты?

Я: Нет! Фу. И я не могу тебе рассказать, извини.

Татум: Ну, с тобой не весело.

Я: Я не буду с этим спорить.

Татум: Могу я задать тебе вопрос?

Я: Всегда.

Татум: Как ты думаешь, ты влюбляешься в Бишопа?

Что? Я снова перечитала ее сообщение, мои брови сошлись. Зачем ей это знать? Мы с Бишопом даже не находимся в достаточно прочных отношениях, чтобы говорить о любви — в этом я уверена. Прежде чем успеваю ответить на ее судорожное сообщение, дверь моей спальни распахивается, и входит Бишоп.

— О, — бормочет он. — Ты проснулась.

— Разочарован? — спрашиваю я, блокируя телефон, тем самым убирая свет. Кровать прогибается с его стороны, и я слышу, как его ботинки падают на пол, как падает рубашка, как звякает пряжка ремня, а затем кровать снова прогибается.

— С чего бы мне разочаровываться? — ворчит он, его голос звучит прямо возле моего уха и посылает вибрации по моему кровотоку. Закрываю глаза и считаю до десяти. Я должна сдерживать себя с этим мужчиной, иначе он погубит меня. Его рука обхватывает мою левую щеку. — Мэдисон.

— Я в замешательстве, — быстро выпаливаю я. Он замолкает, его рука двигается. Должно быть, это темнота, из-за которой моя уверенность проявляется довольно ярко. Без сомнения, я обожгу свою задницу. — Я в замешательстве, потому что в одну минуту ты меня ненавидишь, а в следующую уже прикасаешься ко мне. Я запуталась во всем этом, — щелкаю пальцами в воздухе, хотя прекрасно понимаю, что он меня не видит, — деле.

— Я не ненавижу тебя, — говорит Бишоп. Мое сердце колотится в груди от его слов.

— Что?

Он заносит одну ногу между моими и опускается на меня, упираясь локтями по обе стороны от моей головы. Проводя кончиком носа по моей переносице, его губы нежно касаются моих.

— Я. Не. Ненавижу. Тебя, — шепчет он каждое слово, покрывая поцелуями мои губы, а потом вдруг его язык выскальзывает и проводит по моей нижней губе. — Мне просто очень нужно, чтобы ты раздвинула для меня ноги и позволила мне потеряться в тебе на несколько часов. — Подушечка его большого пальца ласкает маленькие круги по моей яремной вене.

— Хорошо, — шепчу я пересохшим горлом.

Он усмехается, его бедра вжимаются в меня так, что его эрекция прижимается к моей ноге.

— Это был не вопрос, детка. Теперь откройся. — Затем его голова исчезает под одеялом, и я ощущаю вкус рая, переполненного экстазом.

КОГДА Я ОТКРЫВАЮ ГЛАЗА, первое, что замечаю, как онемели мои бедра и ноги, а затем следующее, что бросается в глаза, это яркое солнце, проникающее в нашу комнату через... открытые гребаные жалюзи!